Они хватают девочек, заставляют их итти вместе, целуют, ходят по кафе, по музыкальным автоматам, переполненным любителями музыки, орут, не давая посетителям дослушать пластинку. Стоит страшный крик, потому что посетители, которым придется вторично опускать двадцать пять сантимов в автомат для прослушивания, возмущены.

Моном не запрещен, поскольку он не мешает уличному движению.

В женском лицее о нем говорили, как о чем-то ужасном. В Лотарингской школе — это нормальное явление. В каждом классе существует мальчишка, который извещает других о месте монома.

Мое увлечение скаутским отрядом скоро начало остывать. После того, как первые испытания были сданы и необычность прошла, скаутские занятия стали казаться удивительно однообразными. Опять завязывание узлов, ориентировка без компаса, пение, рассказ о благонравном патруле «волка», плетение корзин.

В отряде были ученицы разных школ. Разных районов. Это были дочери лавочников, нотариусов, зубных врачей, мелких фабрикантов, журналистов из «Улыбки» и «Недели». Они верили в бога и мечтали о муже-американце.

Летом, когда мы поехали в лагеря, я оказалась самой младшей. Всем было по восемнадцать-девятнадцать лет.

По воскресеньям все ходили в церковь в соседнюю деревушку. Вскоре к нам стал приезжать на мотоциклетке священник. Он был красив и произносил увлекательные проповеди. В него влюбились все скаутки.

Вечером, засыпая, я слушала, как девушки мечтают о будущем муже. У некоторых уже были женихи. Такие скаутки не желали участвовать в походах, заставляли младших варить обед.

Начальница отряда мечтала о маленьких скаутках и о «волчатах», ей было трудно справляться с этими переростками.

Она рассказывала нам в лагерных беседах об образцовых английских скаутках.

— Хотите ли вы быть такими, девочки?

— Англичанки… У них лошадиные челюсти.

Школьная жизнь идет спокойно. Дни похожи один на другой. Мы встаем в половине восьмого и торопимся на занятия. Париж давно проснулся, улицы крикливы, шумны, пахнут бензином.

Я спускаюсь в столовую пансиона в восемь часов утра. Большой стол в обеденном зале еще пуст. Здесь сидит только машинистка, Прогальер, одинокая старуха, у которой сыновья отобрали деньги.

Нам подают огромные чашки желудового кофе и поджаренный хлеб. Еще темно, но электричестве не зажигают из экономии. Мы читаем газеты. Я спешу, не допиваю кофе и бегу в школу.

Я не одна. В этот час на улицах на каждом шаг, встречаются школьники и школьницы с папками книг и тетрадей. Где-то по парижским улицам сейчас, так же, как я, торопятся мои товарищи по классу.

Габи, конечно, проспала. Ее будит мать.

— Габи, вставай скорее. Ведь ты опоздаешь. Сабина давно встала. Хочешь, я принесу тебе кофе в постель.

— Ах, отстань, мама! Я посплю еще одну минуту. Ну, и опоздаю.

— Ну, девочка, нельзя же так. Все это из-за того, что ты так поздно ложишься.

Габи приходится выслушивать перечень ее недостатков и прегрешений. Утром она очень мрачна. Опять итти в эту «коробку». Опять учителя.

— Габи, ты малокровна. Нужно лечиться. Ночью опять шумели соседи. Габи, ты опять не знаешь своих уроков. Почему ты мало ешь?

— Мама, дай мне денег на метро. Нет, больше. На первый класс. Ты жадная.

— Дай, я тебя поцелую на дорогу.

— Ах, отстань! Ты видишь, я напудрена.

В час, когда Габи только выходит на улицу, Молимо Розовый поросенок уже давно едет в метро. Он боится опоздать и все-таки каждый день опаздывает. Ему нужно сесть в метро до половины девятого, не то придется платить по обыкновенному тарифу, а так он платит по рабочему — вполовину дешевле. По дороге он вспоминает теплую постель, мать, которую он так любит, утренний хлебец. На улицах холодно. А о школе не хочется и думать. Там все чужое и скучное.

Кто никогда не опаздывает в школу — это Вяземский. Ему очень близко. Вяземскому суют в портфель бутерброды… Он их выбрасывает в урну. Мать не понимает, что здесь не Россия, и неудобно в школу приходить со своими бутербродами.

