— В чем смысл этого наряда?

— Он помогает мне в моем... бизнесе. Итак...

— Вы сумели одурачить меня благодаря плохому освещению,— перебил я.— Надо понимать, Ганвор и остальные в курсе шутки?

Она отрицательно покачала головой.

— Никто никогда не видит меня при хорошем освещении, мистер Баярд. И даже тогда никто не хочет подходить слишком близко. Они простые обыватели. По их мнению, бородавки и мудрость неразделимы, так что приходится соответствовать их представлению о деревенской знахарке, иначе никто не станет искать моих услуг. Вы единственный, с кем я поделилась своей маленькой тайной.

— Почему?

Она смерила меня проницательным взглядом.

— Вы весьма необычный человек, мистер Баярд. Настоящий человек-загадка. Вы рассказали мне... множество вещей. Странных вещей. Вы говорили об иных мирах, похожих на наш здешний, знакомый мир, но других, чуждых. Вы говорили о людях, которые как звери, одеты в потрепанные волосы...

— Дзок! — выкрикнул я. Руки непроизвольно метнулись к голове, словно в порыве выжать из мозга воспоминания, подобно зубной пасте из тюбика.— Хагруны и...

— Спокойней, спокойней, мистер Баярд,— умиротворяюще произнесла женщина.— Ваши воспоминания — если это истинные воспоминания, а не горячечный бред — все здесь, в целости и сохранности, только позовите. Теперь отдых. Постепенное снятие вуалей с вашего сознания далось нелегко нам обоим. Тот, кто стремился похоронить ваши видения странных эдемов и немыслимых преисподних, настоящий мастер-месмерист. Но теперь все обманы раскрыты.

Я посмотрел на нее, и она улыбнулась.

— Я и сама врач не из последних,— негромко произнесла она.— Но в эту ночь был брошен вызов всему моему мастерству.

Она поднялась, подошла к зеркалу в раме на стене, изящно заправила на место прядь волос. Я смотрел на нее — и не видел. Мысли о Барбре, пылающей фигуре на темном складе, бегстве с Дзоком из хагрунской тюрьмы теснились, отпихивая друг друга, громко требуя, чтоб их выпустили, обдумали, взвесили.

Матушка Гудвилл сняла со стула плащ, одним движением обернула его вокруг плеч и сгорбилась. Белые руки натянули маску на лицо, поправив нос и рот. За маской последовали перчатки с париком, и теперь только яркие молодые глаза смотрели на меня с морщинистого старого лица.

— Отдыхайте, сэр,— проквакала древняя карга. — Отдыхайте, спите, смотрите сны и позвольте этим беспокойным мыслям заново отыскать и занять привычные места. Я навещу вас завтра. Матушке Гудвилл хотелось бы узнать побольше о вселенных, что, по вашим словам, таятся за порогом этого бренного мира.

— Постойте,— окликнул я.— Я не заплатил вам... Она махнула рукой с выступающими узловатыми венами.

— Вы отлично заплатили мне содержанием ваших видений, сэр. Спите, я сказала, а проснитесь освеженным, сильным, с умом острым, как лезвие бритвы. Ибо вам потребуется вся ваша сила, чтобы встретить то, что ждет вас в еще не наступившие дни.

С этими словами она вышла. Я протопал по коридору в мою темную комнату, сбросил одежду на стул, упал на пуховую перину и провалился в беспокойный сон.

Прошло три дня, прежде чем я почувствовал себя достаточно окрепшим, чтобы нанести ответный визит матушке Гудвилл. Ее домик напоминал покрытый соломенной крышей ящик из потрепанного непогодой камня, почти затерявшийся в переплетении стеблей ползучей розы, нередко свернувшихся в жгуты толще человеческого запястья и отяжелевших от крупных темно-красных цветов. Я протиснулся в ржавую калитку, пробрался по заросшей нестриженым рододендроном дорожке к дому и громадным бронзовым дверным молотком постучал по низенькой, почерневшей от времени дубовой двери. Сквозь единственное, забранное частым переплетом окошко я разглядел угол стола, горшочек незабудок и толстую книгу в кожаном переплете. Воздух вибрировал от гудения пчел, напоенный ароматом цветов с оттенком свежесваренного кофе. Что ни говори, а традиционная мизансцена для вызова колдуньи представлялась мне несколько иначе.

