— Да пошел ты в жопу! — воскликнул второй. — Какое на хрен золото! Наноскрижали там с древними технологиями!

Они удалились, продолжая бессмысленный спор, временно прерванный нелепой кончиной лейтенанта Тернера. Рация так и осталась висеть на собственной антенне — бойцы забыли, что ее надо забрать, а когда вспомнили, то, не сговариваясь, сделали вид, что не вспомнили. Возвращаться было лень, да и доставать ее стремно — почти над самой пропастью болтается.

Через полчаса в расщелине появились Джон Росс и Герман Пайк.

— Рацию прибери, — распорядился Джон. — Хорошая рация, в хозяйстве пригодится.

— Надо еще вниз бойца послать, бластер подобрать, — сказал Герман.

— Лучше не надо, — покачал головой Джон. — А то тоже сорвется, расшибется, будет внизу два бластера. Потом третий полезет…

— Джон, я тебе кое-что сказать хотел, — прервал его Герман. — Ты говорил, у тебя мозг прочипован… Можно мне тоже такое сделать?

— Нельзя, — покачал головой Джон. — Извини, Герман, я тебя очень люблю и уважаю, доверяю тебе во всем, но… лучше не искушайся.

— Я ждал этого ответа, — мрачно произнес Герман. — Извини.

— Хрен тебе, а не извини, — сказал Джон. — Это ты меня извини.

Герман вздохнул и сказал:

— Смотрю я на тебя, Джон, и знаешь, что думаю? Клоун ты, а не великий правитель.

— Любой великий правитель — или клоун, или палач, — сказал Джон. — Третьего не дано. Люди знаешь, когда смеются? Когда слишком больно становится, настолько больно, что с серьезным лицом терпеть уже невозможно. Можно себя пересилить, попробовать сохранить серьезность до конца, но боль все равно надо куда-то девать, хоть ты тресни. А куда ее девать? Или смеяться над ней, или передавать другим. Вот и получается: или клоун, или палач.

— Демагог ты, Джон, — сказал Герман. — А я — дурак. Ты меня столько времени за нос водил…

— Зато ты первый, кого я перестал водить за нос, — сказал Джон. — Можешь гордиться оказанным доверием.

— Это Скользкому Джеку надо гордиться, — возразил Герман. — Если бы не он, хрен бы ты мне открылся.

Джон покачал головой и сказал:

— Все равно открылся бы, но попозже. Это мероприятие в подвале я уже очень давно запланировал. Знал бы ты, как я мечтал об этом дне…

— Догадываюсь, — хмыкнул Герман. — Может, трубку мира раскурим?

— Давай, — кивнул Джон. — Только не здесь. Там внизу Невилл с Алисой мнутся, тоже хотят на Джудаса поглазеть, а нас беспокоить стесняются.

— Через спутник углядел? — спросил Герман.

Он очень старался, чтобы в этом вопросе не прозвучала затаенная зависть, но зря старался, не получилось.

— Угу, — ответил Джон.

Некоторое время они молчали, затем Герман сказал:

— А интересно, этим людям новоявленным, им же какие-то фамилии придумать нужно…

— Они уже все придумали, — сказал Джон. — Россы они теперь, как я. Говорят, ты, типа, нам как бы отец, потому и фамилия у нас будет, как у тебя.

— Оригинально, — хмыкнул Герман. — А сам что думаешь по этому поводу?

— А мне пофигу, — сказал Джон.

— Пойдем, что ли, отсюда? — предложил Герман. — Слушай, Джон, прикажи Невиллу, пусть он эту антенну распутает, а то я как на нее гляну, сразу поджилки трястись начинают. Того и гляди сам вниз сверзишься. О чем этот мудила предательский думал, когда сюда лез? Предавать тоже надо с умом!

— Когда он сюда лез, тут был ровный камень, — сказал Джон. — Сверху ни одной трещины не было видно.

— Тоже через спутник углядел? — спросил Герман.

— Нет, через робота, — ответил Джон. — Вон он сидит.

И указал пальцем наверх.

Герман задрал голову и не увидел ничего, кроме камней. Один камень выпростал металлическую руку, помахал в воздухе и снова спрятал.

— Тот самый, которого лопоухие богом Каэссаром прозвали? — спросил Герман.

— Да, тот самый, — кивнул Джон.

— Я тебя ненавижу, — сказал Герман. — Как вспомню, что ты успел уже натворить… Это же в голове не укладывается!

