— Коль, всё спишь? А тут из милиции приходили, — позвала повеселевшим голосом квартиранта Анна Яковлевна. И остановила, когда тот, прикрывшись одеялом, попытался сесть на край кровати: лежи, лежи!

— Ты что же, совсем ничего не слышал, как рыскал тут один? — удивилась Дора. В жёлтом платье она была похожа на яркую бабочку. Беглец понимал, что именно беспокоило женщину, и постарался — пусть это и неприлично, как можно натуральнее зевнуть.

— Нет, не слышал. А кто рыскал? — растирая лицо, живо так поинтересовался он. Теперь только и остается, что притворяться. Притворяться безобидным, неопасным, мирным. Нет, нет, он и раньше был не чужд доли лицемерия в общении с людьми, иначе это было бы голой прямолинейностью, но чтобы вот так тотально…

— Дак участковый — Науменков! Это такой прощелыга, что ни увидит, то ташшит. Вот ружьишко ему наше понравилось, — стала объяснять Анна Яковлевна.

— Ой, как начал он шариться-то по дому, как начал шариться, и сюда нос свой сунул… Я прямо похолодела, думаю, увидит Николая и начнёт допрос устраивать, кто да откуда? Неужели ничего не слышал? — допытывалась Дора от окна. Она отодвинула занавески и теперь стояла, ровняла складочки. И он старательно покачал головой: нет, не слышал.

— Ой, батюшко, и здоров ты спать. И как оно, здоровьишко-то, наладилося? А мы, вишь, ружжо потеряли. Ружьишко, хоть и старое, а жалко, — пожаловалась старушка. — Увез идол ружьишко, теперь и не вернуть…

Что ружьё! Дора — вот кто отвлёк милиционера. Но если бы не пришла Анна Яковлевна, и Дора, в самом деле, позвала бы на помощь? Пришлось бы встать, выйти и… И по обстоятельствам. А обстоятельства взорвались бы в ту же минуту. А не сдрейфил бы? Да отчего же! Накинул бы тулуп и вышел. Милиционер бы сильно испугался. Особенно тулупа.

— Кто-то сегодня на станцию собирался? А тут смотрю, всё спит и спит, — вернула квартиранта к действительности Дора. От женщины исходил точный сигнал: давай, мол, хватит, пора уходить! Его недвусмысленно выставляли из дома. И женщина права, он и в самом деле залежался. И он уже был готов заверить, что уйдёт, обязательно уйдёт, но тут со своим словом вступила Анна Яковлевна.

— Да куды ж он зараз? Пешком, чё ли, пойдёть, автобуса-то сёдни уже не будет. Да и больной он ещё, забыла? Нехай отлежисса, а завтра с утра и… Ты, Николай, уже и на человека стал похожий, а то глаза были красные, сам серый весь, а глаза красные, губы синие…

«Чем не портрет кролика?» — хмыкнул про себя беглец.

— …Я-то тебя, Коля, за пожилого приняла. Такой плохой был, ну, думаю, кабы мужик не окочурилси… Круженило тебя, так круженило, во какой был.

— Да уж, — согласилась Дора, — что плохой был, то плохой: глаза запали, прямо покойник.

— А перву ночь так кашель тебя долбенил, так долбенил, — добавляла подробностей старушка. — Так, можа, тебе на рудник позвонить, а? Поди, шукают тебя там? Дорка в контору сходит, оттэда и позвонит…

— И правда, могу сходить, а то мой телефон здесь не берет, — достала Дора из кармана мобильник.

— Нет, нет, не надо никуда звонить, — несколько горячее, чем следовало, запротестовал квартирант. — Я и номер телефона не знаю…

— А то бы начальство машину прислало, забрали б отседа. В больницу тебе надо…

— Нет, нет! Я на рудник не поеду, мне на станцию надо! И на попутке, наверное, можно уехать, — то ли спросил, то ли заверил он. Чёрт, как неуместна эта забота! Надо уходить, а то выдадут его из самых добрых побуждений и благородных намерений. И, придерживая одеяло, поднялся с постели. Только перед глазами вдруг потемнело, и он, пошатнувшись, еле удержался на ногах — успел ухватиться за край столика, стоявшего у кровати. Пришлось элементарно опрокинуться на место. Как же так, удивился беглец собственной слабости, ведь всё вроде было хорошо.

