— Что это было? — приподнял он голову с подушки.

— Ты лучше скажи, куда ты девался, когда эти пошли шарить по корпусу? Галка пришла — и плачет, и смеётся. Открываю, говорит, номер, а он пустой… Понимаешь, я и предупредить не успевал, токо камень кинул, а там эта решётка…

— Так это был ты?

— Ну, думаю, Колюня там дрыхнет, кину камень, а как не проснётся? Извини, так получилось! Главное, непонятно, шо за проверка такая. Ну, в одном номере муж не по путёвке обретался, так оставили до утра, куда же его на ночь отправлять? Электрика вытащили из постели отдыхающей бабы… И на гада было людей тревожить? До меня приступили: кто да откуда, как здесь оказался? И машину проверили! Хорошо, документы при себе были, а не в сумке… Ты извини, так получилось, — всё объяснялся и объяснялся компаньон. И даже в темноте чувствовалось, как он смущён всеми этими обстоятельствами. Неужели лётчик-вертолётчик сам не понимает: это просто замечательно, что его не было здесь, в комнате…

— Открыли, говорит Галка, дверь, а там — никого! А ты где ховался?

— Всё тебе расскажи! Но искали, я думаю, не мужей и не электриков…

— А то! Но лучше на этом не зацикливаться, — решил закончить тему компаньон и щёлкнул выключателем — и свет вспыхнул! Ещё бы, кто зажигал! Но от яркого света пришлось зажмурить глаза и запротестовать:

— Ты что! Зачем свет? Ты же видишь, с улицы все видно…

— Уехали они, уехали! Пронесло! Посланные за тобой истребители вернутся ни с чем.

— Ты думаешь, пронесло? Нас же видели вместе, и не одна Галя…

— Ну, извини, не нашлось такого, который бы доложился. А может, и доложился, токо не нашли. А это шо такое? — увидел спасатель замотанную полотенцем ногу. И пришлось прикрыться простынёй.

— Ничего особенного, так, стекло.

— Так давай выну, а то завтра распухнет, и возись с тобою. А вдруг заражение? — засуетился благодетель. Хотел, видно, деятельно загладить какую-то свою вину. И тут же за руку стащил с кровати и, подталкивая в спину, довел до закутка с ванной. А там, вооружившись невесть откуда взявшейся булавкой и нацепив очки, приступил к операции. И вот такой, сосредоточенный, в маленьких очках в тонкой оправе, Саенко А. А. выглядел доктором, забывшим надеть халат.

Пальцы у него было горячими и осторожными, но даже таким умелым рукам осколок долго не поддавался. Дело стопорилось ещё тем, что из раны текла кровь. Доктор тихо матерился и, в какой-то момент не выдержав, предложил: «Давай я Галку позову, всё-таки медик». И пришлось вскинуться: никакой Гали! И спасатель, скрипя зубами, снова принялся за операцию. «Вот не будешь напрашиваться!» — раздраженно пережидал экзекуцию оперируемый.

— Надо ж такому случиться… А крови, крови, прямо, як с кабанчика! И рана такая нехорошая! Точно такая, когда с поля боя драпают…

— А ты знаешь, что это такое? — дёрнул ногой раненый.

— Помолчи, и стой тыхэнько… А то у меня и так все руки в крови… Ты никогда не братался? — ни с того, ни с сего спросил вертолётчик. Беглец усмехнулся: с тобой, что ли, и ничего не ответил. Умолк и Толя, но когда, наконец, из раны что-то там показалось, обрадовался как ребёнок.

— Ну, сукин кот, попался! Бачишь, кривое — это от зеркала! — показал он большой осколок, будто и в самом деле вынул пулю. — О! Это такая зараза, когда от зеркала, у меня такое было. Позвонила жена друга: мол, выпил, буянит, давай спасай! Поехал я мирить, а они уже обменялись нотами протеста и начали бить посуду. И зеркало разбили в прихожей, раскокали. А я, как зашёл, сдуру ботинки снял, осень же была, грязь, ну, и с налёту напоролся. Тож думал: само пройдёт, а оно как начало зудеть и болело, зараза, наступить не мог… В больнице пришлось вытаскивать!

— Значит, переговоры по примирению сторон не удались?

— Ещё как удались, они ж на меня переключились! Ну, ты дальше сам, а то тут не разминёшься.

Когда беглец, вымыв для дезинфекции ногу хозяйственным мылом, ещё оглядывался по сторонам, чем бы её перевязать, на пороге ванной снова возник компаньон. И был он и с пластырем, и с бинтом. Ну, спасатель!

