— Вы получите его, — Ермаков опять вмешался в затянувшийся разговор, желая прервать его. — Поезд уже давно стоит на вокзале, нам всем пора отдохнуть, господа. День был тяжелый…
Миновав заснеженные борта «Блестящего», что своей бронированной тушей и мощными орудийными башнями олицетворял в предместье возросшую силу Сибирской армии, Ермаков посмотрел на вокзал.
Здание уже ремонтировали, многие выбитые пулями и разрывами снарядов оконные стекла вставили, кое-где залатали фанерой. Да и сейчас, несмотря на позднюю пору, жизнь в нем кипела — сновали железнодорожники и солдаты, маячили милицейские патрули в армейских шинелях, но с белыми повязками на руках. Застыл рядышком извозчик на санях, накинув на лошадиную голову торбу с овсом. Имелись и торговцы, которые вразнобой предлагали свой товар унылым и разоруженным чешским солдатам.
Однако смотреть на станционную суету Ермаков не стал, а медленно подошел тяжелым шагом к своему привычному вагону, ставшему почти родным домом. Константин четко откозырял замершим часовым, затем легко запрыгнул в тамбур.
Открыл дверь, и в лицо сразу пахнуло теплом. Титан давно топился, а его уже ждали Трофим с Акимом. Вот только какими-то хитрыми и довольными показались ему рожи коменданта и денщика. Они живо напомнили Ермакову солдат-первогодков, коих в Советской армии именовали «желудками» из-за вечно терзавшего их молодые тела голода. Нагрузки после гражданки серьезные, казенные раскладки недостаточные, а жрать-то постоянно хочется. Вот и шкуляют солдаты. И однажды где-то добыли здоровенный свиной окорок, что в мусульманском Узбекистане похоже на сверхъестественное событие. Примерно из разряда укомплектованного снежными человеками мотострелкового батальона. Обожрались чуть ли не вусмерть, но при этом у всех были такие довольные рожи, как сейчас у этих старых вояк.
— Есть подайте, орлы! С утра маковой росинки во рту не было, — весело приказал им Ермаков и тут узрел на столике небывалое зрелище, ничем не напоминавшее скудный армейский ужин, с его кашей и чаем.
Какие щи да каша — пища наша. Столик был завален самыми натуральными деревенскими деликатесами — окорок, буженина, омуль соленый и копченый, большая чашка грибов, квашеная капуста, замороженные кругляши чего-то молочного, целая груда домашней выпечки…
— Откуда дровишки, — только и спросил Ермаков, а в душе колыхнулось что-то теплое и доброе. Хорошее такое предчувствие…
— Что молчите? Хоть бы свои довольные и хитрые морды в зеркале разглядели, — бросил им Константин и быстро пошел к своему купе. Рванул дверь, зашел в темноту, и его тут же обхватили за шею нежные руки. И голос, такой родной, манящий голос:
— Милый мой, любимый…
Эпилог
Черемхово (2 января 1919 года)
Веселый смех был слышен даже через вагонное стекло, и адмирал подошел вплотную к окну. Здоровенные парни в американских меховых куртках устроили возню прямо у вагона Верховного Правителя. Вернее, уже бывшего — адмирал Колчак категорически отказал председателю Совета министров Вологодскому и военному министру новоявленного Сибирского правительства генерал-майору Сычеву…
А они веселились, прыгая, как игривые козлята, вдоль замалеванного известкой и черными кривыми линиями бронепоезда. По тендеру замысловатой славянской вязью были выписаны бело-зеленые буквы — «Бойкий». Чуть дальше стоял переданный чехами другой бронепоезд, который спешно размалевывали в такой же цвет, что он прямо на глазах становился близнецом. Только вместо чешской «Праги» тянулись буквы нового имени — «Бодрый».
Солдаты конвоя литерных эшелонов настороженно смотрели на развернутые броневые башни, на сотни головорезов из стоявшего рядом поезда в точно таких же меховых куртках. И на густые цепи солдат в японской форме, что оцепили станцию, а яркое зимнее солнышко играло красными бликами на кинжальных штыках их винтовок.