Дверь отворилась. Матушка Гудвилл в опрятной белой рубашке и крестьянской юбке наградила меня печальной улыбкой и поманила внутрь.

— Сегодня обошлось без маскарадного костюма,— заметил я.

— Вижу, вам лучше, мистер Баярд,— сухо сказала она.— Не хотите ли чашечку кофе? Или у вас на родине это не принято?

Я метнул на нее острый взгляд.

— Уже сомневаетесь?

Плечи ее поднялись и опустились.

— Я верю в то, что мне говорят мои пять чувств. Иногда кажется, что они противоречат друг другу.

Я сел за стол и оглядел апартаменты ведьмы. Полагаю, в моем родном мире дамы из ОТД [21], увидев эту чисто выметенную и тщательно прибранную комнатку, обставленную в подлинно деревенском духе, долго бы ахали и охали, через слово восклицая «потрясающе» и «оригинально». Матушка Гудвилл принесла кофейник. Наполнив две чашки, она поставила на стол сливочник с сахарницей и села сама.

— Ну, мистер Баярд, достаточно ли ясен ваш ум нынче утром, полностью ли восстановилась ваша память?

Я кивнул и попробовал кофе. Напиток был хорош.

— А нет ли какого-нибудь другого имени, которым я мог бы вас называть? — поинтересовался я.— Матушка Гудвилл больше подходит к жуткому парику и бородавкам.

— Можете звать меня Оливией.

Белые руки нервно подхватили чашку. Перстень на одном из тонких пальцев сверкнул великолепным зеленым камнем. Она пригубила кофе и посмотрела на меня, словно собираясь с духом.

— Вы явно хотели меня о чем-то спросить,— подсказал я.— После того как я отвечу на ваши вопросы, может, и вы проясните некоторые моменты для меня.

— Много чудес вы наболтали в бреду.

Услышав странный звук, я опустил глаза. Ее руки еле заметно дрожали, и чашка тихонько дребезжала на блюдце. Оливия быстро поставила ее на стол и спрятала руки.

— Мне и раньше нередко казалось, что существует нечто большее, чем все это...— Она обвела рукой пространство вокруг себя.— В сновидениях я ловила образы зачарованных холмов, и мое сердце рвалось к ним, и я просыпалась с болью о чем-то прекрасном и утраченном, что потом еще долго преследовала меня. Я думаю, что и в вашей безумной речи я услышала то, что заставило надежду снова пустить ростки — надежду давно позабытую, как и прочие надежды юности. А теперь скажи мне, незнакомец, эти разговоры о других мирах, похожих друг на друга, как свежеотчеканенные серебряные монетки, однако каждый со своим крохотным отличием и о странной повозке, способной перелетать с одного на другой,— все это выдумка, да? Бред мозга, болезненно раздраженного чужим вмешательством...

— Это правда... Оливия,— перебил я.— Я знаю, это трудно принять поначалу. Помнится, меня в свое время тоже удалось убедить далеко не сразу. Мы привыкли думать, что знаем все. Склонность не верить ничему, что не укладывается в заранее составленное мнение, весьма сильна.

— Вы говорили о беде, Брайан...

Она произнесла мое имя легко, привычно. Полагаю, разделив с человеком самые потаенные мысли, трудно придерживаться официального тона. Я не возражал. Оливия без своей маскировки оказалась очаровательной женщиной. Несмотря на строгую прическу и тюремную бледность. Немного солнца и легкое прикосновение косметики...

Я заставил себя вернуться к насущным делам.

Она внимательно слушала, пока я излагал ей всю историю. Начиная со странного допроса Рихтгофена и кончая приговором Совета ксониджил.

— И вот я в ловушке,— заключил я.— Без челнока я заперт здесь до конца моих дней.

Она покачала головой.

— Странные это дела, Брайан. Веши, в которые мне не следует верить, настолько они безумны и фантастичны. И все же... я верю.

— Из того немногого, что мне известно об этом мире, он технологически несколько отстал...

— Ну, не такие уж мы и отсталые,— возразила Оливия.— У нас есть паровой двигатель. Корабли пересекают Атлантику за девять дней. И воздушные шары, и телеграф, и телефон. А наши новые угольные дорожные машины, которые начинают заменять лошадей во многих уголках колоний, даже...