— Да. Поэтому и я здесь. С самого начала я раз в году приезжал сюда, а остальное время жил в приморском городке тихо и одиноко. В этом году я болел и приехал позже.

Это было невероятно. Какое существование он влачил один, без друзей и интересов, ожидая долгими зимними месяцами, когда настанет время его безнадежного паломничества.

— И ты никогда не видел ее?

— Никогда.

— Ты пишешь ей?

— Я отношу ей письмо каждый год и кладу под стеной. А на следующий день иду туда снова.

— И письма исчезают?

— Всегда. А на месте письма появляется каменная пластинка с нацарапанными словами. Я храню их все дома, на побережье..

Я был тронут его верой в нее, его верностью, которую он хранил все эти годы.

— Я даже пытался изучать это, — продолжал он, — эту религию. Она очень старая, дохристианская. В древних книгах о ней только упоминается. Я иногда покупал их. Я разговаривал с людьми, с учеными, которые занимаются мистицизмом, обрядами древних галлов и друидов. Между горными народами тех времен существовала тесная связь. В книгах упоминается, что самым главным элементом веры является сила луны, а последователи этой религии никогда не старели, оставаясь молодыми и красивыми.

— Виктор, ты говоришь так, будто и сам веришь в это.

— Я верю, — ответил он. — В это верят здесь, в деревне, и дети, те, немногие, что остались.

Разговор утомил его. Он потянулся за кувшином у изголовья.

— Прими-ка аспирин, — сказал я. — Он тебе не повредит. Если у тебя лихорадка, он поможет, и ты заснешь.

Я заставил его проглотить три таблетки и укутал одеялами.

— А есть в доме женщины? — спросил я.

— Нет. Я сам удивился, насколько опустела деревня с прошлого раза. Все женщины и дети переселились в долину. Здесь осталось человек двадцать мужчин и мальчиков.

— А когда уехали женщины и дети?

— Кажется, за несколько дней до моего приезда. Этот человек — сын того старика, что когда-то жил здесь и умер много лет назад. Он такой бестолковый, что никогда ни о чем не знает. Если его о чем-нибудь спросишь, он только тупо уставится на тебя. Но он полезен, когда нужна еда и ночлег.

Да и мальчишка его сообразительный.

Виктор закрыл глаза, и я решил, что он заснул. Я догадался, почему из деревни ушли дети и женщины. После исчезновения девушки из долины их предупредили, что на горе могут быть неприятности. Я не решился рассказать об этом Виктору. Я все же надеялся убедить его спуститься вниз.

Стемнело, и я проголодался. Я прошел в глубину дома, где был только мальчик, попросил воды и что-нибудь поесть. Он понял мою просьбу и принес мне хлеб, мясо и сыр и, пока я ел, не спускал с меня глаз. Виктор, казалось, по-прежнему спал.

— Он поправится? — спросил мальчик. Он говорил не на местном диалекте.

— Надеюсь, — ответил я. — Мне бы найти помощников, чтобы отнести его в долину, к доктору.

— Я помогу вам, — сказал мальчик, — и два моих товарища. Но нам надо идти завтра, потом будет трудно.

— Почему?

— Сюда придет много людей. Мужчины из долины разгневаны, и я с друзьями пойду с ними.

— А что здесь будет?

Он колебался и глядел на меня быстрыми светлыми глазами.

— Я не знаю, — ответил он и выскользнул из комнаты.

С высокой кровати послышался голос Виктора.

— Что сказал мальчик? Кто идет из долины?

— Не знаю, — мой голос звучал небрежно, — какая-то экспедиция. Но он предлагает помочь тебе завтра спуститься.

— Никаких экспедиций здесь не было, — проговорил Виктор. — Здесь что-то не так, — он кликнул мальчика, и, когда тот снова появился, заговорил с ним на местном наречии. Тому явно стало не по себе, он насторожился и, казалось, не хотел отвечать на вопросы. Я слышал, как несколько раз они произносили «Монте Верита». Наконец мальчик оставил нас одних.

— Ты что-нибудь понял? — спросил Виктор.

— Нет, — ответил я.

— Мне все это очень не нравится. Здесь творится что-то странное. Я все время чувствую это, пока лежу. Мужчины сделались скрытными, взвинченными. Он сказал мне, что в долине беспорядки и люди рассержены. Ты слышал об этом?

