Черная тень скользнула через порог хижины Наполеона, и рядом с Джесси Куннингем очутился высокий, стройный мускулистый негр, нагой до пояса, с торсом, украшенным грубо намалеванными желтыми, красными, и синими полосами.
Это был Рагим, племянник покойного Мшогира, царька страны Музумбо, тот самый, который пропал без вести полтора года тому назад после боя с «великой африканской армией» возле столицы Музумбо.
— Шакалы! — вымолвил он, наступая ногой на тело лежавшего на полу хижины Джона Брауна. — Черви! Я, «хуши» Музумбо, великий воин и вождь, наступаю пятой на вас. Отныне вы — мои рабы!
Он поднес к выпяченным губам свисток из кости и над окрестностями пронесся переливчатый свист. Хижина наполнилась черными фигурами воинов «хуши». Негры набросились на лишенных возможности сопротивляться Наполеона и его спутников и, опутав их веревками, вытащили наружу.
— Заковать в колодки моих рабов! — распорядился Рагим. — Отнести их к жерновам! Я не могу даром кормить их! Пускай работают…
XVI
Рабы Рагима и его супруги Джессики, царицы Музумбо. Ночные грезы. Год 1828
Негритянский поселок из нескольких сот убогих хижин.
Хижины сплетены из тростинка, обмазаны глиной, покрыты остроконечными крышами-шапками из гнилой соломы.
На окраине поселка одна хижина, отличающаяся от других только тем, что ее стены покосились, облупились, покрыты дырами, а крыша наполовину разрушена.
Внутри этой хижины четыре вязанки сгнившей соломы, четыре тяжелых ручных жернова и четыре массивных обрубка темного дерева.
Четыре человека прикованы цепями к этим обрубкам. Цепи настолько длинны, что прикованный ими человек может делать два или три шага от колодки к каменным жерновам, а от жерновов к связке соломы, служащей ему постелью.
С рассветом к хижине тянутся, болтая, негритянки. Они несут на мельницу мешки с зерном — работа для людей, обитающих там.
Обросшие волосами, полунагие пленники «хуши» Рагима принимаются за свою каторжную работу, каменными пестами толкут в ступах зерно, обращая его в подобие грубой муки.
Женщины, собравшись у порога в кучку, весело болтают, ссорятся, кричат, иногда дерутся, чтобы, помирившись, снова приняться болтать.
Около полудня приходит жирный одноглазый негр, который приносит пленникам «хуши» Рагима глиняный кувшин с мутной водой, несколько бананов и лепешку хлеба из просеянной муки. После полудня двухчасовой отдых, а потом та же однообразная, изнурительная, одуряющая работа. И ночью нет сна: в хижину набиваются комары. Иногда забегает собака и шныряет среди жерновов. Услышит, как беспокойно стонет один из обитателей хижины, — по-прежнему тучный человек с круглой головой, — и с тихим злобным визгом убежит из хижины.
Разбуженный ее визгом тучный человек поднимается, гремя цепями, вздыхает, жадными глотками пьет мутную и теплую воду из глиняного черепка, потом садится на чурбан, понурив голову, и смотрит в землю. И что-то чудится, что-то грезится ему далекое, невозвратное…
Угрюмые серые стены с большими квадратными окнами. Большой вымощенный двор. На дворе две сотни мальчиков и юношей. Все в треуголках, в камзолах. На ногах короткие до колен черные панталоны и белые чулки.
Снег покрывает мягким, пушистым пологом обширный двор Бриеннской военной школы. Что за радость для мальчуганов, учеников ее!
— Строить крепость! Строить крепость! — раздаются молодые голоса.
Сотни рук лепят из мягкого снега валы с контрфорсами.
— Разделимся на две партии! — предлагает кто-то. — Одни будут изображать англичан, другие французов. Англичане запрутся в крепости, французы будут брать крепость штурмом. Хорошо?
— Хорошо! Хорошо! А кто будет генералом?
— Маленький корсиканец! Бонапарт! Ты хочешь быть генералом?
Худенький мальчуган с выдающимся упрямым подбородком утвердительно кивает круглой, как шар, головой.
— Но при одном условии, — говорит он с южным акцентом.
— Вы должны повиноваться мне беспрекословно…
И куда-то исчезает засыпанный снегом двор Бриеннской школы, и сотни мальчуганов, играющих в войну, и маленький крутолобый «Бонапартик».
Париж. Шумные улицы дней революции. Угрюмый многоэтажный дом, и на чердаке мансарда. Вся мебель — колченогий стол, заваленный бумагами, стул, железная койка со сбившимся в блин матрацем и дырявым шерстяным одеялом. Одно окно, сквозь мутные, давно немытые стекла которого с трудом пробиваются лучи солнечного света.
На койке сидит бедно одетый молодой человек с худощавым смуглым лицом, подперев голову руками. Думает. О чем?
О том, что он никому в мире не нужен, что жизнь проходит мимо него.
— Я предложу мою шпагу турецкому султану, — стиснув зубы, бормочет он. — Если будет нужно, я перейду в мусульманство. И тогда посмотрим…
Кто-то стучится в дверь.
— Войдите! — откликается оторванный от грез молодой человек.
Входит бойкая, красивая молодая девушка с корзинкой, наполненной глаженым бельем.
— Мадам прислала меня к вам, мосье Бонапарт, — щебечет она.
— Хорошо, хорошо, — кусая губы, бормочет «мосье Бонапарт».
— Мадам спрашивает, думаете ли вы заплатить за стирку белья? За вами уже почти сто франков, мосье Бонапарт.
— Убирайтесь к чер…
— Как вы нелюбезны, мосье Бонапарт, — притворно испуганно щебечет девушка, играя красивыми глазами. И потом доверчиво говорит:
— Бедненький! Так вы окончательно погорели! О, как мне жаль вас! Если бы у меня было сто франков, ей Богу, я дала бы вам половину, мосье Бонапарт.
Потом, из этой веселой и игривой толстушки вышла жена одного из лучших генералов Франции, одного из любимых маршалов Наполеона, знаменитая «мадам Сан-Жен», вечно ссорившаяся с Жозефиной Богарне и сестрами Наполеона…
Тулон осажден. Он занят англичанами, а с суши — французские войска, которые тщетно пытаются отнять у врагов родной город. Осада идет неудачно: армия дезорганизована, настоящих офицеров нет, командуют оборванными и невежественными солдатами генералы из мясников, сапожников, и приказчиков.
И, вот, к стенам Тулона прибывает присланный из Парижа тонкий молодой человек с крутым лбом и упрямым подбородком.
— Не знаю, — говорит презрительно командующий осадным корпусом генерал, — не знаю, на что, собственно, вас прислали ко мне парижские господа. Ну, попробуйте, постреляйте из пушек по англичанам…
И молодой Бонапарт роет новые траншеи, устанавливает свои пушки там, где никто и не подумал их поставить, громит укрепления Тулона. Английские фрегаты, подвергшись обстрелу, торопливо выбираются из порта Тулона. На стенах укреплений осажденного города взвивается белый флаг. Тулон сдается. И в войсках, столько месяцев тщетно осаждавших город, из уст в уста, переходит одно имя, еще вчера никому неведомое.
— Бонапарт! Маленький капрал…
Сидящий на деревянном чурбане пленник Музумбо вздыхает и тревожно шевелится. Грезы роем теснятся в его исстрадавшейся душе. Видения призраками носятся вокруг него…
Вот Аркольский мост. Молодой генерал с французским знаменем в руках бросается к мосту, заваленному уже трупами его солдат.
— Вперед! Вперед! — кричит он.
Благословенный край, красавица Италия! Старый богатый город Милан. Мраморная сказка — великолепный миланский собор. Площадь, вся залитая тысячными толпами граждан Милана. По улицам медленно двигается кортеж: на измученных походом изголодавшихся лошадях едут офицеры в мундирах французской армии, за ними оборванные солдаты. Гордый Милан у ног победителя. Его неисчислимые сокровища, накопленные веками, в распоряжении этих оборвышей и их генерала.
В ратуше этот генерал звонким металлическим голосом диктует свои условия представителям города, высчитывая миллионы контрибуции, отмечая по спискам неоценимые сокровища искусства, подлежащие отправке в Париж в качестве военной добычи…
Опять голодная собака прокрадывается к хижине пленников и снует среди жерновов, не обращая внимания на неподвижно сидящего на чурбане человека с седой бородой.