— У меня тоже в голове не укладывается, — сказал Джон. — И я тоже сам себя ненавижу. А что делать? Если бы оставил все как есть — ненавидел бы еще больше.

— Тяжела участь героя, — сказал Герман.

— Тяжела, — согласился Джон. — И это совсем не смешно.

— А я не смеюсь, — сказал Герман. — Я тебе сочувствую. Не дай боги на твоем месте оказаться!

Они покинули расщелину, и следующие несколько минут в ней не было никого, если не считать робота, по-прежнему изображавшего камень. А потом в расщелине появились Невилл и Алиса. К этому времени их орочьи татуировки поблекли почти до неразличимости, а кожа вокруг раскраснелась от прилива крови. У Невилла правая щека была расчесана и кровоточила, время от времени он слизывал очередную капельку крови.

— Чего ты чешешься все время, как орк шелудивый? — обратилась к нему Алиса. — Не чешись, имей силу воли!

— Сама ты орчанка шелудивая, — пробурчал Невилл в ответ. — Сейчас я тебя поимею, а не силу воли.

— Не поимеешь, — возразила Алиса. — Джона побоишься.

Невилл облизал палец в очередной раз, постоял в задумчивости, затем кивнул.

— Ты права, побоюсь, — сказал он. — Ревновать тебя он вряд ли будет, но все равно побоюсь.

— Почему это вряд ли? — возмутилась Алиса. — Он меня любит! А кто любит, тот ревнует! Это закон природы!

— Ну-ну, — пробормотал Невилл. И вдруг воскликнул: — Ого!

— Чего ого? — не поняла Алиса.

— Рацию увидел, — объяснил Невилл. — Над самой пропастью болтается. Легко говорить: «Пойди, сними»…

— Да ладно тебе, чего тут сложного? — сказала Алиса. — Ловкость рук и больше ничего.

Она подошла к краю обрыва, и тут непрочный пористый камень затрещал и захрустел под ее сапогами.

— Ой! — воскликнула Алиса и отпрыгнула назад.

Они стояли и молча глядели на каменный карниз, такой прочный с виду, и такой предательский по сути. Невилл подумал, что многие люди подобны этому камню — на вид надежные, а чуть сильнее надавишь — сразу вся личность в труху рассыпается. А другие люди, наоборот, на вид мерзавец мерзавцем, а приглядишься получше и понимаешь, что это не мерзавец, а герой. А бывает, что человек на первый взгляд мерзавец, на второй взгляд герой, а на третий — снова мерзавец. И чем глубже проникаешь в его душу, тем больше глубинных слоев тебе открывается, и слои эти попеременно то черные, то белые, как шкура мифического зверя зебры. И в конце концов ты вообще перестаешь понимать, какой ярлык следует навесить на эту многообразную личность с богатым внутренним миром, в котором высокие чувства перемешаны с таким мерзким дерьмом, что даже издали смотреть противно. Не зря говорят, что великие люди велики во всем, в том числе и в объеме гадости на дне души. Не зря Джизес говорил: «Кто погубит свою душу ради меня, тот спасет, а кто спасет, тот погубит». И не зря святой Маркс говорил, что в борьбе противоположностей утверждается их единство. Когда Джон цитировал это высказывание, он очень хорошо понимал, о чем говорил. Очень хорошо понимал.

— Чуть, блин, не убилась, нафиг, — сказала Алиса.

— Хреновая из тебя коза, — сказал Невилл.

Алиса посмотрела на него подозрительным взглядом и спросила:

— Ты чего несешь? Какая, блин, коза! Ой, у тебя опять кровь течет!

— Это я чешусь, — сказал Невилл и слизнул очередную каплю. — Чешется жутко.

— У всех чешется, — сказала Алиса. — Но я же не чешусь!

— Значит, слабо чешется, — сказал Невилл.

— Значит, у меня сила воли есть, — возразила Алиса. — Сила воли — она в том и заключается, чтобы не делать то, что хочется, но вредно.

— Потому ты и не куришь, — поддакнул Невилл.

— Да иди ты! — воскликнула Алиса. — Ты тоже куришь! Только за последний час два косяка скурил!

— И хоть бы хрен, — вздохнул Невилл. — Я вот думаю, может, эта микстура, которую нам робот вколол, может, она наркотики отключает? Куришь, куришь, а тебя все равно не прет, потому что эти нано… как их там…

— Наночастицы, — подсказала Алиса. — Биоморфные наночастицы с псевдогенетическим кодом третьего поколения. Вот.