— Нет, Солли, я ее боюсь. Не хочу вообще иметь с ней дела.

— Не слишком научный подход.

— Плевать.

— Ладно.

Ким видела, что Солли несколько неловко, будто он думает, что должен немного поспорить, может быть, настаивать на том, чтобы прилететь. И она сменила подход:

— Ты уже решил насчет полета к Таратубе?

— Пока нет. А что? Ты тоже хочешь?

— Я хочу поговорить с Мэттом, не даст ли он мне взять «Мак». Если да, мне нужен будет пилот.

«Мак» — это был «Карен Мак-Коллум», один из двух звездолетов Института, находящихся сейчас на Гринуэе.

— Зачем тебе звездолет? Куда ты собралась?

— Хочу взять быка за рога.

— Не говори красиво. Что ты имеешь в виду?

— Надо выяснить, действительно ли была встреча «Охотника» с чужим кораблем.

— И как ты предлагаешь это сделать?

— Полететь туда и пошарить вокруг.

— Ким! — Он разглядывал ее, пытаясь найти в ее предложении смысл. — Речь идет о событиях почти тридцатилетней давности.

— Если они нашли цивилизацию, она никуда не делась.

— Но мы, кажется, говорим о корабле. И ты думаешь, этот корабль до сих пор там околачивается?

— Может, и нет, но это не важно.

— Как это?

— Следы все равно остались.

Ким сошла с поезда в заповеднике Бланшет и взяла такси до Темпеста, где располагался университет Орлин. Она впервые прилетела сюда после выпуска из университета, и ее поразило, как изменился город. Рекреационный комплекс «Мак-Фарлен» был заброшен, большая часть восточного кампуса стала общественным парком, а дома, кроме одного-двух, вылиняли и облупились.

И все же приятно было снова увидеть знакомые места, быть может, из-за их обыденности, принадлежности к солидному, предсказуемому миру. Здесь призракам делать нечего. От университета исходило спокойствие — от астрономического центра Томпсона, где все так же принимали постоянный поток изображений со всех обсерваторий из Рукава Ориона, от студенческого клуба «Пьяччи» с кафетерием, от парка Палфри, где она часто делала задания в хорошую погоду. К северу стоял лесок, и через него почти был виден дом, где Ким когда-то жила.

А вот тут, у конца тихой улицы, стоял дом, где Шейел Толливер собирал группы аспирантов и преподавателей на ланч и дискуссии по любым вопросам.

Никогда не ищите в дипломатических решениях сложности. За очень редкими исключениями, все они исходят — и это точное слово — из чьих-то эгоистических интересов. Кстати, не национальных интересов. Мы говорим о личностях.

Тогда Ким в это не поверила, приписав растущему с возрастом цинизму стареющего преподавателя. Она была идеалистки. Сейчас, несмотря на сохраненную веру в достоинство среднего человека, она была убеждена, что людям, чьи стремления направлены к власти, доверять нельзя — они, преследуя личные цели, забывают о благе людей.

Последний сбор неформальной дискуссионной группы Шейела случился за два дня до диплома. Это был прощальный сбор, студенты принесли сувениры для обмена, а Шейелу дали медаль с надписью ЗА НЕОСЛАБНУЮ АДЕКВАТНОСТЬ. Обыгрывалось его утверждение о том, будто стандарты группы настолько высоки, что даже адекватность — уже достижение.

Дом был построен из камня и стекла в стиле лесной усадьбы, с садом на крыше и большим эркером, выходящим сельскую дорогу. Над восточным крылом господствовал портик, сзади располагался бассейн. Уличный фонарь был включен для встречи Ким.

Она вспомнила, как стояла у бассейна на последнем собрании и пила лимонад — странно, какие мелкие детали застревают в памяти — с Шейелом, еще одним преподавателем и несколькими студентами, и разговор как-то перескочил на прискорбное состояние истории человечества: бесконечный калейдоскоп крови, отчаяния, коррупции, упущенных возможностей, угнетения, а зачастую — самоубийственной политики. И Шейел высказался по поводу того, что считал коренной причиной:

Есть обратная зависимость между властью, которой обладает человек, и уровнем функционирования его разума. Человек ординарного ума, приобретая власть любого рода, приобретает преувеличенное представление о своих способностях. Возле него собираются подхалимы. Решения перестают подвергаться критике. А возможности вмешиваться в жизнь других растут, и склонность это делать укрепляется. В конце концов получается Людовик Четырнадцатый, считавший, что сделал Франции много добра, хотя оставил после себя разрушенную страну.

