Автор: Ирина Eirine, 5.11.2009

Пару недель сны были мутные, незапоминающиеся, без внятных сюжетно фрагментов. Какие-то путешествия по каким-то пространствам, разговоры. Муж присутствовал почти каждую ночь, но ничего конкретно не помню. От сна на вчерашний день осталось воспоминание о долгом и продуктивном общении с его давно умершими родителями (в 1980 и 1983 году за тысячи км от моей – детской тогда – жизни). Со вчерашнего дня точно "помню" и знаю, что встречалась с ними "живыми", а не только видела изображения на фотографиях.

Сегодняшние сны запомнились эпизодами.

В сне до первого пробуждения я ездила с подругой(?) в Днепропетровск. Причем из разных пространств. Она откуда-то на велосипеде, а я объяснила, что мне из Новосибирска удобнее и быстрее поездом. Муж не одобрял эту поездку, но не мог и препятствовать, раз я это делаю. Пытался отговорить, но потом, вернувшись я довольная рассказывала ему о результатах и он вроде как одобрил и даже восхитился моим достижением. Для меня это была поездка на кладбище в Днепропетровске с целью найти там могилу конкретного человека (скорее всего, это восходит к реальным фактам – в Днепропетровске родилась и выросла первая жена моего мужа, ее отец был репрессирован чуть ли не до ее рождения, где и когда он умер и похоронен, они с матерью так никогда и не узнали, недавно я нашла для нее мемуары русского эмигранта, где есть страницы и о ее отце – он был участником французского сопротивления.) Меня поразило это кладбище и восхитило. Оно было огромнейшим, очень красивым и очень белым. Я видела его панорамно и эта чистейшая белизна надгробий, алеей была великолепна. Во сне я знала, что попытки других отыскать эту могилу были безуспешны. Я обратилась к служителю кладбища. По-моему, он мне помог, гадая по воде в ведре. Во всяком случае, я нашла нужную мне могилу очень быстро и точно запомнила к ней путь, чтобы провожать туда других. "Подруга" появившись снова, напомнила мне, что мы в южном городе и надо воспользоваться его благами. Я согласилась следовать за ней, хотя мне это было неинтересно. Запомнилось, как я облетаю город на закате дня и лета, он переполнен перезрелыми фруктами с лопнувшей кожицей и сочащейся мякотью. Осознавала, что это красиво – теплые пастельные краски – но довольно равнодушно. Подруга, по-моему, наедалась этими фруктами.

В следующем сне за мной пришла моя умершая бабушка и сказала, что нам нужно ехать. На автобусной остановке я тщетно пыталась выяснить у нее номер автобуса и название остановки, до которой нам нужно доехать, даже пыталась затащить ее в подошедший автобус, но она сказала, что это не тот. Зато в следующий оказалось надо садиться. Я помогла ей залезть, в жизни у нее многие годы очень болели ноги, а тут она преодолела высокие ступеньки с легкостью. Я все настаивала, чтобы она спросила у кондуктора, правильно ли мы сели в автобус и доедем ли. Она была довольна и убеждена в своей правоте. С кондуктором-женщиной они показали мне карту и объяснили, что мы едем коротким маршрутом (нижня горизонтальная дуга). Можно было бы доехать и более длинным, через библиотеку и потом до конечной (совхоз – кладбище), вертикальная изгнутая дугообразно линия вниз, но мы едем лучше. Остановок почти не было. Помню, что доехали. Дальше не понмню, но в следующем фрагменте мы были в квартире, где я должна была складывать и упаковывать вещи, чтобы забрать их с собой. Бабушка не руководила процессом, т. Е. Не говорила, что брать, но контролировала его, поторапливала, потому что время было ограничено. Я осознавала, что вещей объективно много больше, чем можно увезти с собой за один раз, особенно очевидно это стало у шкафов с книгами, наполовину разобранными и опустошенными. Я поняла, что все книги я не увезу, тем более полки для их хранения (с этим как-то связан фрагмент, где я веду урок в школе, пишу на доске слово "диктант", но звенит звонок и дети довольны, что никакой диктант мы написать не успеем, кажется, я собиралась диктовать им раннего Маяковского. Я успеваю только задать им домашнее задание, чтобы они переписали себе любое понравившееся им стихотворение Цветаевой, но не меньше 12 строчек, дети разбегаются). От сборов меня отвлекают появившиеся в квартире дети (еще я слышу, что за ее пределами многолюдно, кипит какая-то хаотичная жизнь). Один ребенок, истеричный и мрачный, висит на перилах на балконе. Когда я ухожу собираться, решив не обращать на него внимания, слышу, что он падает. Я пытаюсь выбежать из квартиры, но бабушка, сидящая у входа, не пускает и говорит, чтобы я не обращала на это внимания и заканчивала сборы. Я говорю, что это уже четвертый ребенок, умерший за это время в моем присутствии, меня посадят. Она говорит, что нет, не посадят и это вообще не важно. То, что я в итоге ничего не беру с собой, ее тоже мало волнует, нам нужно уходить. Дальше не помню.

