Девиз Магик-Бич – «ВСЕ – СОСЕДИ, КАЖДЫЙ СОСЕД – ДРУГ». Похоже, пришла пора изменить его на другой, что-то вроде: «ВСЕГДА БУДЬ НАЧЕКУ».

В ушах звенело, место удара саднило, но сознания я не потерял и прыгнул на нападавшего. Он успел отскочить и снова огрел меня по голове. На этот раз угодил точно в макушку.

Я хотел пнуть его в яйца, но обнаружил, что стою на коленях, так что о пинке пришлось забыть.

На мгновение я подумал, что верующих призвали молиться, но потом понял, что колокол звонит в моей голове, и очень громко.

Мне не требовалось шестого чувства, чтобы понять, что фонарь уже опускается вниз, рассекая воздух и туман.

Я произнес нехорошее слово.

Учитывая, что это моя четвертая рукопись, я где-то стал писателем, пусть даже ничего из написанного мною не будет опубликовано до моей смерти, если вообще будет.

И, будучи писателем, я знаю, что уместное в критический момент нехорошее слово может дать выход чувствам и снять эмоциональное напряжение. Но, как человек, которому приходилось бороться за жизнь едва ли не с момента рождения, я также понимаю, что ни одно слово, даже очень, очень плохое, не помешает тупому предмету раскроить тебе череп, если опускается он с большого замаха и попадет в цель.

Поэтому, сбитый на колени вторым ударом, с гудящей головой, словно горбун из Нотр-Дам вселился в нее и маниакально дергал за веревки колокола, я не только произнес нехорошее слово, но и прыгнул вперед, насколько мог, и схватил моего противника за лодыжки.

Поразить намеченную цель ему не удалось. Фонарь не раскроил мне череп, удар пришелся по спине. Все лучше, чем по голове, хотя и на массаж не тянуло.

Уткнувшись лицом в песок, крепко держа мерзавца за лодыжки, я попытался сбить его с ног.

«Мерзавец» – не то нехорошее слово, которое я ранее произнес. Это другое слово, менее нехорошее, чем первое.

Ноги он расставил широко, и силы ему хватало.

Не знаю, открыты были мои глаза или закрыты, но я видел спирали мигающих огней, а в голове звучала песенка «Выше радуги»[10]. И это заставило меня поверить, что я на грани потери сознания и сил у меня немного.

Он по-прежнему хотел врезать мне по голове, но при этом старался удержаться на ногах, так что следующие три или четыре удара пришлись по плечам.

И при этом фонарь продолжал светить, его луч при каждом ударе рассекал туман, так что на меня произвело впечатление качество товара, обеспечиваемое фирмой-изготовителем.

Хотя борьба шла не на жизнь, а на смерть, я не мог не отметить абсурдность ситуации. Любой уважающий себя бандит должен иметь пистолет или, по крайней мере, нож с выкидным лезвием. Этот же набросился на меня, как восьмидесятилетняя дама с зонтиком, реагируя на неприличное предложение, поступившее от кавалера того же почтенного возраста.

Наконец мне удалось его свалить. Он выронил фонарь и грохнулся на спину. Я запрыгнул на него и врезал правым коленом в одно место, отчего он наверняка пожалел о том, что родился мужчиной.

Я уверен, что он пытался произнести нехорошее слово, даже очень плохое слово, но сумел только пискнуть. Знаете, как в мультфильмах, когда мышь вдруг чего-то пугается.

Фонарь лежал под рукой. И когда мерзавец попытался сбросить меня, я схватил это страшное оружие.

Я не люблю насилия. Не хочу становиться его жертвой, терпеть не могу применять по отношению к кому-либо.

Тем не менее в тот вечер на берегу мне пришлось прибегнуть к насилию. Я трижды ударил его по голове фонарем. Удовольствия не получил, но ничего другого мне не оставалось.

Он перестал сопротивляться, так что от четвертого удара я воздержался. По замедлившемуся, едва слышному дыханию понял, что он потерял сознание.

Как только его тело расслабилось, я слез с него и поднялся, чтобы убедиться, что ноги будут меня держать.

