Я мог бы наконец заняться подготовкой к побегу; но теперь у меня были друзья и я не мог даже подумать о том, чтобы их покинуть. Они были так милы, так располагали к себе, что мне хотелось видеть их снова и снова! Я должен узнать их лучше! «Завтра! – сказал я себе с наслаждением, – я увижу из снова».

Но с момента, когда в хижинах наступила тишина, до того момента, когда я улегся спать, я постоянно слышал их шепот вокруг меня, повсюду. И я понял, что меня преданно охраняют толпы малышей. Поэтому я думал, что они вряд ли оставят меня совсем одного.

С великанами мне не хотелось знакомиться вовсе, видимо, в них и не было почти ничего, с чем стоило бы знакомиться ближе. Они никогда не становились хоть чуточку дружелюбными, но были слишком глупы, чтобы становиться жестокими. Часто мне удавалось избежать хорошего пинка, ловя их ногу, и давая возможность ее владельцу грохнуться на землю, после чего тот не пытался повторить удар. Или в этот раз не пытался.

Но маленькие человечки часто говорили или делали вещи, которые доставляли мне несказанное удовольствие, а некоторые – удивляли меня. С каждым днем мне все меньше хотелось их оставить. Пока я работал, они не расставались со мной, приходили ко мне, развлекали меня и очаровывали; они заставляли меня забыть о страданиях и делали неутомительным мой монотонный труд. Вскоре я полюбил их сильнее, чем я могу описать. Они не так уж много знали, но были мудры и выглядели способными выучиться чему угодно. У меня не было другой постели, кроме голой земли, но почти всегда я засыпал в гнездышке из детей, притом кто-то из них сидел у меня на коленях, и с ним я мог проговорить до рассвета. С ним или с кем-нибудь другим, так как они устанавливали между собой очередь. Если кто-то из них заползал мне за пазуху, непроизвольно я укрывал его там, застегивая одежду; те, что постарше, ложились поодаль, а малыши – поближе. Совершенно необходимо отметить, что я почти не страдал он ночного холода. Первое, что они делали утром, и последнее, перед заходом солнца – как следует накормить доброго великана. Однажды утром я был удивлен тем, что проснулся в одиночестве. Однако когда я пришел в себя, я услышал чей-то приглушенный шепот. Он приближался ко мне, и вскоре девочка, о которой я уже говорил, самая старшая и самая высокая из всей их компании, к которой все относились так, будто она была их мамой, появилась из леса, преследуемая по пятам ликующей процессией, но тихонько так ликующей – они опасались разбудить спящего великана; я лежал у дверей его дома. Она несла на руках мальчугана; до сих пор девочка примерно годом старше, была самой маленькой. Ее нянчили три самые большие девочки, но они делили свое сокровище и со всеми остальными. У Малюток не было кукол, более взрослые дети ухаживали и играли с младшими, а те, в свою очередь, с еще более маленькими.

Лона подошла ко мне и отдала ребенка в мои руки. Малыш открыл глаза и посмотрел на меня, снова закрыл глаза и заснул.

– Он уже тебя любит! – сказала девочка.

– Где вы его нашли? – спросил я.

– В лесу, конечно, – ответила она, и ее глаза лучились счастьем, – там, где мы обычно их находим. Правда, он красивый? Мы всю ночь его искали. Некоторых нелегко найти!

– А как вы узнаете, когда нужно искать кого-то? – спросил я.

– Я не знаю, как объяснить. – ответила она. – Каждый спешит передать эту новость другим, но нам никогда не удавалось обнаружить того, кому первому об этом сказали. Иногда мне кажется, что кто-то один слышит это во сне, а остальные – в полудреме. Когда в лесу появляется малыш, никому не приходит в голову остановиться и начать задавать вопросы; а когда мы его находим, бывает уже слишком поздно.

– Много ли девочек и мальчиков приходит в лес?

– Они не приходят в лес; это мы приходим в лес и находим их там.

– А кого сейчас больше, мальчиков или девочек?

Я заметил, что если дважды задать им один и тот же вопрос, они начинают хмурить брови.

– Я не знаю, – ответила она.

– Но вы, конечно, могли бы их сосчитать?

– Мы никогда этого не делаем. Нам не нравится, когда нас считают.

– Почему?

– Это невежливо. Лучше этого не знать.

– А откуда дети берутся вначале?

– Всегда – из леса. Нет другого места, из которого они могли бы прийти.

Она знала, откуда они взялись в последний раз, и думала, что нет больше ничего такого, что ей нужно бы было знать об их приходе.

