Время полуденного зноя и тяжкой влажной жары джунглей я пережидаю около тонги. Ближе к пяти часам, продираясь сквозь чащу буйной растительности, потихоньку возвращаюсь к хижине. Сердце колотится как безумное, все тело сотрясает страшная дрожь от нервного напряжения. Я быстро залезаю на дерево и прячусь в листве. Здесь меня никто не заметит, зато мне все прекрасно видно. И жду. Жду сорок пять минут.

Часы? Да, на мне были наручные часы. Я точно помню. Эти часы я выиграл в лотерею и очень ими гордился. На циферблате часов стояло имя изготовителя: „Исламия Уотч Компани, Лудхиана“. Я собираюсь провести тщательный хронометраж увиденного, запомнить все подробности этого необыкновенного зрелища.

Сижу на дереве, жду.

Вдруг из хижины выходит высокий худой человек в оранжевом дхоти. Он несет поднос с медными горшочками и дымящимися благовониями. Садится, скрестив ноги на коврике у ямки с водой, и ставит поднос перед собой на землю. Все его движения кажутся спокойными и плавными. Он наклоняется, зачерпывает пригоршню воды из ямки и выливает ее через плечо. Берет курильницу и медленно, мягкими скользящими движениями проводит ею взад и вперед по груди. Кладет руки ладонями вниз на колени. Замирает. Делает глубокий вдох. Он втягивает ноздрями воздух, и вдруг через секунду его лицо преображается. Оно озаряется каким-то светом… От него исходит сияние, и я вижу, как его лицо меняется.

Четырнадцать минут он неподвижно сидит в этой позе, а потом я вижу, совершенно отчетливо вижу, как его тело медленно… медленно… медленно отрывается от земли. Он все так же сидит со скрещенными ногами и ладонями на коленях, а его тело медленно поднимается над землей. Между ним и землей появляется просвет. Просвет постепенно увеличивается… Тридцать сантиметров… сорок… сорок пять… полметра… И вскоре он поднимается на шестьдесят сантиметров над молитвенным ковриком.

Я замер на дереве и, наблюдая, постоянно твержу себе: смотри в оба. Прямо перед тобой, в каких-то тридцати метрах отсюда человек безмятежно висит в воздухе. Ты его видишь? Да, вижу. Но ты уверен, что это не мираж? Может, у тебя галлюцинации? Уверен, что это не обман зрения? Да, уверен. Уверен! Смотрю на него в полном изумлении. Долго не могу оторвать от него глаз, и через некоторое время тело начинает медленно опускаться на землю. Я вижу, как оно медленно, плавно движется вниз и наконец вновь садится на коврик.

Я засек время — по моим часам, тело продержалось в воздухе сорок шесть минут!

А потом долго-долго, более двух часов он сидит в застывшей позе, словно каменное изваяние, без единого движения. Кажется, даже не дышит. Глаза закрыты, на просветленном лице блуждает улыбка — с тех пор я ни у кого больше не видел такого умиротворенного выражения лица.

Наконец он начинает шевелиться. Двигает руками. Встает. Снова нагибается. Берет поднос и медленно идет в хижину. Я потрясен увиденным чудом. Я в исступлении. Забываю про всякую осторожность, быстро слезаю с дерева, бегу прямо к хижине и влетаю в дверь. Банержи, склонившись, моет ноги и руки в тазике. Он сидит ко мне спиной, но слышит меня, быстро оборачивается и выпрямляется. На его лице большое удивление, и первое, что он мне говорит: „Ты тут давно?“ — говорит резко, словно бы ему неприятно.

Я не задумываясь выкладываю ему всю правду. Рассказываю, как сидел на дереве и следил за ним. Потом говорю ему, что больше всего на свете хочу стать его учеником, ничего другого мне в жизни не нужно. Пожалуйста, прошу я его, пусть он позволит мне стать его учеником!

Он приходит в бешенство. Вне себя от ярости он кричит на меня.

— Вон! — кричит он. — Вон отсюда! Вон! Вон! Вон! — В ярости хватает небольшой кирпич и швыряет его в меня. Тот вонзается мне в правую ногу чуть пониже колена. У меня до сих пор остался шрам. Сейчас покажу. Вот, видите, под коленкой.