Он уже лёг в постель, а взбудораженный Толя ещё долго большой кошкой сновал из комнаты в ванную и обратно. И всё что-то говорил, говорил, потом долго стелил постель, видно, эта процедура с курсантских времен была прочно забыта. И перед тем, как опрокинуться на кровать, вздохнул и пожаловался:

— А у меня потеря, так потеря! Покотовать не удалось!

— Что не удалось?

— Блядки не удались! — рассмеялся вертолётчик и потянулся на кровати так, что зазвенели все пружины. — Я ж с Галочкой сговорился, а тут эта проверка! — И перевернулся своим большим телом раз-другой, мечтательно проговорил:

— Эх, ось так бы: цок-цок, цок-цок. Но не удалось! А я знаешь, какой ласкавый, таких больше нет.

— Так ты ласкавый или ласковый?

— Это одно и тоже, но я ж ещё и нежный!

— Хвастун! Ошибаешься, есть и другие, такие же ласковые и нежные, — рассмеялся вдруг беглец. И сам удивился этому смеху: с кем поведёшься? Или это страх так выходит?

— Ну, такого не может быть! — приподнялся вертолётчик. — Ты шо, лично таких знал?

— Не только я, ты их тоже должен знать. Раньше этих ласковых часто показывали по телевизору. Так что ты, Толя, не эксклюзивный, — хмыкнул он. И как наяву представил ласковых говорунов: и вальяжного циника Константина Натановича, и молодого, ещё не потерявшего щенячьей радости от жизни Бориса Ефимовича. Он не раз видел, как зажигались серо-зелёные глаза у одного и шоколадные у другого при виде женщины, любой привлекательной женщины… Нет, это не имеет ничего общего с распутством, тут другое — витальность такой силы, что они и сами порой были ей не рады.

— Но, ты знаешь, у всех вас одна проблема…

— Какая проблема? Пока никаких проблем! — забеспокоился ласкавый.

— Все вы, как ни старайтесь, не можете… как бы поделикатнее выразиться, осчастливить всех женщин!

— Ах, ты! — бросил подушку вертолётчик.

— Спасибо! На двух удобней спать!

— Кинь назад! — затребовал назад своё имущество компаньон. — У меня шея заболит спать без подушки! — Пришлось бросить тяжёлую, набитую чёрт знает чем подушку обратно: «Вот и не разбрасывайся, дамский угодник!»

— Я угодник? — подхватился тот и снова запустил подушкой.

— Так ведь сам признался! Бросишь ещё раз — не верну!

— А ты як к бабам? — вкрадчиво поинтересовался ласковый вертолётчик.

— Я — к ним? Я к ним отношусь тепло. Но уже не в том возрасте, чтобы терять над собой контроль.

— О, кто б сомневался! Ты — и без самоконтроля! — хихикнул компаньон, сидя с подушкой в руках. И простодушно посочувствовал: — Не, ну, всё ничего, но как там, за решёткой, мужики без баб, а? Дунькой Кулаковой, як пацан, не обойдёшься…

— Вот попадёшь в следственный изолятор на год, на два, тогда и узнаешь, как…

И что за подростковое любопытство? Почему его всякий раз тянет на эту тему, совершенно неуместную, злился беглец. Будто вертолётчик своей фривольностью опошляет саму драматичность ситуации. Ну да, он такой идейный-идейный, а этот всё о низменном да о низменном, усмехнулся он своим мыслям и на память пришёл эпизод. Его тогда вели по коридорам прокуратуры, и через открытую дверь одного из кабинетов был хорошо слышен чей-то истерический голос: «Не трогайте моё чистое политическое дело грязными уголовными руками!» Это кто-то из обвиняемых чиновников отказывался от услуг адвоката, очень дорогого адвоката, известного защитой матёрых уголовников. Тогда этот пафосный выкрик показалось забавным…

Вот и тему интимной стороны мужской жизни в заключении не стоит трогать. Она темна, страшна, и лучше о ней не знать тем, кто там не бывал. Потом, на воле, об этом никогда не рассказывают. Да и кто же признается в том, что его на зоне низводили до животного состояния. Он и сам себя не допускал в подробности жизни своего тела, и только, как мог, глушил все неуместные проявления. Получалось не всегда…

В комнату сквозь тонкие занавески проникал свет фонаря, и были хорошо видны и вертолётчик под простыней, отвернувшийся к стене, и шкаф, и стол, и белая дверь, и ещё одна — в ванную комнату. Оттуда пробивалась полоска света: забыли погасить свет, надо встать, выключить, расслабленно думал он. Но тут Анатолий заворочался в своём углу и сонно спросил: