Я обхватил плечи в тщетной попытке согреться. Меня колотил озноб. Я вскинул голову, жмурясь от слез, запутавшихся в ресницах. Ветер, беснующийся в вышине, не мог дорваться до меня, и я не мог услышать его предупреждений - только крик и тревогу. Тревогу, которая постоянно нарастала. Воздух не просто похолодел - словно вымерз до последней капельки воды, осыпавшись ледяным крошевом. Я сам не заметил, как остановился. Одна только мысль о том, чтобы идти дальше отдавалась болью в висках, и из груди поднимался, захлестывая меня с головой, всепоглощающий ужас.

   - Мио? - окрик Нэльвё едва коснулся ушей, словно снесенный ветром.

   - Я не пойду дальше, - безотчетно сказал я, не сводя взгляда с волнующегося надо мной пронзительно-зеленого, густо-изумрудного моря.

   - Что? Ты снова передумал, и мы возвращаемся? Неожиданно! - рассмеялся он, подъезжая.

   - Я. Не поеду. Дальше, - повторил я отрывисто, односложно.

   - Почему? - усмешка сменилась недоумением.

   - Мне не нравится эта дорога.

   - А мне не нравятся леса. Что же, мне по ним не ездить? - иронично спросил Отрекшийся, но я не разделял его веселья.

   Я отвел взгляд от несущегося надо мной потока с пенной дымкой облаков и в упор посмотрел на Нэльвё.

   - Я не сделаю больше ни шага.

   Он нахмурился. Ему совсем не нравилось, что вместо того, чтобы найти место для долгожданного привала и, наконец, пообедать, мы стоим посреди чащи и препираемся. Не нравилось настолько, что он, обычно наслаждающийся спорами и конфликтами, терпеливо спросил, стремясь покончить с недоразумением как можно скорее:

   - И что же именно тебе не нравится?

   - Просто не нравится, - упрямо сказал я.

   Запоздало подъехала Камелия, с любопытством переводя взгляд с меня на Нэльвё.

   Тревога и накатившая слабость постепенно отступали, и я уже сам не понимал, почему и зачем упорствую.

   - И как ты это определил?

   - Мне здесь стало нехорошо.

   - Это, наверное, от голода живот прихватило, - миролюбиво предположила девушка, как всегда улыбчивая и невыносимо этим раздражающая.

   - Какой, к такой-то праматери, живот?! - рявкнул я, не успев погасить вспышку. И тут же сбивчиво добавил, пожалев: - Извини, но это действительно глупо.

   - Глупо, - проникновенно начал Нэльвё, - останавливаться просто потому, что кому-то стало нехорошо и в этом, видите ли, виновата дорога. Я почему-то полагал, что с логикой у тебя проблем нет. Видимо, ошибался.

   Холодный тон, с которым он отчитывал меня, был невыносим. Злость накатила вперемешку с обидой и разочарованием - и захлестнула, вымыв приливной волной все чувства, кроме обжигающей ярости.

   Лишь осознание того, что они не могут услышать, почувствовать и понять удерживало меня от срыва.

   "Не могут! Так какого, пожри их драконье пламя, они не верят тому, кто может?!" - взвилось яростное, вызвав очередную вспышку.

   Не верят - и не поверят, как ни старайся объяснить.

   И как объяснить то, что нельзя понять самому до конца?

   Да катитесь вы в Бездну, если так хочется!

   Я хлестнул поводьями Стрелочку, бросив назад злое:

   - Иди навстречу смерти, смейся ей в лицо. Только потом не моли о спасении.

   Лицо Нэльвё вытянулось, а я прикусил язык. Язвительное замечание прозвучало злым пророчеством. И если раньше я еще гадал, чему принадлежит наваждение - прошлому ли, будущему ли, - только случится или случилось уже давно, то теперь с небывалой ясностью осознал: случится.

   Тревога, злость, ярость - все ушло, оставив мне пустоту и серость поблекших красок.

   Я в очередной раз клял себя за несдержанность. Слова - не золотые монетки, сыплющиеся на чаши весов мироздания. Слова - нити, которыми ткутся дороги. Неосторожное, случайно вырвавшееся из груди тонким вскриком ли, тихим вздохом - или осознанное, намеренное, твердое и ясное, - слова одинаково сильны. Повинуясь им, прядутся судьбы и ткутся пути, расцвечивая бездорожье, а я так легкомысленно ими разбрасываюсь! Столько лет живу - и никак не научусь вовремя замолкать.

