Кто их просит лезть во все дела — их дело с маузеров стрелять, буржуев резать в подвале да дохляков потом в шахты скидывать. То-то трупными миазмами насквозь пропитались, стоять рядом невозможно.

Марков заскрипел зубами, мозг лихорадочно просчитывал варианты. А ведь это их «Бюссинг» стоял у гостиницы, ему не показалось. Может, Мойзес имеет от Дзержинского тайный приказ самому ликвидировать великого князя, то-то он поспешил сегодня все шахты рвануть, куда трупы скидывали. И с этого дня приказал только в печах Мотовилихи тела жечь.

— Идите отсюда…

— Да пошел ты, через шипы на вонючих булках, и с осьминогом пьяным в заднице, мурена скарлатинная! — моряк надвинулся на попытавшегося вмешаться Жужгова, дыша тому в лицо коньяком. — Ты мне еще угрожать будешь? Там, в грузовике, братва ерзает. Свистну полундру — мы вас тут всех на шнурочки раздергаем! И хату заодно сожжем!

— Федюня, а где царек-то? Пусть мне писульку свою даст. А, Федь? Нас братва ждет, ехать надо, кобелек ты мой ласковый.

Странная просьба полупьяной ободранной девки, судя по всему из вчерашних барышень, ошарашила всех собравшихся, и Марков снова испытал странное облегчение — связываться с палачами Мойзеса ему очень не хотелось. Начнись стрельба — и все, хана! Не посмотрят на мандаты Губчека — положат всех скопом с пьяных глаз как контриков и лишь потом будут разбираться. А потому он спросил почти мирным голосом:

— Вы-то зачем приехали, барышня?

— Маньке сегодня обещали, что царь ей свой ав… аф… — моряк даже закашлялся, стараясь произнести незнакомое слово. — Ну, это, как его, чтоб имя свое черкнул, что ли.

— Нас товарищ Мойзес отправил, сказал без писульки не возвращаться, — в разговор вмешался второй моряк, до того молчавший, но расстегнувший кобуру и державший руку на рукояти маузера. — Сказал, чтоб нашу Маньку уважили. Дел сегодня до хрена было, замаялись все до озверения. Мы же там полную шахту труп…

— Так вам нужен только автограф? — удивленно перебил матроса Марков.

И так в городе слухов до черта ходит о расстрелах в здании Губчека. Не хватало, чтобы еще пьяная матросня о том во все горло в гостинице орала.

Только сейчас Марков внимательно рассмотрел замысловатую татуировку на груди «Императора Павла», так он мысленно назвал моряка по надписи на бескозырке. Это был не двуглавый орел, кои накалывали на флоте до революции нестойкие идейно матросы, это было…

О флотской похабщине ходило много разговоров, но сейчас Марков воочию увидел собственными глазами. Под крыльями весьма странной птицы, похожей на императорского орла, были не лапы, а бесстыже повисли по сторонам уродливые в своей округлости некие органы, в народе именуемые муди. А вот то, что чекист принял за длинные шеи, оказалось тщательно изображенными фаллосами. На которых сидели задницами две уродливых фигурки мужиков, с четко прорисованными лицами.

Один был чернявый, с остреньким носом и косой челкой, с квадратными усиками под губой. Второй имел горбатый нос и чем-то напоминал личного телохранителя Мойзеса, со смешной грузинской фамилией, которую Марков так и не смог запомнить.

Внизу рисунка шла не менее похабная надпись — «Адольфику и Иосику сунем в…» — затем написаны такие три слова, причем в рифму, что Марков непроизвольно закашлялся.

Да уж, весьма своеобразные ругательства имеют в обиходе русские моряки, тут они явные затейники. Рядом дружно закхекали Жужгов и Колпащиков — несмотря на ситуацию, они не смогли удержаться от смешков, хорошо рассмотрев на матросской груди затейливый рисунок и похабную надпись. И это настолько разрядило сгустившуюся в воздухе напряженность, что чекисты расслабились — матросы были своими, а то, что они сюда явились не вовремя, не более чем их пьяное желание.

Маша воспользовалась сложившийся ситуацией и быстро протиснулась между Жужговым и Марковым, зацепившись платьем за наган последнего.

Ткань тут же поползла с плеча, чуть приоткрыв тугую округлую грудь девушки с красным пятном засоса на молочной коже. Она была настолько привлекательна и обольстительна в своем неглиже, что Жужгов, помимо воли, завистливо вздохнул. Везет флотским — аппетитных барышень завсегда пользуют, причем не с принуждением, а с полным и обоюдным согласием.

