- Вот так, - проводив ее взглядом, прокомментировала Хиля. - Я же говорила! - она покачала головой. - Странный он, тот мужик. Глаза просто никакие... тухлые глаза, как у покойника...
- Вы меня простите, - сухо сказал Зиманский. - Я заберу эту вещь и принесу вам завтра нормальный приемник. Не вышло так не вышло.
Через полчаса мы сидели за столом, и я не мог отвести взгляда от лежащего на окне конверта. Мама еще не вскрыла его, может быть, дожидаясь "отца". Или просто забыла в хлопотах. Но я-то помнил, и тревога моя все разрасталась. И еще - в нее вплеталась какая-то раздражающая мысль, связанная с загадочным ящиком
- А что там такое, на комоде? - мама налила Зиманскому чашку чая. - Не вы принесли, Егор? Интересная какая-то штука, большая... Новый приемник?
- Ну да, только он не работает, похоже... Ребятам вроде как на свадьбу подарил, и нате вам - бракованный.
- Безобразие! - мама покачала головой. - Дорогая ведь, наверное, вещь...
Мысль, которая беспокоила меня, вдруг обрела очертания. Это было очень просто: Зиманский не разбирается в радио, он вообще не технический человек, несмотря на свою феноменальную память, поэтому смешно предполагать, что эту штуку он собрал сам. Тогда - кто? И что за "другое место", откуда якобы велась передача?..
* * *
С нами в лифте поднимался еще один человек, высокий, плотный, с улыбчивым лицом, в шуршащем белом халате, наброшенном поверх строгого костюма. Что-то в нем показалось мне знакомым, я присмотрелся и заморгал от удивления: мы уже встречались этой бесконечной ночью, именно он выглянул к нам с Полиной из дверей "Радиокомитета" и весело спросил: "Принесли?". Теперь он выглядел совсем по-другому, но все равно был легко узнаваем - я, наверное, узнал бы это лицо даже в огромной толпе.
- Привет! - человек тоже воскресил в памяти мою повязку на глазу. - Ну что, нашли старушку? К дознавателям-то ходили?
- Да, спасибо! - я кивнул, непонятно чему радуясь. - То есть нет, не нашли. Найдем, завтра. Куда она могла деться?
Мы поулыбались друг другу. Он объяснил:
- А я тебя тогда перепутал. С одним знакомым... Неблизким знакомым, конечно. Он мне катушки должен был принести, я часа четыре его ждал. Так и не пришел, скотина...
"Зачем он мне это рассказывает? - существо у меня внутри удивленно подняло бровки. - Потому что общительный? Да я ему никто, не наплевать ли ему на мое мнение?.."
Вот тогда меня и кольнуло в первый раз. Все, что случилось до этого - ерунда, и я это понял как раз в тот момент, когда почувствовал укол тревоги. Всего их будет три, но я об этом, конечно, не знал, просто прислушался к новому ощущению и подумал: дело плохо.
Мысль ("ой как плохо, и не представить!") пришла и сразу испарилась, а я остался в скоростном лифте с задумчивым Трубиным и этим человеком из "Радиокомитета".
Интересно, что он здесь делает? Ночью, глубокой, темной зимней ночью? Готовит сводки для объявления по радио? Маловероятно. Такие вещи по радио не объявляются, и никто в городе не узнает наутро, что творилось под покровом темноты после скрытого от всех объявления тревоги. Начнется обычный день: к утру на месте взрыва уже разгребут завалы, расчистят проезжую часть, разъедутся деловитые дознаватели и судмедэксперты, и лишь разрушенная стена дома будет напоминать о том, что там стояло когда-то кафе для ночных сотрудников.
А если этот улыбчивый мужчина работает здесь, в спецгородке, то что он делал вечером в "Радиокомитете"? Как вообще связаны эти две организации, одна из которых формирует наш досуг, а вторая следит за моральным обликом?..
И этот укол - словно маленькая сирена внутри, которая взвыла, объявляя об опасности и тут же стихла.
Лифт выпустил нас на втором этаже и сразу ухнул вниз на чей-то вызов. Человек из "Радиокомитета" деловито ушел, напевая себе под нос, а мы, словно связанные невидимой перемычкой сиамские близнецы, затопали по ковровой дорожке к кабинету с черной доской и лекционными скамейками.
