Впервые за долгие годы обеденный зал Нэврона снова принимал гостей.

Яркий свет свечей заливал фигуры приглашенных, расположившихся по шесть в ряд с обеих сторон длинного стола, уставленного серебром, тарелками с каймой из роз и высокими вазами, до краев наполненными фруктами. Во главе стола восседал хозяин – голубоглазый, розовощекий, в съехавшем набок парике, слишком громко хохочущий и слишком охотно откликающийся на любую произнесенную гостями шутку. Напротив него расположилась хозяйка – холодная и невозмутимая. Она едва притрагивалась к блюдам, которые подносил ей слуга, все свое внимание сосредоточив на соседях, как будто оба они – и тот, что сидел справа, и тот, что сидел слева, – были для нее самыми важными и интересными людьми на свете и только им она хотела бы посвятить сегодняшний вечер, а если они пожелают, то и все последующие вечера. "Черт побери, – думал Гарри Сент-Колам, пиная возившихся под столом собак, – никогда еще Дона не кокетничала так отчаянно, никогда еще глаза ее не сияли так призывно. Если это результат все той же проклятой болезни, остается только пожалеть здешних молодцов". "Черт побери, – думал Рокингем, наблюдая за ней через стол, – никогда еще Дона не была так прелестна. Хотел бы я знать, какие мысли бродят сейчас в ее голове и что она делала сегодня в лесу в семь утра, вместо того чтобы спокойно спать в своей кровати?"

"Так вот она какая, – думали остальные гости, сидящие за столом, – знаменитая леди Сент-Колам, о которой болтают все кому не лень! Леди Сент-Колам, пирующая в лондонских кабаках бок о бок с городскими шлюхами, разъезжающая в мужском наряде по большим дорогам и, если верить слухам, не отказывающая ни одному сент-джеймскому волоките, не говоря уже о короле".

Неудивительно, что поначалу гости держались скованно и неловко. И только когда она заговорила с ними, когда начала расспрашивать – этого – о доме и о семье, того – о любимых занятиях и увлечениях, – для каждого находя улыбку и приветливое слово, каждому давая понять, что любой его жест, любая мельком оброненная фраза исполнены глубокого значения и смысла и лишь она, Дона Сент-Колам, способна по достоинству оценить их, – только тогда они наконец смягчились, расслабились и послали к черту все эти глупые сплетни, придуманные, как рассуждал юный Пенроуз из Трегони, какими-нибудь завистливыми бабами, решившими оклеветать эту удивительную, несравненную женщину, которая может составить счастье для любого мужчины и которую, думал Юстик, следовало беречь как зеницу ока и держать под тремя замками. То же думал и Тремейн из Пробуса, и рыжеволосый Карнтик, владевший чуть ли не всем западным побережьем. Первый – единственный из всех присутствующих – не имел ни жены, ни любовницы и сейчас молча, с угрюмым восторгом пожирал Дону глазами. Второй, чья жена была лет на десять старше его, встретившись с ней взглядом, уже прикидывал, как бы застать ее наедине где-нибудь в укромном местечке. Даже Годолфин, чванный, надутый Годолфин со своими выпученными глазами и бесформенным носом, скрепя сердце признал, что жена у Гарри не лишена обаяния, хотя есть в ней все-таки что-то настораживающее, что-то такое, от чего серьезному человеку делается не по себе, – то ли этот взгляд, прямой и дерзкий, то ли странное, упрямое выражение лица… Нет, не хотелось бы ему, чтобы у Люси была такая подруга. Зато Филип Рэшли, грубый, замкнутый и совершенно не умеющий вести себя с женщинами, вдруг разговорился и рассказал ей о детстве и о любезной матушке, умершей, когда ему не исполнилось еще и десяти лет.

"Итак, скоро одиннадцать, – думала Дона, – а они по-прежнему едят, пьют, болтают и даже не думают вставать из-за стола. Я должна продержаться еще немного, тогда у корабля будет больше шансов. Отлив уже начался, и, если они не станут обращать внимания на пробоину – ведь какой-то ремонт они все же успели сделать, на первое время его должно хватить, – к полуночи корабль сможет выйти в море".

