— Ага! — закричал парень в коричневой крутке, которого напарник называл Толяном. — Так это ты тот самый юродивый, о котором нам все уши прожужжали! Не вздумай дергаться — стрелять буду по ногам, колени раздроблю!

Несмотря на столь категоричный приказ, я все же передернулся. Это же надо — раздробить колени. Гадко-то как. Ну, может ли человек желать другому такой муки? Может ли быть настолько зол?

Бандит приближался. В руке его плясал пистолет. То ли Толян сильно волновался, то ли постоянно менял решение относительно того, куда стрелять. И так, и эдак выходило не слишком хорошо.

— Уезжайте отсюда, — попросил я. — Оставьте моих друзей — и уезжайте.

Толян выстрелил. Пуля ударила в землю в нескольких сантиметрах от моей ноги. В разные стороны брызнул грунт. Кусок камня рассек мне бровь.

Следующее желание было рефлекторным. Пистолет в руке бандита словно оплавился, потек черной слизью. Хотел бы я превращать оружие в цветы… Но слишком разное предназначение у цветов и оружия.

Толян дико закричал, стряхивая с руки ошметки черной, отливающей металлом грязи. Может быть, ему было горячо? Или выделилась кислота? Не знаю…

— Уходим, Утюг, уходим! — заорал, едва не заплакал он. — Он и нас по земле растечет! Уходим быстрее.

Утюг мычал на земле, не желая подниматься. На секунду мне захотелось, чтобы он, и правда, стал похож на утюг. Абсолютно иррациональное желание. Бандит выгнулся дугой, замычал. А я осознал, что хочу вовсе не этого — просто не могу понять, откуда такая кличка? Что-то утюгообразное в лице? Или он жертв своих жег утюгом? Если так, пусть почувствует хотя бы десятую часть их боли…

Лежащий бандит заорал так, что Толян подпрыгнул на месте и без оглядки понесся прочь. Утюг взвыл последний раз и затих. Небо стремительно темнело. Фирюза и Рахим сжались за разбитым стеклом, боясь пошевелиться. Ибрагима я не видел.

А дверь «кадиллака» медленно открылась, и оттуда выполз словно бы сгусток тьмы — обретая все более четкие формы. Минута — и над машиной воздвигся черный силуэт двухметрового мужчины с темным лицом и горящими глазами.

— Преступил! — пророкотал он. — Преступил! Отмстить решил и любовь предал! Судией себя возомнил! И воздастся тебе за это!

Громовой хохот раздавался, казалось, со всех сторон. Небо продолжало темнеть, приобретало багровый оттенок.

— Любовь — выше всего, — ответил я.

— Ты месть свою выше поставил. Силу свою на месть направил. И рухнет твой мир! Кому много дано — с того много спросится! Юродствовал бы себе помаленьку, чудеса творил, пророчествовал, людей исцелял. Да не по Сеньке шапка! Взбунтовался!

— Не взбунтовался, — прошептал я, понимая, однако, что Темный прав.

— И нет больше этого мира! — воскликнул Темный. — Своими руками разрушил ты его!

Ближайший двухэтажный дом подернулся дымкой и словно истаял на глазах. На его месте осталась только серая проплешина. Второй дом вспыхнул, столб огня поднялся до неба — и не стало дома, только хлопья черного пепла полетели по ветру.

«Кадиллак» растекся по земле блестящей нефтяной лужей. Куда делись Ибрагим, Фирюза и Рахим? Куда исчез Утюг? Словно и не было их никогда… А может, и правда, не было?

Мир менялся. Казалось, сами очертания горизонта трансформируются, оплывают. Высотные дома превращались в черные, пылающие горы. С неба падали раскаленные камни. Откуда-то, словно из-под земли слышались стенания и крики людей. Но поблизости никого не было. Невесть куда исчезли мои приятели со свалки, ибо не осталось им места под этим небом, в какие-то темные дали ушел Шмель…

Темный хохотал громоподобно, взирая на происходящие вокруг разрушения.

— По слову моему разрушения прекратиться могут! — заявил он. — Согласись признать власть мою — и будешь жить в мире, который тебе по нраву! Хочешь — в зеленом лесу, хочешь — в дивном городе, с золотой короной на благородных сединах… Да хоть в синем море — все возможно для меня! Не веришь?