– Как часто вы их находите?

– Это такое чудесное событие, что все предыдущие мы забываем. Ты ведь тоже рад его видеть? Или нет, добрый великан?

– Да, конечно, я рад! – ответил я. – Но чем же вы их кормите?

– Я покажу тебе, – сказала она и ушла прочь, чтобы тут же вернуться с тремя спелыми сливами в руках. Одну из них она поднесла к губам ребенка.

– Он откроет рот, если только он не спит, – сказала она и взяла его на руки.

Она выдавила капельку на поверхность сливы и снова поднесла ее к губам малыша. Не просыпаясь, он стал сосать, а она выдавливала потихоньку сок, пока от сливы не осталось ничего, кроме шкурки и косточки.

– Ну, вот и все! – воскликнула она с кротким торжеством в голосе. – В мире больших яблок нет ничего для малюток! Мы ведь не останемся здесь, так ведь, милый? Мы оставим его плохим великанам!

– Но что будет, если ты упустишь косточку в рот младенца, когда ты его кормишь? – сказал я.

– Ни одна мать этого не сделает, – отозвалась она. – Я бы не могла тогда иметь детей!

Я подумал, что из нее вырастет чудесная женщина. Но что вообще из них получается, когда они вырастают? Куда °ни уходят? Это снова вернуло меня к вопросу о том, откуда они берутся вначале.

– А ты можешь мне сказать, где вы раньше жили?

– Здесь, – ответила она.

– А сейчас вы где-нибудь еще живете? – настаивал я.

– Нигде. Мы все пришли из леса. Некоторые считают, что нас порождают деревья.

– Почему же так получается, что среди вас так много маленьких?

– Я не понимаю. Некоторые из нас больше, а некоторые – меньше. Я очень большая.

– Но ведь ребенок станет больше, так ведь?

– Конечно, станет!

– А ты вырастешь больше?

– Я так не думаю. То есть я надеюсь, что этого не случится. Я самая большая. Иногда меня это пугает.

– Почему это должно тебя пугать?

Она не нашлась с ответом.

– Сколько тебе лет? – продолжил я.

– Я не знаю, что ты имеешь в виду. Мы все здесь такие.

– А насколько большим вырастает ребенок?

– Я не могу точно сказать… Некоторые, – добавила она голосом, дрогнувшим от страха, – продолжают расти, когда мы уже думаем, что они перестали. Это страшное дело. Мы никогда не говорим об этом!

– Что же делает их такими страшными?

Минуту она молчала, а затем ответила:

– Мы боимся, что из них вырастут великаны.

– А почему вы этого боитесь?

– Потому что это так ужасно! Я не хочу говорить об этом!

Она спрятала ребенка за пазухой, и так испуганно, что я не осмелился больше ни о чем ее спрашивать.

Незадолго до этого я начал замечать в двух или трех маленьких детях признаки эгоизма и жадности, и я отметил про себя, что большие девочки бросают в их сторону тревожные взгляды.

Никто из них не помогал мне в моей работе – они ничего не станут делать для великанов! Но они никогда не отказывали мне в поддержке своей любовью и добротой. Они могли петь для меня, один за другим, по очереди, часами; карабкались на дерево, чтобы добраться до моего рта и вложить туда осторожными маленькими пальчиками маленький фрукт; а также вели постоянное наблюдение за великанами, чтобы уберечь меня от их внезапного появления.

Иногда они усаживались вокруг меня и рассказывали истории – почти все очень детские и кажущиеся почти бессмысленными. Время от времени они созывали генеральную ассамблею на предмет, чем бы еще развлечь меня. Как-то однажды случилось мне на одном из таких собраний услышать от одного унылого мальчугана странную тихую песню с таким патетическим припевом (хотя о чем он был – я почти и не понял), что слезы брызнули у меня из глаз. Этот феномен привел в замешательство тех, кто в это время сидел рядом со мной. Тогда впервые я задумался о том, что в этом мире я никогда не видел воды; ни падающей с небес, ни в тихом омуте, ни бегущей ручьем; вообще никакой. Может быть, когда-то давно, в глубине веков, она и была здесь; и даже, скорее всего, ее было предостаточно, но Малютки никогда прежде (пока не заметили слезы у меня на лице) не видели ее! И несмотря на это, в них было некое смутное, бессознательное благородство, и это выглядело так: очень маленький ребенок подходит к певцу, трясет перед его лицом сжатыми кулачками и говорит что-то вроде: «Вот, ты сделал так, что из глаз доброго великана течет сок! Ты – плохой великан!»