Возвращаясь, собственно, к опере – мы сбежали после второго действия. Спина разболелась так, что всю дорогу до дома я буквально проскрипела зубами. Забегая вперед, скажу, что целиком дослушать оперу удалось лишь через год. Ровно четвертого ноября. Сеансы иглоукалывания у доктора Вэя продолжались. Мое любопытство к Китаю возрастало. Например, однажды мы разговорились о чае. О том, насколько «настоящий» китайский чай продают нам здесь, в Москве. И вот что я узнала: в Китае самый знаменитый чай собирают в провинции Юньнань, а название марок чая «Лунцзин» и «Маофэн» – каждый китаец выучивает с детских пеленок. А уж доходит ли чистый чай до наших чашек – вопрос совести поставщиков и торговых работников… Чайных церемоний в Китае отродясь не было, не надо путать с Японией. «Китайские церемонии» – это ритуал, канон поведения чиновников всех рангов по отношению к другим чиновникам, к знати и к простому народу.

В провинции Сычуань, где родился доктор Вэй (кстати, она же – родина великого китайского поэта Ли Бо), есть особый вид чаепития. Специально обученный служащий наливает посетителям обжигающий кипяток из большого металлического чайника с тонким и длинным, почти метровым, носиком. Струя кипятка, выплеснувшаяся из такого носика, может по воздуху преодолевать расстояние от нескольких десятков сантиметров до полутора метров…

Весь мой ближний круг был в курсе моих страданий, о моем плачевном состоянии знали дальние родственники, даже давно забытые одноклассники. В издательском доме все мои коллеги подсовывали мне брошюры с рекламой лечебных кроватей, чудо-средств для физиотерапии, я постоянно получала телефоны гомеопатов, хирургов, экстрасенсов и костоправов из глухих деревень. Я слышала об одной туземной культуре, в которой люди получают поддержку от других, рассказывая о своих страданиях, несчастиях, тяжелом опыте, но не более чем три раза. Эта культура признает, что важно делиться с людьми своим опытом, чтобы высвободить боль, но повторение этой истории более трех раз только удержит человека в положении жертвы. Поэтому теперь я говорила о своей боли только с врачами.

Занятия йогой продолжались, и мой инструктор Вика подмечала, как левая часть тела все больше теряет координацию. Асан, которые я могла осилить, становилось все меньше, но я упорно занималась.

Журнал «Имена», вернее, пилотный номер, был готов. Сколько предшествовало этому событию споров, поздних вечерних обсуждений концепции, макета, названии рубрик да и самого журнала. Ведь он имел шансы называться ЖЗЛ, кстати говоря. Это было чудесное время, когда совместный мозговой штурм в кабинете генерального директора издательского дома был обычным явлением, когда, перебивая друг друга, мы выкрикивали разные предложения, когда одновременно нас осеняла одна и та же идея. Но это время прошло. Наверное, безвозвратно. Об этих вечерах, об этих дискуссиях я ностальгирую. Теперь «высокий» кабинет надежно прикрыт фигурами издателей, а дискуссии, если они и проводятся, проходят без моего участия. Я получаю команду к действию и все.

А тогда в полемике, в спорах и процессе постоянной обработки идей мне вручили журнал «Даша». И это было мое второе «пришествие» в журнал. Вообще за время работы я умудрилась поруководить, кроме неизменной «Лизы», два раза журналом «Даша», два раза журналом «Лиза. Гороскоп», один раз журналом «Сделай паузу», один раз журналом «Имена» и один раз Lisa Style. Теперь у меня осталась только «Лиза», и я грущу по тем временам, когда в жизни было разнообразие, работало несколько коллективов, я все время находилась в драйве, переключалась из одной области или, как говорят, из одного формата на другой. На мой взгляд и по моим ощущениям, это было самое лучшее время. Не потому ли я чувствую себя сегодня в состоянии некоего застоя?

Как все относительно. Меня мучила боль в спине, но я «купалась» в радостном творческом процессе. Правда, в то время совсем перестала спать. Днем, вечером, ночью на меня воздействовали антидепрессанты, чтобы притупить боль и устранить страх перед самой болью. Но спать я уже не могла. Мне удавалось прикорнуть на два-три часа. А потом я снова тупо маршировала по квартире, шагала на степпере, чтобы «расходиться», и снова укладывалась перед стопкой книг и тетрадей. Так я начала первую тетрадь «Дневника боли» – обычный рабочий ежедневник в кожаной обложке. Пролистывая ее сегодня, я диву даюсь, какой объем информации мне удалось усвоить, сколько интересных шагов сделать в профессиональной деятельности. Тогда-то мы защитили перед высоким руководством наш проект «Имена». Но об этом я узнала уже в больнице.

В больнице молоденькая доктор-интерн, грустно глядя на мои свежие снимки компьютерной томографии, вымолвила: «Мы провели консилиум, выход один – операция». «Доктор, – взмолилась я, – давайте испробуем все, что предлагает центр по восстановлению. Не зря же я сюда приехала». «Три недели – срок принятия решения», – сообщила она мне. Был составлен список процедур, которые мне предстояло пройти.

Ночь я переночевала «на ходу» – шагала по длинному унылому коридору отделения невропатологии. Моя соседка-старушка спала беспокойно, часто вскрикивала во сне. Утром я спустилась к киоску печати – прямо на меня смотрел внушительный том. Монография «История Китая. С древности до наших дней». Автор Рейн Крюгер. С «драгоценной» книгой в одной руке и чемоданом – в другой я переехала в отделение травмы, где для меня подготовили одноместную палату. В коридоре мне встретился уже не очень молодой мужчина в спортивном костюме. Засмотревшись на увесистый том в моей руке, он удивился: «Вы этим интересуетесь?» «Да», – с жаром ответила я. И тут он вдруг по-петушиному, высоким фальцетом выкрикнул фразу… по-китайски. Я обомлела. «Это значит “Да здравствует коммунистическая партия Китая!”, – перевел мне востоковед Женя.

Нити наших судеб согласно представлениям древних греков плетут три мойры – Клото, Лахесис и Атропа. Первая, в образе прядущей женщины, олицетворяет собой неуклонное и спокойное действие судьбы, вторая – ее случайности, третья – неотвратимость ее решений. Так что судьба неотвратимо двигала меня в сторону китайской цивилизации, подселив в соседней палате синолога. По вечерам после процедур мы уединялись в конце коридора под ветвями огромных комнатных деревьев, и Женя посвящал меня в тонкости истории.

А я вспоминаю детство. В мои пять-шесть лет самым страшным наказанием для меня было услышать: «Вот отдадим тебя в интернат». В своем детском воображении я представляла себе детский дом. На самом же деле в семье серьезно обсуждалась идея отдать меня в интернат с углубленным изучением китайского языка. Интернат находился за городом, домой дети приезжали только на выходные. Но или семья не захотела со мной расставаться, или градус отношений СССР – Китай в тот момент опустился много ниже нуля, только идея выучить меня китайскому языку с младых ногтей как-то сама по себе растворилась.