Гнев Банержи ужасен. В страхе я поворачиваюсь и убегаю. Пулей несусь через джунгли к тому месту, где меня ждет возница тонги, и мы едем домой в Ришикеш. Но ночью я преодолеваю страх и принимаю решение: каждый день буду возвращаться в хижину Банержи и не отстану от него, и в конце концов ему придется взять меня в ученики — хотя бы для того, чтобы обрести покой.

Так я и делаю. Ежедневно хожу к нему, и каждый день он обрушивает на меня лавину гнева. Он кричит и топает ногами, а я стою, сжавшись от страха, но, тем не менее, упрямо твержу о своем желании стать его учеником. И так пять дней. На шестой день Банержи вдруг успокаивается и ведет себя довольно вежливо. Он объясняет, что не может взять меня в ученики. Но он даст мне записку, говорит он, к своему другу, великому йогу, который живет в Хардваре. Он мне поможет и всему научит».

Имрат Хан прервал свой рассказ и попросил у меня попить, Я принес ему стакан воды. Сделав большой глоток, он продолжил рассказ.

«Дело происходит в 1922 году, и мне почти семнадцать. Итак, я отправляюсь в Хардвар. Нахожу того йога, и благодаря письму от великого Банержи он соглашается давать мне уроки.

Что это за уроки?

Безусловно, это самая важная часть дела. Именно к этому я стремился, это искал, так что не сомневайтесь — я с головой окунаюсь в учебу.

Начальная стадия обучения посвящена сложнейшим физическим упражнениям, с помощью которых я учился контролировать свои мышцы и дыхание. Но после нескольких недель тренировок даже самый усердный ученик теряет терпение. Я говорю йогу, что хочу развивать психические способности, а не физические.

— Если ты научишься управлять своим телом, — отвечает он, — то своим разумом будешь управлять уже автоматически.

Но я хочу все сразу и продолжаю упрашивать его. В конце концов он сдается:

— Ладно, дам тебе несколько упражнений, которые научат тебя концентрировать свое сознание.

— Сознание? — удивляюсь я. — При чем тут сознание?

— Каждый человек обладает двумя видами разума: сознанием и подсознанием. Подсознание имеет высокую способность концентрации, однако сознание — а именно этим видом разума мы пользуемся в повседневной жизни — у нас рассеянное, мы не умеем его концентрировать. Оно сосредотачивается на тысяче всяких мелочей — на том, что мы видим и о чем думаем. Так вот, тебе нужно научиться сосредотачивать свое сознание таким образом, чтобы ты мог мысленно увидеть один предмет по своему выбору, но только один, и больше ничего другого. Если будешь упорно работать, то научишься удерживать визуальный образ любого выбранного тобой предмета в своем мозгу, в своем сознании не менее трех с половиной минут. Но на это уйдет лет пятнадцать.

— Пятнадцать лет! — в ужасе кричу я.

— Может, и больше, — говорит он. — Но, как правило, на это уходит не больше пятнадцати лет.

— Но к тому времени я стану стариком!

— Не отчаивайся, — говорит йог. — Разным людям требуется разное время. Некоторые учатся десять лет, другие — таких немного — чуть меньше, и в очень редких случаях встречается особенный человек, которому удается развить в себе эту способность всего за год или два. Но такой человек попадается один на миллион.

— Кто они, эти выдающиеся люди? — спрашиваю я. — Они отличаются от других?

— Внешне они ничем не отличаются, — говорит он. — Особенным человеком может оказаться простой дворник или фабричный рабочий. Или раджа. Не угадаешь, пока не начнется обучение.

— Неужели так трудно сосредоточиться на одном предмете в течение трех с половиной минут? — недоумеваю я.

— Почти невозможно, — отвечает. — Попробуй и узнаешь. Закрой глаза и думай о чем-нибудь. Думай только об одном предмете. Мысленно представляй его. И через несколько секунд твое сознание начнет рассеиваться. В него просочатся другие мысли. Возникнут иные образы. Это очень трудно.

Так говорил йог из Хардвара.

Так начинается настоящая учеба, Каждый вечер я сажусь, закрываю глаза и пытаюсь представить лицо человека, которого люблю больше всех на свете, — своего брата. Но в ту же секунду сознание рассеивается. Я прекращаю упражнение и несколько минут отдыхаю. Потом пробую снова.