В белом доме, на улице Пьер Кюри, Жанин завтракает с гувернанткой в большой столовой с дубовыми стенами. Жанин болтает только в школе. Родителей она не видит: утром они еще спят, а вечером их не бывает дома. С гувернанткой не поговоришь. Она помешана на приличиях. Во время завтрака обе не произносят ни слова. Жанин быстро сует в рот сухари и, обжигаясь, пьет шоколад. Ей хочется на улицу, поскорей в школу, пококетничать с мальчиками и поболтать с подругами.

— Мадемуазель, вы забыли тетрадь. У вас не причесаны сзади волосы. Не спешите, еще много времени.

Гувернантке лень итти на улицу.

— А какая у вас температура? Вы что-то лихорадочно румяны сегодня. Вот вам градусник.

Жанин сует градусник мимо подмышки. Торжествующе вынимает.

По улице они идут тихо.

— Не берите меня под руку, мадемуазель. Это неприлично. Девушка не должна отставать или забегать вперед. Она не должна оглядываться по сторонам.

Жанин знает все это из «Книги приличий» в зеленой обложке, которую так любит гувернантка.

Подходя к школе, гувернантка каждый раз вздыхает. Отдать девочку в одну школу с мальчиками. Сумасшествие!

В это время шофер уже напоминает о себе гудками у подъезда Монферанов. Шарль уже позавтракал и осторожно идет в спальню отца. Генерал еще спит. Шарль прислушивается к храпу и лезет под подушку за деньгами.

9 часов. В классе все на местах. В последнее мгновение появляется Молино, встречаемый насмешливыми криками.

Идет урок географии.

— Тейяк, перечислите реки Китая? Хорошо. Ну, а еще какие? Ну, мадемуазель Лорак, отвечайте.

— Хоан-г-хэ… Хоанг-хэ… Гей-го… Больше не знаю.

Учитель смотрит в сторону Габи. Она рассматривает классную доску с напускным равнодушием. Хоть бы не спросил. Хоть бы не спросил. У, чорт! Она потирает указательным пальцем дерево парты. Это приносит счастье.

Фу, кажется, больше не будет спрашивать! Вот повезло.

— Я вам продиктую маленькое резюме, которое вы должны знать. Кроме того, выучите от сто двадцатой страницы до сто пятидесятой. Пишите. Японское население состоит из двух элементов: айносы, туземный, примитивный народ, не способный к цивилизации, живущий на Иесо, и японцы, которые заселили и победили весь архипелаг. Это жалкая раса, состоящая из двух типов, один более тонкий аристократический, другой более грубый, но оба обладают одинаковыми признаками: маленький рост, желтая кожа, узкие глаза, широкие скулы. Они исповедуют две религии — буддизм и синтоизм. По преданию…

Мы пишем диктовку, посматривая на часы, скоро ли кончится урок. Некоторые только делают вид, что работают. Рауль пишет письмо. Звонок. Учитель обрывает диктовку на полуслове. Толкаясь, мы выбегаем во двор.

Перемена в пять минут. Игры, беготня, болтовня. Некоторые быстро перелистывают учебник истории, чтобы подготовиться к следующему уроку.

«…До 1815 года Норвегия принадлежала королю Дании. В 1815 году Скандинавия разделяется на три отдельные страны, но Норвегия и Швеция остаются под властью одного короля, который живет в Стокгольме.

С 1905 года норвежцы получили отдельного короля…»

Урок истории. Сегодня спрашивают тех, кто остался с пришлого раза. Объяснений сегодня нет. Значит, к следующему дню можно ничего не готовить. Потом учитель диктует маленький отрывок о Германии и немцах. Монферан их называет бошами и слово «немец» в тетради записывает «бош».

Физика. Дорэн — плохой учитель. Его не заботит, понимаем ли мы его или нет. Однако он очень строг. Сегодня он показывает опыты. Мы не понимаем их, но все довольны. Это забавнее, чем отвечать урок или записывать формулы физических законов.

В половине двенадцатого перерыв. Мы идем обедать. С двух часов опять уроки.

Без четверти два почти все уже возвращаются в школу. Начинается наш «пятнадцатиминутный клуб», как говорит Пьер Пети.

Мы болтаем о всех событиях дня.