— Ты чевой вскочил-то? Ночью помирал, а тут ладисся в дорогу! Попутку-то ждать надо, а тебя ноги не держат… Если так торописся, то завтра на автобусе… Не гимизись! А ты куды его гонишь? — повернулась Анна Яковлевна к внучке. — Вишь, не оклемался он, не оклемался…

— А я что? Я так только спросила, спросить нельзя? И не гоню я его никуда! — И, открыв дверь шкафчика, Дора стала рыться там, время от времени то набрасывая на дверцу какую-то тряпочку, то убирая. — Прям и спросить нельзя? Может, он по своим надобностям встал, а не на станцию…

— А, и правда, тебе, Коля, можа, куды надо? — озаботилась Анна Яковлевна.

— Очки там… в бане, — не дал он развиться теме.

— Принести, что ли? — выглянула из-за дверцы Дора.

— Ещё деньги должны быть в джинсах… Пожалуйста, — просительно пробормотал он.

— Принесу, принесу! А если ещё больной, то надо лекарство пить! — рассмеялась Дора и скрылась за занавеской.

— Выпей, выпей лекарству. А Дорка деньги зараз принесёт, принесёт, куды они денусса! — стала уверять постояльца Анна Яковлевна. — Не пропадут твои деньги, токо, если кто другой на двор не забралси, — не удержалась старушка от намёка, перебирая пузырьки с лекарствами.

— Во, нашла! Я и сама такие пью. Бывалоча, сердце так схватит, так схватит… И, ты скажи, помогают… Зараз тебе и воды принесу!

Он послушно проглотил какую-то маленькую таблетку, запил теплой водой из поднесённой большой синей кружки. Но как же он пойдёт сегодня? А идти надо, надо, надо… Он приносит столько беспокойства женщинам, им приходится его кормить, лечить… Славно устроился! Но сколько можно! Вот и Доре в тягость его присутствие в доме…

А тут, легка на помине, на пороге спальни появилась та самая Дора. В одной руке она держала сиреневые бумажки, в другой блестели очки: вот, всё цело!

— Спасибо! Большое спасибо! — обрадовался он.

— Я и сумку нашла, только она мокрая, дождь ведь какой был! Не надо было её в огороде бросать!

— Во, во, её ж собаки могли порвать и барахлишко расташшить, — попеняла Анна Яковлевна.

— Я её в баню занесла, сюда не стала — грязная она. Смотрю, волочат что-то за кирпичами, подошла, а это сумка. Ну, думаю, Николая вещи, я её в баню и занесла, — зачем-то снова рассказывала Дора. И ждала какого-то ответа.

— Спасибо, спасибо, — всё повторял квартирант, пряча глаза. А что он мог сказать? Что его обнаружили в бане случайно? А то бы он успел уйти. Успел бы? Хорошо, Анна Яковлевна переменила тему, всплеснув руками, она накинулась на Дору:

— Дак што стоишь-то, Дорка! Беги за хлебом, а то, как прошлый раз — не достанесса.

— Да иду, иду! — пропела Дора и собралась уже выпорхнуть из спальни, но тут у квартиранта прорезался громкий голос.

— Дора, вы бы не могли и мне купить продукты? Если можно…

— Почему нельзя — можно! — обернулась Дора. — А что купить-то?

— Что-нибудь на ваше усмотрение. Ну, что-нибудь молочного… И ещё шоколад… Воду минеральную… Если не трудно, — протянул он деньги.

— Ой, да ради бога, мне не жалко, не трудно, то есть… А воды сколько? — стала уточнять Дора.

— Две-три бутылки, не тяжело?

— Да почему тяжело! — фыркнула женщина.

— Купит, она купит, — заверила Анна Яковлевна. — Сумку саму большу возьми! И не стой, а то расхватают хлеб-то, Кириковы его рюкзаками берут.

Через минуту Дорин голос уже слышался за окном, она что-то выговаривала собаке. И беглец в очередной раз удивился тому, как далеко здесь разносятся звуки. Вот и в очках резко проступили детали: сбитый половик, треснувшее зеркальце шкафа, отстающие края обоев… И пожилая хозяйка в странной одежде: в длинной юбке и шароварах, под вязаной кофтой у неё виднелась майка с игривой надписью, на голове платок, повязанный тюрбаном.

Анна Яковлевна собралась было покинуть комнату, и квартирант обрадовался: вот и ладно, вот и хорошо, а он потихоньку выберется наружу… Но, потоптавшись, старушка принялась перекладывать из стопки в стопку вещи и, как заведенная, всё перекладывала и перекладывала. И он с нарастающим раздражением не мог дождаться, когда она, наконец, выйдет, и тогда он встанет, доберётся до бани и там переоденется, пока нет Доры, пока не нагрянул ещё кто-нибудь, посторонний и опасный. Правда, он сам опасней некуда, вот только брать его можно голыми руками…