Мгновение стояла потрясенная тишина. Затем я услышал собственный смех — эдакое безумное кудахтанье.

— Стало быть, они таки напали, только чуток поторопились. А при попытке вернуться... сгоряча сунулись на собственную А-линию, которую выдернули у них из-под ног...

— Думаю, последнего они не сделали,— возразил Герман.— Полагаю, наши красавчики благополучно достигли неолита да там и остались. Похоже, эти сотни ссыльных во времени приспособились к своему неожиданному откату на до-технологический уровень, но без особого успеха. И, сдается мне, так и не утратили своей ненависти к безволосым гоминидам, которых обнаружили в этих холодных северных землях пятьдесят тысяч лет назад.

Нет, по-моему, они благополучно застряли в эпохе ледников и мамонтов, там они и сложили свои кости, которые наши современные археологи нашли и объявили неандертальскими...

Стояло раннее утро. Он восседал верхом на могучем боевом коне, устремив взор через поле к затянутым дымкой холмам, где ждал враг. Кольчужные доспехи давили на плечи, но он чувствовал и иную тяжесть — ощущение незавершенного дела, забытого долга, утраты того, что представляло для него немалую ценность.

— Туман рассеивается, милорд,— послышался рядом голос Трампингтона.— Пойдете в наступление?

Он посмотрел на ярко пылающее сквозь туман солнце, подумав о зеленых долинах родной земли, и его охватило предчувствие неминуемой смерти, ожидающей их на этом мрачном поле.

— Нет. Сегодня Балингор не покинет ножны,— наконец ответил он.

— Милорд... вы хорошо себя чувствуете? — озабоченно спросил молодой сквайр.

Коротко кивнув, он развернулся и поехал назад сквозь ряды молча смотревших на него вооруженных воинов.

В заведении Молли вовсю надрывался музыкальный автомат, оплакивая судьбу некоей падшей женщины, но никто его не слушал, если не считать нескольких старых сморчков, которые сидели на расшатанном крыльце под желтыми фонарями, потягивая пиво и наслаждаясь доносившимся с залива прохладным ветерком. Был десятый час вечера, жара на пляже уже спала, и плеск накатывавшихся на песок волн казался тоскливым и отдаленным, словно воспоминания старика.

Я сел на табурет у стойки, и Молли поставила передо мной запечатанную бутылку вина.

— Знаешь, Джонни, сегодня опять та же история,— сказала она. — Я нашла блюдо, которое, могу поклясться, разбила в прошлом месяце, прямо в раковине, без единой щербинки. И виски совсем другое — я такого никогда не заказывала, и ни одной бутылки «Ред лэйбл», а ты ведь знаешь, свой товар я хорошо помню. Плюс три кочана капусты, которые еще вчера были свежими, сгнили прямо в холодильнике!

— Ну, значит, с твоим последним заказом что-то напутали, а овощи просто оказались не столь свежими, какими выглядели.

— Ну да, а поганки по углам? — спросила она.— Считаешь, это тоже нормально? Сомневаюсь, Джон Керлон! А как насчет этого?

Она достала из-под стойки тяжелый кубок из граненого стекла емкостью примерно в кварту, с круглым дном и на короткой ножке.

— Когда я пришла сегодня вечером, он красовался здесь. Эта штука стоит немалых денег. Как она сюда попала?

— Неожиданная покупка? — предположил я.

— Не издевайся, Джонни. Здесь творится что-то непонятное, и меня это пугает. Как будто мир уходит из-под ног! И не только тут. Я повсюду замечаю мелкие изменения, вроде деревьев, которые растут не там, где обычно, а в журнале не оказалось рассказа, который я читала, хотя я точно помню, что он там был!

Я погладил ее по руке, и она сжала мои пальцы.

— Джонни... скажи мне, что происходит? Что мне делать? Я ведь не схожу с ума?

— Ты абсолютно здорова, Молли. Кубок — скорее всего, подарок от какого-нибудь тайного воздыхателя. Все мы зачастую о чем-то забываем, и наши воспоминания порой слегка отличаются от реальности. Вероятно, твой рассказ в каком-нибудь другом журнале, ты просто перепутала.