Э, да, почему же не верю? Верю… Только кто добровольно станет жить в выдуманном мире? Когда определенно знает, что он — не настоящий? А после таких превращений, после всех исканий и чудес ясно — совсем не прост наш мир…

— Отойди от меня! — попросил я Темного. — Твоих иллюзий мне не надо. Если мир таков — пусть он таковым и будет. Лучше горькая правда, чем красивая ложь.

— Не всегда! Не всегда! — расхохотался Темный. — А какова вселенная на самом деле — ты никогда не узнаешь! Потому что ты внутри нее, часть ее. А познать предмет может лишь тот, кто вне его. Но ты упрям! Оставайся и гори огнем!

Словно в огненное болото, провалились дома и холмы вокруг. Куда ни бросишь взгляд — всюду колыхалось багровое пламя. Горизонт был затянут дымным маревом. Лишь мой холм возвышался среди огня одиноким островком. Пламя лизало его подножие.

Не знаю, сколько прошло времени. Минута, час, а может, и несколько дней. И вот из темного облака, с достоинством помахивая маленькими крыльями, появился Дип. Шкурка его отливала серебристым, он морщился и чихал.

— Застрял немного? — поинтересовался он, садясь рядом со мной на твердую землю.

— Похоже на то… Неприятные ощущения. Словно бы и правда, в ад попал.

— Удивительные и странные миры находятся в неустойчивом равновесии, — назидательно изрек Дип. — Взялся играть по правилам — следуй им!

— По правилам? — удивился я. — В чем же заключались правила? Меня, наверное, как-то забыли о них предупредить!

Дип кашлянул, поморщился, из серебристого стал нежно-голубым. В окружении дыма, огня и пепла лазоревый цвет выглядел дико.

— Ты захотел уйти от мира. Познать себя. Изменить себя. Почувствовать свободу. Ну, наверное, думал ты, что и других научишь быть по-настоящему свободными. Да сделав несколько шагов, получив какую-то силу — вмешался в жизнь других людей — которые потянулись к тебе, поверили в тебя. Или просто заинтересовались тобой. Одним словом, вошли в твой мир. Были втянуты в его орбиту. А ты стал кроить мир по своему разумению…

— Вот и Темный мне то же самое говорил, — отметил я. — Он-то кто? Я не совсем понял. Злой гений?

— Бери выше. Властелин иллюзий, — ответил Дип. — Тот, кто нагромождает видения, мешает человеку понять мир таким, какой он есть.

— Зачем?

— Ну, вот так ему захотелось, — хмыкнул Дип, меняя окрас на снежно-белый. По гладкой шкурке поползли отражения багрового пламени. — Кто-то хочет сделать мир лучше, кто-то — еще лучше… В силу своего разумения. Но правда всегда одна…

— Или для всех разная?

— Нет, угол зрения разный, — неожиданно твердо ответил Дип. — Правда одна. И вселенная одна. Я, конечно, имею в виду нашу вселенную.

— Так этот иллюзионист… Он, выходит, над кем-то властен? Есть подчиненные ему монады?

Дип тихо рассмеялся, поднялся над землей, взмахнул хвостиком, выписывая им в воздухе затейливую фигуру.

— Над тобой никто не властен, Никита! И ни над кем никто не властен. Только ты сам можешь изменять себя и свой мир. Но нажужжать тебе в уши, повесить пелену перед глазами, убедить в чем-то под силу и стороннему наблюдателю. Другой монаде, если можно так выразиться. Если ты склонен будешь поддаться.

— А что стороннему наблюдателю в этом за интерес?

— Он проводит свои эксперименты, — фыркнул Дип, поднимаясь еще выше. Сейчас он уже висел на уровне моей головы. — На окраине миров, там, где все нестабильно, это сделать проще всего. Идя по пути своих превращений, ты все дальше отходишь от центра…

— Значит, центр все-таки есть? — заинтересовался я. — Никакой относительности?

Идея центра. Сколько копий вокруг нее сломано! Вот я сейчас стою на невысоком холме, посреди огненного моря, от которого поднимаются волны жара. Своего рода центр. Мировое древо. Пуп земли…

— Стабильного центра, как такового, нет, — ответил Дип, приобретая полосатый черно-белый окрас. Есть средоточие пересечений монад. Если твои желания расходятся с желаниями других, если они, кхм, весьма своеобразны, то ты забредаешь все дальше в места, где, кроме тебя, и нет никого. Оно, с одной стороны, лучше… А с другой — не совсем интересно. И правила начинаются другие. А там, где вообще никого нет — там ад. Вот и сейчас ты — в персональном аду. Да, пожалуй, что так…