— Напишите мне что-нибудь здесь, ваше величество. — Маша присела перед Михаилом Александровичем и полностью обнажила правую грудь с нахально торчащим соском.

— Что… вы… позволяете? — от лица «гражданина» Романова можно было прикуривать, оно напоминало раскалившийся самовар.

Это сама девушка должна была бы стыдиться своего вида и поведения, но, тем не менее, Михаил Александрович не знал, куда спрятать глаза. А ведь он был отнюдь не пуританином, а его «Дикая дивизия» на фронте не отличалась целомудренностью и благонравием. Само название этого скопища безжалостных горцев о многом говорило. И наводило на врагов и обывателей жуткий страх.

— Как вы стеснительны, ваше величество!

Девушка ожгла великого князя таким похотливым взором, что тот содрогнулся. Будь она в другом виде, в ином месте и в раннее время, лет двадцать назад, вряд ли бы Михаил Александрович удержался бы от соблазна. Но сейчас…

— Я хочу вас! — жутким безумным голосом сказала девушка и, облизав пересохшие губы кончиком розового язычка, закончила грудным волнующим душу и тело голосом: — И возьму вас. Сейчас, немедленно!

За секунду девушка скинула с себя разорванное платье и, прекрасная в своей наготе, не замечая всеобщего остолбенения, кинулась на опешившего и потерявшего дар речи великого князя.

Ненасытной менадой она бросилась на грудь Михаила Александровича, крепко обхватив руками за шею, а ногами за бедра. И настолько был стремителен бросок, что даже ее легкого тела хватило, чтобы великий князь рухнул на диван.

От растерянности он даже не сопротивлялся, а Маша плотно прижалась к нему, полностью прикрыв своим горячим телом. Похотливо заерзала на мужчине, прижалась к нему голодным клопом, жутким голосом оголодавшего вурдалака радостно заухала.

Именно этот ее рев и пригвоздил чекистов с прислугой на месте, привел в состояние полного обалдения. Они уставились на невиданное зрелище и словно окаменели…

А потому Марков не расслышал негромкого хлопка в коридоре, и лишь знакомый запах пороха вызвал тревогу в мозгу. Не понимая, что происходит, не сводя глаз с нагой девчонки, что пыталась изнасиловать великого князя, он чуть повернул голову и на секунду встретился с глазами матроса. И возопила его душа в лютом, внезапно накатившемся ужасе.

В номере царила смерть, ее страшный запах полностью захлестнул помещение. Секунды растянулись в минуты, Марков ничего не мог сделать, тело стало ватным, а ноги начали сгибаться под его тяжестью.

Жужгов выгибался на полу — из разрезанного наискосок горла хлестала кровь. Начальник Мотовилихинской милиции предсмертно хрипел, уставив стекленеющие глаза в потолок. Рядом с ним лежал лицом вниз и Колпащиков, безвольно раскинувшись на ковре. Ниже левой лопатки торчала рукоять ножа, и Марков понял, что чекист умер почти мгновенно от точного удара прямо в сердце. А еще краем глаза он заметил, как в коридоре торчат желтые сапоги — такие носил дежуривший в номере чекист Попов, минуту назад живой, сейчас уже мертвой куклой вытянувшийся на полу.

И глаза, эти глаза матроса — уже не наглые и пьяные, а пронзительно синие, с плавающими льдинками беспощадной жестокости матерого убийцы. И истина только сейчас дошла до Маркова.

— Измена…

Договорить чекист не смог — ослепительная вспышка боли пронзила его живот, внезапно ослабевшая рука не могла поднять наган, а отказавший палец не нажал на спуск. Жуткая боль нарастала, парализовала все его молодое и сильное тело. Марков захрипел, выплевывая кровь, и попытался из последних сил закричать, поднять тревогу, призвать на помощь. На помощь…

— Не балуй! Подыхай молча, сволочь!

Крепкая ладонь матроса плотно зажала несостоявшемуся цареубийце рот, а другая не менее сильная рука ухватила за затылок. И почти сразу Марков услышал противный хруст своей собственной шеи. И вспыхнувшее в мозгу яркое солнце полностью захлестнуло сознание, но тут же стремительно бросило душу чекиста в зловещую пустоту небытия…