– Я не оговорился. Именно мы, газетчики, делаем историю! Не зря нас называют «четвертой властью». Это мы повергаем кумиров и возводим на пьедестал! Это мы вершим революции и предвидим будущее! Это мы…

– …трепачи и пустомели, которых давно надо выгнать на поля – пахать и сеять! – звонко и весело раздалось в комнате.

Мы втроем дружно повернулись на голос, заранее улыбаясь, потому что к нам пришло «солнышко». Светлана Геннадьевна Полонская, редактор отдела, была обаятельнейшей женщиной. О ее возрасте в редакции ходили легенды, но никто точно не знал в действительности, сколько ей лет. Мне лично было все равно, потому что я всегда твердо придерживался мнения: женщине столько лет, на сколько она выглядит. Светлана же выглядела изумительно: невысокая, с фигуркой гимнастки и при этом с полноразмерным набором женских прелестей. Короткая стрижка и ясный взгляд фисташковых глаз из-под огненно-рыжей челки довершали образ веселого и доброго Солнышка. И самое главное, Светлана такой и была!

Федор, как всегда, смешался при ее появлении и принялся с озабоченным видом копаться в своем столе. А Женя, тоже как всегда, замер с полуоткрытым ртом, забыв, что хотел сказать.

– Здравствуй, Светик, – улыбнулся я и придвинул ей стул. – Присаживайся, отметим мое вступление в ряды тайных агентов «четвертой власти».

– О! Да тут целый день пировать можно, – оценила Светлана мою сервировку. – И когда же ты успел?

– Просто я пришел… пораньше.

– Ага, – она лукаво стрельнула теплым взглядом, – выполняем трудовое законодательство?

– Я подозревал, что он скрытый штрейкбрехер, – проворчал из своего угла Дон Теодор. – И я оказался прав!

– А вот и нет! Димочка пожертвовал личным временем, чтобы угостить нас замечательным завтраком, – тоном мудрой воспитательницы осадила его Светлана и взяла самый толстый бутерброд. – А тебе, Феденька, следовало бы брать с Димочки пример.

Дон Теодор густо покраснел – то ли от смущения, то ли от обиды – и извлек из своей тумбочки банку клубничного джема. Молча подошел к столику и водрузил банку в самый центр, предварительно сняв крышку. Также молча он вернулся на место и продолжил копаться в столе.

– Клубничный джем – моя слабость, – заявил вдруг вышедший из ступора Перестукин и присоединился к нам со своей чашкой.

Но попировать всласть мы не успели. У Светланы на столе запиликал телефон, и она вынуждена была прервать трапезу.

– Это тебя, – выслушав, протянула мне трубку. – Шеф.

Я поспешно вскочил. Шеф, то есть мой непосредственный начальник, заведующий отделом новостей Григорий Ефимович Разумовский, он же Колобок, был человеком быстрым и скорым на выводы. Людей Григорий Ефимович оценивал исключительно по их способности реагировать на «внешние раздражители», как он выражался. У него самого эта скорость была близка к световой. Что совсем не вязалось с его комплекцией, за которую он и получил свое забавное прозвище. Шеф действительно не ходил и не бегал, он катался. Точнее, перемещался на своих коротких ножках настолько стремительно, что частенько не вписывался в крутые повороты редакционных помещений, заставленных столами и шкафами, и порой бывал причиной местных катаклизмов, обрушивая полки с разложенными бумагами и сметая со столов рукописи и корректуры.

– Слушаю, Григорий Ефимович, – схватил я трубку.

– Где вас носит, Котов? – сварливо осведомился Колобок. – Вам что, особое приглашение нужно? Я же сказал вам в пятницу: чтобы с утра были у меня в кабинете!

– Елы-палы! – только и смог выговорить я и выскочил из комнаты.

Разумовский действительно в пятницу, подписывая мое заявление, буркнул что-то типа «жду вас в понедельник», но я счел фразу чисто фигуральной.

– Вот что, Дмитрий Алексеевич, – сказал он, изучая мою смущенную физиономию, – я понимаю, что в медицине крайне важно все тщательно обдумывать и взвешивать, и торопливость зачастую может выйти боком не только пациенту, но у нас здесь – отдел новостей. А новость, она только тогда новость, когда свежая, с пылу с жару, прямиком с места своего рождения. И в этом случае скорость реакции на нее репортера имеет огромное значение!