Дороти продолжала петь, и я слышал дыхание Тото. Спирали мерцающих огней под веками ускорили вращение, словно торнадо грозил оторвать нас от земли в Канзасе и перенести в страну Оз.

И я добровольно опустился на колени, чтобы не грохнуться плашмя уже безо всякого моего участия. Через какие-то мгновения понял, что слышу собственное тяжелое дыхание – не собачки Дороти.

К счастью, головокружение ушло до того, как мой противник очнулся. Хотя фонарик по-прежнему горел, я сомневался, что он выдержит еще один удар. Треснувшее стекло отбрасывало тонкую зубчатую тень на лицо мужчины. Оттягивая одно его веко, чтобы убедиться, что обошлось без сотрясения мозга, я понял, что никогда прежде не видел этого человека и предпочел бы не встречаться с ним и в будущем.

Глаз тритона. Волосы – шерсть летучей мыши. Нос турка, татарский рот. Вывалившийся язык напоминает филе болотной змеи. Не то чтобы жуткий урод, но его словно создали в своем котле макбетовские ведьмы[11].

При падении плоский мобильник наполовину выскользнул из его нагрудного кармана. Если он работал вместе с троицей на пирсе, то мог позвонить им, когда услышал, как я подплываю к берегу.

Перекатив незнакомца набок, я достал бумажник из заднего кармана брюк. Учитывая, что он мог вызвать подмогу, мне следовало сматываться отсюда как можно быстрее, поэтому я не мог ознакомиться с содержимым бумажника на берегу. Вытащил деньги, сунул в нагрудный карман, к мобильнику, а бумажник забрал.

Фонарик положил ему на грудь. Голова лежала на кучке песка, яркий луч освещал лицо, от подбородка до линии волос.

Если бы Годзилла вдруг проснулся в глубинах Тихого океана и решил выйти на берег, чтобы растоптать наш живописный городок, лицо этого мужчины заставило бы чешуйчатое чудовище отказаться от первоначальных намерений, и в испуге оно вернулось бы в те самые глубины, откуда пришло.

Рассеянный туманом свет городских фонарей указывал мне путь, и я поплелся через широкий пляж.

Не на восток. Напавший на меня человек мог сообщить, что он на берегу, к западу от какого-то ориентира, по которому они и могли его найти. А если они направлялись сюда, мне хотелось с ними разминуться.

Шел я на северо-восток. Мягкий песок засасывал кроссовки, каждый шаг давался с трудом.

В январе прогулка по берегу в мокрых джинсах и футболке – проверка на прочность. С другой стороны, пятью неделями раньше в горах я попал в буран. И там было куда как хуже.

Мне требовался пузырек с аспирином и мешочек со льдом. А когда я прикасался к голове у левого виска, возникал вопрос: а не придется ли накладывать швы? Волосы определенно слиплись не только от соленой воды, но и от крови. Нащупал я и шишку размером в половину сливы.

Покинув пляж, я оказался в северном конце прибрежного торгового района, где Палисандровая авеню упиралась в вышеупомянутые мостки – бетонную дорожку, что тянулась вдоль всего городка. Из окон, выходящих на дорожку домов, открывался прекрасный вид на океан.

Вдоль всех десяти кварталов Палисандровой авеню, которая уходила на восток от мостков, высились старые подокорпусы. Кроны деревьев образовывали полог, который днем укрывал улицу от жары, а ночью затемнял свет фонарей. Ни одно палисандровое дерево на означенной улице не росло.

Глициниевая аллея не могла похвастаться глициниями. Пальмовый проезд мог предъявить только дубы и фикусы. Самый бедный район города назывался Стерлинг-Хайтс, а из всех улиц дальше всех от океана находилась Океанская авеню.

Как и большинство политиков, те, кто служил народу в Магик-Бич, пребывали в другой вселенной, далекой от той, где жили реальные люди.

Мокрый, с растрепанными волосами, в покрытых песком джинсах и кроссовках, окровавленный, несомненно, с дикими глазами, я радовался тому, что подокорпусы сильно затеняли свет уличных фонарей. Прячась в тумане, проследовал по Палисандровой авеню до Перечного переулка, в который и свернул.