Зим выдавил:

– Капитан, мальчишка не заслужил десяти плетей.

– Верно. Не заслужил. И ты знаешь, кто во всем виноват. Я – тоже.

– Да, сэр. Знаю.

– Ну так что же? Ведь ты лучше меня знаешь – на этой стадии ребята все равно что дикие звери. Ты знаешь, когда можно поворачиваться к ним спиной, а когда – нет. Тебе известны установка и приказ по поводу статьи девять-ноль-восемь-ноль – нельзя давать им ни одного шанса нарушить ее. Конечно, они будут пытаться – если бы они не были агрессивными, то не годились бы для Мобильной Пехоты. В строю они послушны; они не опасны, когда едят, спят или сидят на собственных хвостах и слушают лекции. Но выведи их в поле, или на учения, или куда угодно – где они заводятся и в крови у них полно адреналина, – они сразу превратятся во взрывчатку почище гремучей ртути.

Ты знаешь это, и твои инструкторы знают это; тебя учили – и выучили – постоянно быть начеку и все такие поползновения подавлять в зародыше. И вот объясни: как это могло случиться, что необученный новобранец смог подвесить тебе бланш под глаз? Он даже не должен был успеть дотянуться до тебя, ты должен был мигом отключить его, когда увидел, куда он нацелился. Почему ты позволил себе расслабиться? Может, ты потерял форму?

– Не знаю, – тихо ответил Зим. – Должно быть.

– Хм-м-м! Если так, то в боевую часть ты тем более не годишься. Но это не так. Или не было так еще три дня назад – мы с тобой работали спарринг. Так где же ты дал маху?

Зим ответил не сразу.

– Похоже, я подсознательно отметил его как одного из безопасных.

– Таких в природе не существует.

– Да, сэр. Но он был таким послушным. Так старался выслужить срок – у него никаких способностей, однако он упорно старался. И я, должно быть, посчитал его безопасным – подсознательно.

Помолчав, Зим добавил:

– Кажется, это оттого, что он мне нравился.

Френкель фыркнул:

– Инструктор не может позволять себе любить своих подчиненных.

– Я знаю, сэр. Но все же… Они – прекрасные ребятишки. Всех тормозов мы уже отправили. У Хендрика только один недостаток: кроме неуклюжести, он думает, что знает уже все на свете. То есть это ничего, я сам в свое время таким был… Я хочу сказать, всякая шушера отправилась домой, а те, кто остался, – энергичны, дисциплинированны и всегда начеку, точно элитные щенки колли. Из многих выйдут настоящие солдаты.

– Значит, в этом дело – он тебе нравился… и поэтому ты не среагировал вовремя. И потому он пошел под трибунал, получил порку и был уволен «за нарушение Устава». Зам-мечательно!

– Да, сэр, – ответил Зим. – Мне было бы куда легче, если б выпороли меня.

– Придется тебе очереди подождать – я все-таки по званию старше. Как по-твоему, чего мне больше всего хочется уже битый час? Чего я больше всего боялся с той минуты, как увидел в дверях тебя с синяком под глазом? Да я из кожи вон лез, чтобы обойтись административным наказанием, – так нет, надо же было дураку-мальчишке болтануть языком! Кто же знал, что он настолько туп, чтобы так вот взять и ляпнуть: я ударил его… Он – именно из «тормозов»; ты уже давно должен был отсеять его… А не нянчиться до последнего! Он-таки ляпнул – мне, и при свидетелях, – и я вынужден был дать делу ход. И поехало… Возможности пропустить все мимо ушей не было никакой, оставалось сделать козью морду, принимать законные меры и смириться с тем, что на свете будет еще один штатский, ненавидящий нас по гроб жизни. Потому что он должен был быть выпорот; ни ты, ни я не могли подставить вместо него свои спины… Хотя грех был целиком на нашей совести. Потому, что полк должен видеть, что бывает за нарушение статьи девять-ноль-восемь-ноль. Виноваты мы… Но все шишки достались ему.

– Это я виноват, капитан. И именно потому прошу о переводе. Сэр, я думаю, так будет лучше для части.

– Значит, ты думаешь… Но что лучше для моего батальона, я решаю, – я, а не вы, сержант! Послушай, Чарли, как ты думаешь, кто в свое время сделал так, что тебя перевели сюда? И почему? Что было двенадцать лет назад? Ты был капралом… А где?

