— Что мы можем сделать, господа?
Тишину нарушил голос старшего Пепеляева — министр внутренних дел и исполняющий обязанности премьера первым среди них озаботился принятием экстренных контрмер.
Жандармы из ГПУ умели работать, да и монархистами не были еще по прошлой своей работе, так как прекрасно видели, что страна скатывается к революции именно из-за самодержца.
Того самого, который в силу своей недальновидности, если не сказать глупости, прилагал к этому не меньше усилий, чем самые махровые противники царского режима. Если не больше.
— Михаилу Александровичу мало того урока, что получил его старший брат? Решил взять власть в свои руки полностью? Опираясь на верные лично ему штыки?
Начальник Генерального штаба генерал-лейтенант Болдырев заговорил тихо, но казалось, что эти вопросы он задает не собеседникам, а самому себе, ища ответ совсем не на них.
— Начинать стрельбу в городе глупо, мы будем лить воду на мельницу наших врагов!
— Вы правы, Василий Георгиевич, но что мы можем предпринять в данном случае? Я могу приказать маньчжурцам занять набережную у прогимназии Гайдука и выставить пулеметы. Тогда гвардия по понтону не перейдет через Ангару на эту сторону…
— А лейб-егеря из Знаменского ударят в спину, Анатолий Николаевич!
— Егерям через Ушаковку нужно идти. Мои казаки перекроют им мостики по речке и выход на берег, — усмехнулся атаман Оглоблин.
— Господа, вы в своем уме? Простите меня, но устраивать побоище в городе я не позволю! Это же страшнее декабря семнадцатого года будет! Даже в прошлогоднем декабре почти без крови обошлось. А тут такое может быть, — Пепеляев-старший вскочил со стула, даже стекла очков, как показалось всем, гневно засверкали. — И вы о таком спокойно говорите?! А уверены ли вы, что ваши солдаты и казаки выступят против законного монарха? Ведь как ни крути, но Михаил Александрович избран Земским собором!
— И давал клятву при этом, которую сам и нарушает, — генерал Оглоблин усмехнулся. — А мои казаки выступят, тут у меня ни малейшего сомнения. Мы полвека при царях пасынками были, а Сибирское правительство все наши чаяния за неделю удовлетворило, и даже больше дало. И военный министр наш, из казаков, и присягу мы правительству и народу сибирскому и российскому давали, и лишь потом царю — не прежняя она, когда только одному самодержцу и императорской фамилии присягали. Так что выступят казаки, не сомневайтесь!
— Маньчжурцами командует майор Огата, что вместе с генералом Арчеговым чехов в Глазково атаковал. Вчера я с полковником Фукудой разговаривал, как бы в шутку о возможном перевороте рассказал…
— И что, Анатолий Николаевич?
— Фукуда пообещал помощь, но отнюдь не шутил, хотя и улыбался, как они все любят! Сказал, что если мои батальоны с Военного городка выступят, то японцы присоединятся.
Все собравшиеся переглянулись — в Заиркутном городке дислоцировались три запасных батальона 1-й Сибирской дивизии с учебным артдивизионом, а также японский батальон, прибывший из Забайкалья.
Сила мощная, но вот дадут ли ей гвардейцы возможность перейти через Иркут по мосту. А в обход идти, вброд или на лодках, то только через Смоленщину, а до нее больше десяти верст. Но время, время…
Москва
— Лев Давыдович, двести паровозов совершенно несуразная цифра! Да у нас в Сибири столько не наберется…
— Как же, Константин Иванович! Вы чего-то запамятовали, и очень нужное. Только у чехов вы забрали полтысячи паровозов. А у поляков сколько? Из одного Омска вышло несколько сотен паровозов с эвакуируемыми эшелонами. А еще те шесть десятков новеньких локомотивов, что вы получили у американцев?
— У вас не совсем точная информация, Лев Давыдович. Паровозы, что вы упомянули, из САСШ получили еще при адмирале Колчаке. Те, которые мы заказали, поступят только летом. Да, у нас есть свыше полутора тысяч паровозов, но на ходу и трети не будет. Остальные нужно ремонтировать, но это требует времени. Причем долгого — от силы паровоз в день. А текущий ремонт? Вы еще наши расстояния учитываете?! Перегоны по тысяче верст в Сибири обычны, от Омска до Владивостока десять тысяч! Это ж какую прорву паровозов нужно?!