Нас встретил Голес, румяный, бодрый и совсем не заспанный, словно не ночь стояла на дворе. Рядом с ним на скамейке, поджав ноги, сидела напуганной курицей продавщица Ивкина и смотрела на нас круглыми встревоженными глазами. Я обратил внимание, что одета она гораздо опрятнее, чем в магазине: на ней было темное фланелевое платье, немного похожее на домашний халат, и белый пуховый платок, наброшенный на плечи. Ноги в мокрых валенках она старалась спрятать под скамейку как можно глубже. А вот волосы так и не вымыла, и они облепили голову, как шлем.
- Ходили на медосмотр... - извиняющимся тоном начал Трубин, но тут девица вдруг оживилась, увидев меня, и воскликнула почти с радостью:
- Вот этого я знаю! У-у, ворюга чертов!..
Я отшатнулся. Впервые меня вот так, в глаза, назвали вором, и звучало это отвратительно.
- Ворюга, ворюга! - она даже чуть подпрыгнула на своей скамейке. - Я тебя помню, я видела, как ты там по углам прятался! На шмотку чужую позарился, сволочь!..
- Стыдно! - Трубин укоризненно всплеснул руками. - Стыдно валить с больной головы на здоровую, вы же знаете, что попались!
- Я - попалась?! - Ивкина ощетинилась и пригнула голову. - Это с какой же радости я попалась-то? Я, слава Богу, работаю честно, ко мне претензий нет. А вот этот, - она показала на меня пальцем, - ворюга! Он же вашу куртку и спер!
Голес пока молчал, слушая, а я все косился на него, пытаясь понять, верит он этой женщине или нет. По всему выходило - не верит, но по лицу его ничего невозможно было прочесть.
- А кошелек? - вкрадчиво спросил Трубин. - Скажете, не думали присвоить? Не хотели на ситчик себе денег раздобыть?
- С... ситчик? - Ивкина вдруг запнулась на этом слове, и лоб ее слегка покраснел. - Ну и что, за мысли не судят!
Я с изумлением понял, что угадал - надо же, до чего стандартны люди! И не слышал ведь, что происходило в магазине, а вычислил абсолютно точно!
- Так как все было? - мягко поинтересовался Трубин. - На самом деле - как?
- А я все объяснила гражданину дознавателю, - продавщица уже пришла в себя и сидела, независимо задрав подбородок.
- Хорошо! - сказал Голес, жестом приказывая Трубину замолчать. - Я все понял. - он посмотрел на Ивкину, потом на меня, потом снова - на нее. - Значит, гражданка Ивкина, вот этого человека вы знаете. Хорошо. Теперь расскажите о том, втором, который тоже был в магазине в момент кражи.
- О каком втором? - удивилась она.
- Всего в зале было четверо, - терпеливо объяснил дознаватель. - Трое, включая вас, находятся здесь. Я бы хотел услышать о том человеке, которого с нами нет.
Ивкина задумалась. По лицу ее было видно, что она просто не помнит, был ли в магазине кто-то еще. Вспоминая, она шевелила губами, словно шепталась с кем-то, но и это не помогло:
- Да нет, вроде никого не было.
- Не было или не помните? - нажал Голес.
- Не помню, - выдохнула женщина.
- Угу. Значит, вполне вероятно, что кто-то все-таки был? А вы занимались покупателем и не обратили на него внимания?
Ивкина поколебалась:
- Ну, может... - взгляд ее снова остановился на мне. - Но ведь это он, он куртку взял! Я точно знаю!
- Откуда? - удивился дознаватель. - Сверток лежал внизу, на батарее, и вы не могли видеть его со своего места. А значит, не могли видеть и вора. Как же вы утверждаете?
- Так больше же некому! - она, кажется, уперлась. Чем-то я сразу ей не понравился, еще в магазине, наверное, и теперь никакая сила не могла заставить ее отнестись ко мне иначе.
Трубин внезапно подошел к Голесу, наклонился к его уху и быстро зашептал что-то, делая пассы руками. Тот, подумав, кивнул, и мой обворованный друг торопливо удалился.
Мы остались втроем.
- Сейчас сюда подойдет человек, - обращался Голес к продавщице, но глядел почему-то на меня, - и вы скажете мне, виделись ли с ним раньше. Хорошо? Одна просьба: не обманывайте. Если виделись, так и скажите.