Морозные иглы закололи сердце — вчера эти переодетые китайцы устроили в городе настоящую бойню, зверски истребив сотни восставших шахтеров. Их стреляли и кололи как бешеных собак, а ночь и все утро возили на санях трупы и сбрасывали их в отработанные шахты. Вот это и увидел адмирал, когда покинул свой вагон и пожелал прогуляться по городу. Лучше бы он этого не делал — перед глазами до сих пор стояли истерзанные тела на кровавом снегу. Такого зверства он еще ни разу не зрел в своей жизни…
Ему казалось, что он видит какую-то другую армию, совсем не ту, которую адмирал привык видеть в своих поездках на фронт. Где потрепанные шинели и башлыки, стоптанные сапоги и валенки? Изможденные и обмороженные лица, нечеловечески усталые, святые глаза? Где они?!
Это были незнакомые солдаты, чья добротная иностранная форма бросалась в глаза, чей вид не говорил о лишениях и поражениях. Они были уверены в своих силах, и те затравленные взгляды, которые бросали на них чешские вояки, эшелон с которыми стоял рядом на станции, только еще отчетливее выделяли это несоответствие. Вчерашние наглые победители, считавшие себя вершителями судеб, в мгновение ока превратились в побежденных — это единственное, что радовало истерзанное сердце адмирала.
— Ваше высокопревосходительство! — на пороге открытой настежь двери появился адъютант Трубчанинов. — К вам командующий Сибирской армией полковник Арчегов.
— Я уже все сказал Вологодскому и Сычеву. Я не желаю выступать предателем и погубителем России…
— Вы, ваше высокопревосходительство, им уже стали, — отпихнув адъютанта в сторону, в купе вошел молодой офицер в той же меховой куртке, со штаб-офицерскими погонами на плечах. Вот только они были не пустыми, привычными для чина, на них были прикреплены три больших звездочки — Колчак уже знал, что в сибирских частях ввели новые знаки различия.
— Что вы сказали, п-а-лковник, — чуть потянул слова Александр Васильевич, чувствуя, как кипучий гнев подкатывает комком к горлу.
— Войска генерала Юденича разбиты, отступили в Эстонию. Армия генерала Деникина отступает сейчас к Ростову, а ваша армия, адмирал, подходит к Красноярску совершенно расстроенная, с десятками тысяч беженцев, — полковник совершенно непринужденно сел на соседний диван и продолжил резать словами душу:
— Генерал Миллер в Мурманске еще протянет полгода, не больше. Там не будет жутких катастроф. Он летом очистил Мурманск и Карелию от ненадежных и имеет возможность укрепиться на Кольском полуострове. Деникин сумеет удержать Крым, и только. Без средств, без ясной программы, без поддержки большинства населения, на жалких осколках Заполярья и Крыма, гражданскую войну не выиграешь.
Полковник достал портсигар, видя, что в руке адмирала дымится папироса, и, не спрашивая разрешения, закурил. Колчак хотел осадить наглеца, но тут в окровавленную душу ударили сталью слова.
— Белое движение потерпело полный крах! И ваши искренние слова о единой и неделимой России говорят о вас как о стороннике большевиков!
— Это как понимать прикажете?! — адмирал поперхнулся от таких слов и даже не вспылил, настолько было чудовищно обвинение.
— Большевики хотят единую и неделимую, социалистическую Россию. Свободными от них остались только окраины, что, наплевав на принцип, который, кстати, был для них страшнее Ленина с компанией, провозгласили независимость. Тем самым, отказывая в независимости Сибири, которая, как вы видите, несмотря на потерю огромной территории и три четверти населения, создала свою государственность и кое-какую армию, вы желаете, чтобы и мы познали все прелести большевизма.
Александр Васильевич опешил от такого чудовищного по своей сути силлогизма, а Арчегов с тем же невозмутимым видом продолжал говорить спокойным до ужаса голосом.
— Мы смогли получить поддержку САСШ и Японии только как независимое государство, именно эта идея позволила сколотить армию из крестьян, которых, между нами говоря, весь этот российский бардак, извините за крепкое слово, уже достал до печенок. Они будут драться за свою спокойную и сытую жизнь в Сибири, и вряд ли за идею единой и неделимой России. А вы, тем самым, отказываете им в праве жить без большевиков и российских чиновников, от которых прока еще меньше…