— Константин Иванович, вы же понимаете, что двести паровозов нам настоятельно необходимы…
— Хорошо, семьдесят отремонтированных локомотивов вас полностью устроят, по глазам вижу…
— Да побойтесь Бога!
— От атеиста такое даже мне грешно слышать! Ну, хорошо, хорошо, вы меня уговорили — восемьдесят штук весьма хорошая цифра! Привлекательная, я бы так вам сказал. Ну что — согласны?
— Сто двадцать нас устроят гораздо больше! Это тот минимум, на который я еще могу согласиться!
— Сто! И ни одним паровозом больше, — выдохнул из себя Арчегов. Он был изможден этим долгим торгом. Два военных министра, а торгуются, будто два одессита на Привозе из-за синего цыпленка. Словно в старом кинофильме про студента Шурика — «двадцать баранов, двадцать. И холодильник финский, хороший».
Никогда Константин не думал, что вот так будет торговаться. А Троцкий тот еще кадр, ему бы на колхозном рынке или в коммерции цены не было. Промашку большевики с генетикой сделали, сильно ошиблись. Вот она, перед глазами сидит, бородку задрав, и торгуется с ним столь рьяно, явно ощущая за собой тысячелетний опыт поколений одного предприимчивого народа, что даже из пленения фараонова выкрутился.
— Согласен! И тысячу вагонов, как мы уже договорились, — Троцкий ответил чересчур быстро, и Арчегов понял, что его провели, как последнего лоха. Председатель РВС явно рассчитывал на меньшую сумму, потому и торговался настолько яростно. Хотя обе договаривающиеся стороны сильно поторапливало время.
— Хорошо, пусть будет так, — генерал устало согласился, и его оппонент тут же расцвел самой доброжелательной улыбкой, победно задрав свою бородку клинышком, как у Мефистофеля. И которую Константин сравнивал в мыслях с козлиной…
— Так, — радостно протянул Троцкий, и сам себе задал вопрос, на который и принялся отвечать: — Что мы сейчас имеем? С вагонным и паровозным парком мы с вами полностью договорились, пусть будет не новое, которое и вам взять негде, а отремонтированное. Надеюсь, ваши путейцы не станут плохой товарец нам подсовывать?
— Поставьте своих приемщиков, пусть они следят за качеством, — недовольно буркнул генерал.
— Поставим, поставим, — покладисто согласился с ним Троцкий. — И нутро вагонов проверять тщательно будем — зерно там будет наше. А вот паровозы сразу уйдут на запад!
— Так мы что, на своих паровозах еще и пшеницу к вам гнать будем? А у советской власти морда не треснет? Семь миллионов пудов — это десять тысяч вагонов, целых двести эшелонов! Это ж сколько нам паровозов до Екатеринбурга гонять нужно?
— И еще до Челябинска, — тут же уточнил Троцкий, не обратив внимания на нарочитую грубость. — Направлять эшелоны с зерном, настоятельно просим, как по южной, так и по северной ветке одновременно. Мы очень остро нуждаемся в сибирском хлебе.
— Ладно, так и будет. Но вы немедленно отменяете продразверстку, оставляете в целости и сохранности промышленные и хозяйственные объекты, не вывозите оборудование. Также не занимаетесь порчей, а то ваши отдельные товарищи вольны нарушать приказы РВС.
— Такого в Красной армии нет! И уже не происходит!
— Надеюсь на это, а потому прошу усилить контроль. Причем будет справедливо, если в нем примут участие представители от Сибирской армии. А то знаете, как-то так выходит, что вы нам не доверяете, а мы должны вам верить на слово.
— Хорошо, — лицо Троцкого скуксилось, будто он лимон целиком разжевал. Было видно, что предложение ему пришлось не по нутру. И Арчегов решил добавить «жару», рассчитывая окончательно загнать Председателя реввоенсовета республики и наркома по военным делам. Вопрос-то более чем деликатный, бедняга Михайлов особенно на него упирал.
