В комнате было душно, тепло и так уютно под тулупом, что век бы не вставать с этой продавленной кровати, но тут за оконной занавеской зажужжала, забилась в стекло муха, и пришлось очнуться. Сколько же он проспал, по привычке поднял к глазам руку, но никаких часов там не было, и пришлось вспомнить, что давно потерял Swatch. И очков не было. Чёрт с ними, с часами, но очки… Без них и не поймёшь, что за комната, он первый раз видит своё пристанище при дневном свете. Маленькая и узкая спаленка была вся забита вещами, они возвышались стопками на шатком столике у кровати, на коричневом шкафу, на табуретках. В углу стояли одна на другой несколько клетчатых красно-синих сумок, из верхней свешивалось что-то разноцветное. Над кроватью висел тёмный коврик, а под самым потолком чья-то фотография в раме под стеклом. Стекло бликовало, и можно было разглядеть на лице только чёрные усы.

Эти суровые будённовские усы и напомнили: пора вставать и как можно скорее уходить. И никаких отговорок в виде дождя, мокрого снега и штормового ветра. Пора, мой друг, пора! Он здесь явно задержался! Вот только почему не слышно хозяек? Он попробовал кашлянуть один раз, другой, никто не откликнулся. Только откуда-то неслышно появилась кошка непонятной масти, пестрая такая, и он, приподняв голову, позвал: кыс-кыс, но кошка даже не повела головой: ну, да это он, чужак, заискивает, а она здесь хозяйка. Он ещё подождал, может, мурка передумает, но нет, та развернулась и пошла к двери. Тогда и он без сил откинулся на подушку. И вспомнилось, как ночью вертелся на этой узкой кровати, а по стенам метались огромные тени. Одна из женщин почему-то со свечкой, хотя в доме, он помнит, есть электричество, поила его какими-то таблетками.

И лекарства помогли: голова стала ясной и, кажется, дееспособной. Он осторожно, но глубоко вздохнул — никаких иголок внутри, всё успокоилось — и это хорошо. Тогда он подтянул ноги и перевернулся, спина по-прежнему саднит, но уже привычной болью. И, откинув одеяло, с удивлением обнаружил на себе голубую женскую футболку, а может, кофту, сбоку на груди был ещё и цветочек — этого только не хватало! — и допотопные стариковские штанишки на голое тело. Как он в таком виде появится на людях? Собственно, женщины его в таком прикиде уже видели, но тогда он был не совсем адекватен, теперь же… Нет, надо поскорее добраться до сумки и переодеться, немедленно переодеться. И побриться! — провёл он рукой по отросшей щетине: однако! И как чешется, зараза…

Вот только в доме ни скрипа, ни стука, ни голоса, лишь тихое шуршание рядом, за старыми обоями, и эта тишина показалась странной. Где же, чёрт возьми, хозяйки? Разбежались по своим делам? По делам? А что, если женщины нашли паспорт? Нашли и побежали за помощью? Есть же в деревне участковый? Чёрт! И что теперь? И не успел он найти ответ, как на другой стороне дома что-то стукнуло, послышались какие-то голоса… Ну, вот и дождался! Он уже хотел вскочить — окошко-то рядом, но сразу понял: поздно! Да и что теперь дергаться! Он мирный квартирант, и спит он, спит! И машинально подтянул сползший с постели тулупчик и сделал это вовремя: стукнула тяжёлая дверь, и в дом, переговариваясь, вошли люди.

— Посидели бы на улице, а то в избе-то душно, — сказала женщина знакомым голосом. Это та молодая, которая Дора?

— А ты чего, не хочешь меня в дом пускать?

— Да почему? Проходи раз пришёл, только ботинки сними.

Ну, если сними ботинки, это не официальное лицо, определил беглец. А кто, сосед? знакомый?

— Ты чё, подруга? Я при исполнении, не положено без ботинок. Да я ненадолго. Слышу, Дорка Гурулёва приехала, дай, Думаю, зайду, пообщаюсь. Так что давай, подруга, без протокола: как живёшь?

— Ты это интересуешься как милиционер или… — рассмеялась Дора.