Я старался, чтобы мои слова звучали достаточно убедительно, но это не так-то легко, когда ты сам не вполне веришь собственным речам.

— Джонни, а как дела у тебя? — Молли продолжала держать меня за руку.— Ты уже говорил с ними?

— С кем? — спросил я.

Она пронзила меня испепеляющим взглядом, жгучим, словно солнце Ки-Уэста.

— Не притворяйся, будто не знаешь, о чем я! Сегодня еще один про тебя спрашивал — какой-то новый тип, я его никогда раньше не видела.

— Ах, эти... Нет, у меня пока не было времени...

— Джонни! Спустись с небес на землю! С этой компанией тебе не справиться. Они тебя в лепешку сомнут и под линолеум засунут, даже бугорка не останется.

— Молли, за меня не беспокойся...

— Ну да, конечно! Джонни Керлон, шесть футов три дюйма костей и мускулов, парень с пуленепробиваемой шкурой! Послушай, Джонни! Этот Джейкси — тип весьма неприятный, особенно с тех пор, как ему пришлось скреплять челюсть проволокой. Он из тебя котлету сделает...— Она не договорила.— Впрочем, думаю, ты и так все это знаешь. И вряд ли мои слова хоть что-то изменят.

Она отвернулась и сняла с полки бутылку «Реми Мартен».

— Как ты сказал, это всего лишь бокал. Так что можно воспользоваться и им.

Она налила бренди в кубок, и я поднял его, глядя на переливающуюся внутри янтарную жидкость. Бокал в моих ладонях казался холодным, гладким и тяжелым...

Сидя на троне, я посмотрел на узкое вероломное лицо человека, которого так любил, и увидел вспыхнувшую в его коварных глазах надежду.

— Милорд король,— начал он, ковыляя ко мне на коленях и волоча за собой цепи, в которые был закован.— Сам не знаю, что подвигло меня на столь глупый поступок. С моей стороны это было всего лишь сумасбродство, и ничего не значит...

— Ты уже трижды покушался на мой трон и корону! — воскликнул я так, чтобы слышал не только он, но и все те, кто мог возроптать против того, что неминуемо должно было свершиться.— Трижды я простил тебя, одарив своей милостью и рассчитывая на твою верность.

— Да снизойдет райская благодать на твое величество за его великое милосердие,— льстиво пробормотал он, и даже в это мгновение я видел алчность в его взгляде.— На сей раз клянусь...

— Не смей клясться, ты, клятвопреступник! — прервал я его.— Лучше подумай о собственной душе и не позорь ее в свои последние часы!

Наконец я увидел в его глазах страх, вытеснивший все остальные чувства, кроме жажды жизни. И я знал, что судьба его предрешена.

— Смилуйся, брат,— выдохнул он, протягивая ко мне скованные руки, словно к Богу.— Смилуйся, во имя памяти о прошлых радостях! Смилуйся, ради любви нашей матери, праведной леди Элеанор...

— Не оскверняй имя той, которая тебя любила! — крикнул я, с тяжелым сердцем вспоминая ее бледное лицо на смертном ложе и взятую с меня клятву всегда защищать того, кто стоял сейчас передо мной на коленях.

Он рыдал, когда его волокли прочь, рыдал и клялся в истинной верности и любви ко мне. А потом в собственных покоях, одурманенный вином, рыдал я сам, снова и снова слыша звук падающего топора.

Мне рассказали, что в самом конце он все же нашел в себе мужество подойти к плахе с высоко поднятой головой, как подобает сыну королей. И своими последними словами он простил меня.

О да, он простил меня...

Кто-то звал меня по имени. Моргнув, я увидел перед собой, словно в туманной дымке, лицо Молли.

— Джонни, что с тобой?

Я тряхнул головой, и галлюцинация исчезла.

— Не знаю,— сказал я.— Наверное, недоспал.

— Меня удивило твое лицо,— заметила она.— Когда ты взял бокал в руки и поднял его, ты стал... каким-то чужим.