Вот такие сны. Пред засыпанием обычно теперь плачу по неизвестной причине и приходится пить пустырник не каплями. Чем бодрее и целенаправленнее день, тем сильнее слезы по сигналу выключенной лампочки. Лучше, наверное, когда есть поводы рыдать днем. По крайней мере, это понятно.

Возможная интерпретация (подначиташись Я лома и все еще страдая буквализмом). После смерти любимого и единственно близкого человека я осознаю факт своей собственной смерти. Это теперь не абстрактное знание, как у большинства людей (Иван Ильич Толстого знал, что Кай-человек смертен, но какое отношение это имело к самому Ивану Ильичу?!), а личное переживание. Меня волнует какой я перейду туда, правильно ли я прожила свою жизнь, готова ли я к переходу (не имеет значения, когда случится событие). Всю свою жизнь я занималась тем, что любила. Это были книги, литература. Муж любил цитировать Гете: "Мысли – божьи дети", – считал созданные им книги своими настоящими, духовными детьми (многие способны только на биологическое воспроизводство). Сейчас я сомневаюсь, что прожила ту жизнь, которую надо было прожить. В детстве идеальной и самой привлекательной фигурой для меня был образ святого отшельника. Меня интересовал отказ от жизненных связей, аскеза, видения, откровения. Жизнь пошла все же по иному пути. Известна притча об Александре Македонском, который завоевал мир, но не смог взять с собой туда и того, что поместилось бы в ладонях. Подразумевается, что нельзя взять материального, но нужен духовный багаж. Меня беспокоит, что у меня нет и духовного. Мои книги – это дети-самоубийцы. Мои интересы, знания, ценности не унести с собой, как слишком материальное, грубо, тяжело материальное. Я ощущаю свою жизнь законченной, а себя готовой начать все с чистого листа (белизна кладбища), но что это значит? Умереть физически, радикально изменить свою жизнь; сесть на "колеса" и все забыть, чтобы не мучаться; медитировать, бросив остальное?

Автор: Larisa Chayka, 9.11.2009

Из быстрого сна сегодня вырвал телефонный звонок. Почти ничего не удалось выцепить потом памятью, но все же.

1. Идем на доклад подружки. Я сплю все его время на жестких креслах около стола. К этому относятся нормально, не осуждают. Потом два раза переодеваюсь, но как бы не сама. Обнаруживаю себя в "не своей одежде". Она чистая, но какая-то устаревшая, как будто ее достали после долгого хранения из чемоданов и она как будто мне не совсем впору, коротковата и свободна одновременно. Меня во сне волнует вопрос насколько эта одежда соответствует погоде и ситуации, спрашиваю об этом молодого человека с работы (вообще он мой полный ровесник, одинаковая дата рождения), он говорит, что все нормально.

2. Очень открытое солнечное пространство где-то наверху, над холмами, над полями. За маленьким кругленьким столиком мы сидим и пьем чай. Рядом и напротив меня моя бабушка. За столиком сидят еще люди (и люди вокруг), но теперь (проснувшись) я не могу представить их даже приблизительно, просто знаю, что они присутствовали, мы не были с бабушкой наедине. Мы обе после ванны. Она очень чистая, распаренная, довольная. Милое родное лицо. Она трогает меня за руку и глядит на меня, улыбаясь. Я понимаю, что надо расчесать ей волосы, встаю, подхожу к ней сзади. Ее волосы еще не совсем седые (умерла седой полностью), как во времена моего детства и довольно длинные (последние дваго года были коротко острижены) и еще влажные. Я легко расчесываю их, заплетаю в свободную косу и своей заколкой закалываю ее кверху (так я обычно закалываю себе волосы, когда собираюсь принимать ванну без одновременного мытья головы). Потом, вернувшись на место, подумаю: зачем я это сделала? – ведь так они не высохнут. Но успокаиваю себя, что заплела слабо. Когда я только отхожу от бабушки, пространство меняется на комнату в квартире дедушки и бабушки, дедушка (он жив) сидит рядом на стуле и слегка обеспокоен моим видом и моими действиями. Он спрашивает: я, что мылась? Почему не предупредила его? Он вернулся из сада, не взяв полотенце (хотя знакомое мне с детства длинное банное полотенце висит на спинке его стула, все мое детство он целые дни проводит на своей даче). Просит, чтобы я не мылась, хотя я уже сделала это, чтобы больше так не делала. Я киваю, чтобы успокоить его, и сажусь на свое место, возвращается прежнее пространство, мы радостные продолжаем пить чай.