И человек под тулупчиком замер: ничего себе! Зачем она привела в дом милиционера? Ботинки заставляла снимать! Она что, ничего не соображает…

— А то не знаешь? Старая любовь не ржавеет! В прошлый-то раз приезжала, так и не повидались.

— Так ты и сам тут нечасто бываешь. Да и где бы ты меня видел? Если только в магазине, — рассмеялась Дора.

Теперь можно было осторожно выдохнуть: если дело только в ностальгии о прошлом, то он, ничего не поделаешь, перележит этот визит. И, вытащив подушку, беглец накрыл голову: не будет же он слушать чужие разговоры. Но каждое слово из соседней комнаты доносилось как в микрофон. И что они так кричат? И хоть разговор был рваный, но и по обрывкам всё было понятно.

— …Я в магазин только за пузырем заскакиваю. Кстати, не угостишь бабкиной бражкой?.. Да какая бражка! Баушка давно её не ставит. А ты что же, выпить сюда пришёл? А говорил, любовь не ржавеет. Знаю я вашу любовь! Не боишься, что жене донесут? Она последние волосья у тебя повыдирает… Так я по делу. Обхожу вашу долбаную деревню на предмет… Выпить, что ли?.. Выпьем мы с тобой обязательно. Ты одна?.. А тебе кто нужен, баушка?.. Мне? Ты нужна, ты. Дашь ты мне, наконец, или нет? А то все знают, что мы с тобой гуляли, а я так и не попробовал… С чего это вдруг! Да что это ты всё рыщешь? — обеспокоился голос Доры. И беглец понял: она боится. Боится, а вдруг давний приятель зайдёт в спальню. И точно! Тяжёлые шаги остановились совсем близко:

— Эт бабкина комнатуха? А чё это у вас барахло раскидано?

— Да забираю я её в город, вот готовимся, — голос Доры вдруг стал воркующим. — Да что ты ищешь? Самогонный аппарат, что ли? Давай сядем, поговорим, — тянула она милиционера. И тот, подчинившись, видно в предвкушении, рассмеялся. А потом голоса стали глуше — перешли в другую половину? Чёрт! Этот служивый настроен серьёзно, и может задержаться. От этого самодовольного смеха, от близкой опасности внутри беглеца всё завибрировало, к горлу подступил предательский кашель. Как его остановить? Только перестав дышать, стиснуть зубы, ладонью сдавить рот… Он корчился в конвульсиях, пружины кровати под ним тонко и уличающе позванивали, и это сиплое дыхание, и повизгивание пружин вот-вот выдадут его. Не выдали, приступ внезапно кончился, только в горле ещё долго першило…

— Так зачем, говоришь, приехал? — снова стал внятным голос Доры. И ещё не дождавшись милицейского ответа, беглец понял: милиционер появился в селе не случайно.

— Если бы знать! Позвонили из райотдела: мол, давай отпрофилактируй территорию, да по-быстрому. А как быстро, когда на мне пять сёл… Слышала, нашли двух мужиков? Так это не мужики были, а какие-то военные из Читы… Дай, думаю, к школьной подруге зайду, может, она чего знает…

Милиционер что-то ещё говорил, а беглеца как током пробило: «Это он про автобус? Его что, только сейчас нашли? Не может такого быть!» — И, отбросив подушку, прислушался: что ещё выболтает служивый, но дальше разговор пошёл о другом, совсем о другом.

— Ты как, гражданка Гурулёва, какие дашь показания?

— У меня, Митяй, да будет тебе известно, давно другая фамилия!

— Ага! Тогда иди сюда, разберемся, кто ты такая на самом деле?

— Ты чего? Вижу, какие тебе нужны показания! Убери руки! Убери, кому сказала… Да больно же! Я вот твоему начальству сообщу, чем ты тут занимаешься! У тебя вон сколько звёздочек на погонах, а ты… — отбивалась Дора.

— Ой, ой, испугала! Ты как придёшь туда, начальник сам запрёт тебя в кабинете и оприходует за милую душу. А он, чтоб ты знала, моется редко. Поняла? А я тебя, как капитан, отделаю и звёздочку на память подарю…