Открылась дверь, и вышел Шейел. Посмотрев вверх, он помахал снижающемуся такси. Ким помахала в ответ. Флаер сел на площадку, и Шейел подошел подать ей руку.

— Рад тебя видеть, Ким, — сказал он. — Словами не передать, как я тебе обязан.

— Я рада была помочь.

Они стояли на ярком солнце, разглядывая друг друга. Шейел был одет в темно-синюю свободную рубашку с длинными рукавами и светло-серые штаны. Ким обратила внимание на бледность, которой на виртуальных изображениях не было заметно.

Такси улетело.

— Какие у тебя планы на этот день? — спросил он. — Можно тебя соблазнить остаться к ужину?

— Это очень мило с твоей стороны, Шейел, — сказала она. — Я бы хотела, но у меня напряженный график.

— Жаль, — сказал он, пропуская Ким в дом.

Она не помнила деталей обстановки, но книжные полки вдоль стен были на месте, и все те же стеклянные двери вели во внутренний двор. И в деревянной раме все та же копия Главного Листа, принципы которого легли в основу Устава правления.

— Я как раз вспоминала времена, когда ты нас тут собирал, — сказала Ким.

Он, казалось, был озадачен, и Ким было решила, что он забыл, как был открыт его дом для студентов.

— Да, — ответил он после паузы. — Сейчас я этого уже не делаю.

— Жаль, — сказала Ким. — Это было очень интересно.

— Сейчас приняли правила, которые запрещают собрания вне кампуса. — Шейел пожал плечами, оставляя тему. — Что прикажешь тебе налить?

Ким выбрала красное вино, и они ушли в кабинет Шейела.

— Мне жаль, что мы так мало выяснили о Йоши, — сказала она. — Полицейские сказали, что будут этим заниматься, но, как я уже говорила, я в этом далеко не уверена.

Она не поняла, что он смешал для себя. Цвет был лимонный, а пахло мятой.

— Я вполне понимаю, Ким. Ты что-нибудь узнала о своей сестре?

Она задумалась, не зная, как это сказать. Что-то, конечно, узнала.

— Нет, — сказала она. — Никаких следов.

— А как ты себя чувствуешь? — спросил он. — Я читал репортажи, ты чуть не погибла.

— Да, это было приключение, — согласилась она.

Он поднес бокал ко рту.

— Мы всегда гадали, то ли Йоши была как-то ранена, то ли заблудилась — кто знает?

В кабинете были два ее портрета в рамах: на одном ребенок лет четырех стоит в патио, держа Шейела за руку. На второй, выпускной фотографии, девушка была во всей своей элегантности.

— Не знаю, утешение это или нет, — сказала Ким, — но она, по всей видимости, погибла сразу.

Предварительный отчет полиции еще не был составлен, и Ким не знала, страдала ли Йоши перед смертью. Но сказать такое все равно было уместно.

Шейел поглядел влажными глазами.

— Ужасно, когда так резко прерывается молодая жизнь.

Ким ничего не сказала.

Он посмотрел пристально:

— Я полагаю, ты вряд ли прилетела просто меня проведать. Что ты хочешь мне сказать?

Она ответила таким же пристальным взглядом:

— Сначала я хотела бы задать вопрос.

Он наклонился к ней.

— Когда ты впервые ко мне с этим обратился, ты сказал что в долине Северина что-то бродит на свободе. И если я в этом сомневаюсь, то могу туда поехать и провести там несколько часов.

— Да, вероятно, я что-то в этом роде сказал.

— Кажется, ты сказал, после заката.

— Я не помню разговора в подробностях.

— «Я это чувствовал. Поезжай посмотри сама. Но не езди одна». Вот что ты сказал.

— Согласен.

— Я это сделала, Шейел.

По комнате прошел холодок.

— И?..