Я не знал, что ответить. Он пристально посмотрел на меня.

— Малый из гостиницы был не слишком разговорчив, но он посоветовал не подниматься на Монте Вериту.

— Он не сказал почему?

— Ничего определенного. Сказал, что могут быть беспорядки.

Виктор молчал. Я чувствовал, что он напряженно думает.

— Женщины из долины не пропадали? — спросил он.

Лгать было бесполезно.

— Я слышал что-то о пропавшей девушке, но не знаю, правда ли это.

— Должно быть, правда. Так вот оно что.

Он долго молчал, и в тени я не мог разглядеть его лица, — комнату освещала одна тусклая лампа.

— Завтра тебе надо подняться на Монте Вериту и предупредить Анну, — сказал он наконец.

Я как будто ожидал этого и спросил его, как смогу найти монастырь.

— Я нарисую тебе план. Ты не заблудишься. Прямо по старому руслу, все время на юг. Дождей нет, пока еще можно пройти. Надо выходить до рассвета, чтобы в запасе был целый день.

— А что будет, когда я доберусь туда?

— Оставишь письмо, как и я, и уйдешь. Они не возьмут его, пока ты рядом. Я тоже напишу. Я сообщу ей, что внезапно, после двадцати лет появился ты, что я заболел. Знаешь, пока ты говорил с мальчиком, я подумал, что это чудо. Я чувствую, что Анна позвала тебя сюда.

Его глаза сияли старой ребяческой верой, которую я так хорошо понимал.

— Может быть, — ответил я, — Анна или горная лихорадка.

— А разве это не одно и то же, — возразил он.

В тишине маленькой темной комнаты мы взглянули друг на друга. Потом я позвал мальчика и попросил его принести мне матрас и подушку. Я собирался провести ночь на полу у постели Виктора.

Ночью он был беспокоен, тяжело дышал. Несколько раз я вставал и давал ему еще аспирина и воды. Он сильно потел, а я не знал, хорошо это или плохо.

Ночь показалась мне бесконечной. Я почти не спал. Мы проснулись одновременно, когда небо стало светлеть.

— Тебе надо идти сейчас, — сказал он.

Я подошел к нему и с тревогой увидел, что его кожа стала холодной и липкой. Ему было намного хуже, и он ослаб.

— Передай Анне, — попросил он, — что если люди из долины придут, и она, и те, другие, будут в опасности. Я в этом уверен.

— Я напишу это, — ответил я.

— Она знает, как я ее люблю. Я каждый раз писал ей об этом. Но скажи ей еще раз. Подожди в лощине два, три часа, может, даже дольше. А потом возвращайся к стене. Ты найдешь там ответ на плоском камне. Он обязательно будет.

Я дотронулся до его холодной руки и вышел на пронизывающий утренний воздух. Я огляделся и понял, что с самого начала мне не повезло. Все небо было затянуто облаками. Они не только скрывали путь из долины, по которому я вчера поднимался, но были и здесь, в замершей деревне, они окутывали мглой крыши лачуг и тропинку, извивающуюся сквозь кустарник и исчезающую на склоне.

Я чувствовал их мягкое беззвучное прикосновение на лице, когда они проплывали мимо, не растворяясь и не пропадая. Влага впитывалась в волосы, была на руках, я ощущал ее вкус во рту. Я оглядывался в полутьме, гадая, что же мне делать. Древний инстинкт самосохранения подсказывал, что надо вернуться. Это я твердо знал по прошлому горному опыту. Но и оставаться в деревне с Виктором, видеть его кроткие безнадежные глаза было выше моих сил.

Он умирал. Мы оба это знали. И у меня в нагрудном кармане было его последнее письмо жене.

Я повернул к югу. Облака по-прежнему проплывали мимо, медленно и неумолимо, вниз с вершины Монте Верита. Я начал подъем.

Виктор сказал, что я доберусь до вершины за два часа. Даже меньше, если бы светило солнце. У меня был план — грубый набросок местности, который он мне сделал.

В первый же час восхождения я понял свою ошибку. Солнца я уже не ждал.

Облака проносились вниз, оставляя на лице холодную и липкую изморось. Они совершенно скрыли извивающееся старое русло, по которому я взбирался минут пять и по которому сверху уже устремились ручейки, размягчая землю и делая неустойчивыми камни.