– Здесь, капитан, и вы хорошо это помните. Прямо здесь, в этих самых забытых богом прериях. И надеялся, что никогда не вернусь сюда, только бы вырваться.

– Как и все мы. Однако мы с тобой вернулись для самой важной и деликатной работы во всей армии – превращать непоротых щенят в солдат… А кто, по-твоему, был самым непоротым щенком в твоем полувзводе?

– М-м-м… – Зим помедлил с ответом. – Я бы не сказал, что это были вы, капитан…

– Ты бы не сказал… Однако я первым пришел тебе в голову! Я ведь просто ненавидел тебя, капрал Зим!

Ответил Зим удивленно и даже обиженно:

– Д-да? Но ведь я вас не ненавидел, капитан… Вы мне скорее нравились.

– Вот как? Ну что ж, ненависть – это другая роскошь, непозволительная для инструктора. Мы не должны позволять себе ни той, ни другой. Наша задача обучать их. Но если я нравился тебе, то… выражалось это весьма странным образом. Я и до сих пор тебе нравлюсь?

Можешь не отвечать мне, это абсолютно все равно. То есть я не хочу этого знать. Я тогда ненавидел тебя – только и делал, что выдумывал способы когда-нибудь до тебя добраться. Однако ты всегда был наготове и ни разу не дал мне шанса нарушить эту самую девять-ноль-восемь-ноль. Вот за это тебе спасибо. И насчет твоей просьбы. Когда я был салажонком, ты снова и снова отдавал мне один приказ. Вот его я ненавидел пуще всего остального, от тебя исходившего. Помнишь? Я помню и теперь возвращаю его тебе: «Боец! Заткнись и бейся дальше!»

– Есть, сэр.

– Погоди. Все же в этой проклятой заморочке есть и свой плюс. Каждый учебный полк нуждается в хорошем уроке относительно статьи девять-ноль-восемь-ноль, мы оба это знаем. Думать они еще не научены, читать не любят и редко слушают, что им говорят. Зато видят – все! И неудача этого Хендрика может сохранить шею кому-нибудь из его сослуживцев. Однако я очень сожалею, что наглядным пособием для этого урока послужил мой батальон. И отнюдь не хочу, чтобы в моем батальоне такое повторилось. Собери своих инструкторов и предупреди. В течение суток ребятишки пробудут в состоянии шока, а потом замкнутся, и напряжение станет расти. К четвергу или пятнице некоторые – склонные так или иначе к отсеву – станут думать, что Хендрика наказали не строже, чем того, кто садится пьяным за руль, а потом начнут замышлять еще одно нападение на ненавистного инструктора. Сержант! Этот случай не должен повториться! Ясно?

– Так точно, сэр.

– Я хочу, чтобы инструкторы были в восемь раз осмотрительнее, чем прежде. От инструктора требуется – держать дистанцию! От него требуется – быть начеку, как мышь, когда поблизости бродит кот! И особенно поговорите с Бронски – есть у него наклонности к… братанию.

– Бронски я подтяну, сэр.

– Смотрите! Когда следующий новобранец полезет на инструктора, это должно быть пресечено немедленно. А не так, как сегодня! Парень должен быть тут же отключен – и чтобы инструктор пальцем не позволил до себя дотронуться! Или я вышвырну его к чертям собачьим по некомпетентности. Пусть так и знают. Инструкторы должны втолковать салажатам, что нарушать девять-ноль-восемь-ноль не просто себе дороже – нарушить ее в принципе невозможно! Одна попытка ее нарушить кончится лишь вывихнутой челюстью да ведром воды на голову – и больше ничем!

– Есть, сэр. Будет сделано.

– Да лучше уж – пусть будет сделано. А если кто-либо из инструкторов даст промашку, я не просто вышвырну его со службы. Я лично провожу его в прерию и там так задам!.. Потому что я не желаю видеть еще одного из моих парней у позорного столба – только из-за того, что его учитель недоглядел. Вы свободны.

– Есть, сэр. Всего хорошего.

– А-а, что тут может быть хорошего… Чарли…

– Слушаю, сэр.

– Если ты вечером не слишком занят, может, наденешь перчатки и туфли для саватты? Поработаем немного! «Waltzing Matilda», а? Давай часов в восемь!

– Есть, сэр!

– Да это не приказ, Чарли, просто приглашение. И если ты действительно потерял форму, я, пожалуй, смогу пнуть тебя в лопатку.