   Сказитель, который не умеет держать язык за зубами - вот же нелепица!

   Правда, у меня было подозрение, что на сей раз без Её вмешательства тут не обошлось. Но оправдывать собственную слабость происками Воли, склочной судьбы или детским "он первый начал!" было как-то несерьезно, поэтому я продолжал немилосердно отчитывать себя.

   Кругом царило зеленое безмолвие. Стрелочка брела сквозь лес, предоставленная самой себе. Мы скорее петляли, чем придерживались одного направления, и в какой-то момент я понял, что совершенно не представляю, откуда пришел. Треск сучьев, шелест раздвигаемых ветвей и неразборчивая ругань Нэльвё, единственные, не давали мне затеряться в этом бескрайнем, пенно-льдистом океане света и зелени. Я завертел головой, тщетно пытаясь понять, откуда доносятся обрывки звуков и разговоров, но чаща скрадывала их мягкой кошачьей лапкой. От мельтешения бесконечных серо-коричневых росчерков стволов и оперенных листвой ветвей закружилась голова.

   Я потянул поводья, заставляя Стрелочку замедлить шаг и остановиться.

   Было душно и скучно. Лесная тишина обнимала переливами шепотков, звонких птичьих трелей и шорохов. Я потянул за край рубашки и лениво его встряхнул. Воздух всколыхнулся порывом ветра, едва мазнувшим по щекам и плечам - и растворился в сонной недвижимости полдня. Заскучав и совсем позабыв о дороге, я едва не вылетел из седла, когда Стрелочка потянулась вперед. Чудом усидев, я хотел было в сердцах треснуть ее поводьями по лбу, как поднял взгляд и передумал.

   - А, успокоился-таки, - пробурчал поравнявшийся со мной Нэльвё. Где-то позади шелестела ветвями, пробираясь сквозь них, Камелия. - А я все думал, когда же...

   Что именно он думал, я так и не узнал: Нэльвё осекся на полуслове, поперхнувшись очередной колкостью, когда увидел пробивающийся сквозь переплетенные ветви кустарника свет.

   Пропустив вперед Нэльвё и Камелию, уставшую и растерявшую всю бойкость нрава, я въехал сам, с любопытством оглядываясь. После второго дня, проведенного в седле, больше всего хотелось упасть в щекочущую зелень трав, уткнуться в нее лицом и лежать, не шевелясь. Но я не мог позволить себе отдых: сердце, мое глупое сердце слишком хорошо помнило безотчетный страх и пробежавшую по венам морозным дыханием тревогу, и пугливо сжималось, не давая спокойно вздохнуть.

   Я вскинул голову. Ветер, шальной и игривый, путался в кронах. В его детском озорстве не было и тени беспокойства, и меня резанула неприятная мысль: а действительно ли это было предчувствие, а не разыгравшееся воображение? Я нахмурился, пытаясь вспомнить, о чем тогда думал, - но тщетно.

   Как легко спутать Ее шепот с шелестом потревоженных трав и прошлогодней листвы. Как легко читать Ее во всем, что случилось и не случилось, что было и не было...

   И как легко видеть в каждом неосторожном порыве ветра, в каждом всплеске волн чужую волю.

   Я выпрыгнул из седла. Подхватив поводья, потянул за собой Стрелочку и направился к краю опушки, где уже устроились мои спутники, пряча за натянутой улыбкой и нарочито бодрой походкой сумятицу чувств. Если долго делать вид, что все в порядке, рано или поздно сам в это поверишь.

   - Ну что, обедать? - спросила Камелия, слабо улыбнувшись, когда я поравнялся с ними.

   - Ужинать. И не раньше, чем через час, - бессердечно развеял ее надежды Нэльвё.

   - В сумке лежит несколько яблок, - вспомнил я - и тут же смутился. Съестным запасался я, в то время как Нэльвё расплачивался за комнаты, а леди еще нежилась в постели. - Простите, я совсем забыл.

   Камелия посмотрела на меня, как на мучителя, но отказываться от запоздалого предложения не стала.

   - Что у нас из еды, кстати? - полюбопытствовал Нэльвё, прикидывая, где лучше развести костер.

   - Каши, - пожал плечами я.

   - Фу, - выразительно скривился он. - Ну и дрянь!