Она дала знак лакею, чтобы он не забывал наполнять кубки, и с улыбкой повернулась к соседу слева, машинально прислушиваясь к гулу голосов и думая о Уильяме, оставленном ею наверху. Очнулся ли он уже или по-прежнему лежит с закрытыми глазами, бледный как мел, с алым пятном, растекающимся по повязке?

– Почему так тихо? Почему никто не поет? – произнес Гарри, с трудом разлепляя веки. – В старые добрые времена, когда была жива королева, мой дед держал менестрелей. Они сидели вон там, на галерее, и развлекали гостей своими песнями. Куда, черт побери, подевались теперь менестрели? Должно быть, проклятые пуритане перебили их всех до единого!

"Так, – подумала Дона, вглядываясь в лицо мужа, – кажется, он уже готов. Вот и отлично, на сегодняшний вечер, по крайней мере, я от него избавлена".

– А по мне, так лучше бы этих глупостей и вовсе не было, – нахмурился Юстик. Его отец сражался на стороне парламента, и он не терпел насмешек над пуританами.

– Скажите, сударыня, а часто ли при дворе устраивают танцы? – покраснев до ушей и с надеждой глядя на Дону, спросил юный Тремейн.

– Конечно, – ответила она. – Приезжайте в Лондон, когда мы туда вернемся, я подыщу вам подходящую невесту.

Вместо ответа он затряс головой и с собачьей преданностью уставился на нее.

"Вот и Джеймс станет таким лет через двадцать, – думала Дона. – Будет возвращаться домой под утро и, разбудив меня ни свет ни заря, делиться своими победами. К тому времени сегодняшние события уже забудутся, отойдут в прошлое, но, может быть, глядя во взволнованное лицо Джеймса, я снова вспомню о них и расскажу ему, как однажды, много лет назад, ужинала в компании с дюжиной мужчин и до полуночи не отпускала их от себя, чтобы дать возможность одному-единственному и самому дорогому для меня мужчине благополучно переправиться во Францию и навсегда исчезнуть из моей жизни…

Боже мой, опять этот Рокингем! Что он там затеял? О чем они шепчутся с Гарри?"

– В самом деле, Дона, – загремел с противоположного конца стола голос ее мужа, – куда мог подеваться твой нахальный лакей? Ты знаешь, что его до сих пор нет?

– Знаю, – с улыбкой ответила она. – А разве он тебе нужен? По-моему, мы и без него прекрасно обходимся.

– Скажи, Джордж, – не унимался Гарри: ему, видимо, не терпелось поделиться своей досадой с другими, – как бы ты поступил с лакеем, решившим устроить себе выходной именно в тот день, когда у хозяина гости?

– Что за странный вопрос, Гарри, – откликнулся Годолфин. – Разумеется, уволил бы его.

– Да еще и выпорол бы хорошенько, – поддержал Юстик.

– Выпорол – как бы не так, – икнув, пожаловался Гарри. – Дона в этом подлеце души не чает. Пока она болела, он неотлучно находился при ней. Вот ты, Джордж, стал бы терпеть такое у себя в доме? Ты позволил бы своему лакею целыми днями торчать в комнате твоей жены?

– Конечно, нет, – ответил Годолфин. – Моя супруга в теперешнем ее положении и сама не пожелала бы видеть рядом с собой посторонних. Только я и ее старая кормилица имеем право ухаживать за ней.

– Как это трогательно, – заметил Рокингем, – сколько в этом милой сельской простоты! А вот леди Сент-Колам почему-то предпочитает общество лакеев.

И, подняв бокал, он с усмешкой посмотрел на Дону.

– Вы довольны своей утренней прогулкой, сударыня? – спросил он. – В лесу было не слишком сыро?

Дона не ответила. Годолфин подозрительно уставился на нее. В самом деле, зачем Гарри позволяет жене фамильярничать со слугами? Эдак недолго сделаться посмешищем для всей округи! Да-да, наверное, это тот самый нахальный лакей, который сидел на козлах, когда ее светлость приезжала к ним в гости.

– Как здоровье вашей супруги? – обратилась к нему Дона. – Надеюсь, жара ей не слишком досаждает?

Он что-то пробубнил в ответ, но она его уже не слушала, потому что в этот момент Филип Рэшли наклонился к ней слева и зашептал на ухо:

– Могу поклясться, сударыня, что мы с вами уже встречались, вот только, убей меня Бог, не помню где.