– Совершенно с вами согласен, – поддакнул я, чтобы не выглядеть уж полным идиотом.

– Очень хорошо. Но с другой стороны, случаются события, требующие тщательной проверки, перепроверки, наконец более детального изучения, прежде чем о них следует сообщать читателю. Но и здесь мы не должны пускать на самотек! Поэтому от расторопности и скорости мышления изучающего материал журналиста зависит, насколько быстро и во всей полноте событие будет донесено до потребителя.

– Весьма тонкое наблюдение, – ляпнул я и тут же прикусил язык.

Колобок несколько секунд пристально вглядывался мне в глаза, затем, видимо решив, что я сказал от чистого сердца, неожиданно продолжил:

– Поручаю вам первое задание. Надеюсь, вы уже слышали об ограблении в краеведческом музее?

– Да, – соврал я, не моргнув глазом.

– Очень хорошо. Так вот, это как раз тот самый случай, когда одного факта мало. «Ну, ограбление, ну, музея – и что?» – скажет наш придирчивый читатель. И будет прав! Ограбление – это не новость, это не пища для ума. Интерес представляют обстоятельства дела, участники события, мнения разных сторон.

Колобок сделал многозначительную паузу.

– Да-да, конечно, – поспешно отреагировал я, надеясь, что правильно.

– Вот вы и займитесь этим, – заключил шеф.

– То есть как?

– Буквально. Разберитесь: кто, каким образом, с какой целью… Не мне же вас учить!

Разумовский снова пристально уставился на меня, словно взвешивая мои кондиции, и я, сделав решительное лицо, поспешил ретироваться из начальственного кабинета.

Вернувшись в редакцию, я налил себе полную чашку уже остывшего чая и залпом выпил. Потом в три приема сжевал бутерброд и снова наполнил чашку. В комнате присутствовал лишь Дон Теодор и наблюдал за моими действиями с видимым интересом. Когда я принялся за второй бутерброд, Федя глубокомысленно изрек:

– Заедание стрессов калорийной пищей ведет к ожирению.

– Наедаюсь впрок, – пояснил я. – Как верблюд.

– Вообще-то они пьют впрок, а не едят. Наедаются хищники. Потому что не знают, когда им в следующий раз улыбнется удача на охоте.

– Грамотный, да?

– Образованный. Я так понимаю, тебе дали задание. И не из легких.

– Кошмар!

– А поконкретнее?

– Ограбили краеведческий музей. И мне надо разобраться, что да как.

– Ага. Независимое журналистское расследование.

– Тьфу на тебя!

– Как минимум, колонка в «уголовке». А это – тысячи три знаков. Не хило! – заключил Дон Теодор. – Если понадобится моя помощь, звони, – он перебросил мне свою визитку.

– Я даже не знаю, с чего начать! – возопил я в отчаянии.

– Спокойно, сэр, эмоции вредны. Особенно в таком деле, как независимое расследование.

– Да я ж не смогу…

– Сможешь. Начни… – как это у вас, медиков?.. – собирать анамнез. То есть пойди в музей и покрутись там, расспроси людей, поговори со следователем.

– Спасибо, Федор. – Я искренне пожал ему руку. – Ты вселил в меня надежду – аналогия удачная.

Рассовав по карманам казенный диктофон, блокнот, визитки и пару бутербродов, я покинул редакцию.

Летний день уже разгулялся вовсю, но жары не обещал. Солнце лишь выглядывало в просветы кучерявых облаков, разливая по улицам приятное тепло. До музея я решил добираться пешком, чтобы собраться с мыслями и настроиться на нужный лад. Полчаса по освеженным ночным дождем улицам, под сенью тополей и кленов – это куда приятнее, чем тряска в переполненной «маршрутке» или медленная езда в сонном, как улитка, троллейбусе.

Богатое воображение рисовало мне картины одну заманчивей другой. Мне виделось, как я крадусь под покровом ночи к тайному убежищу грабителей, бесшумно снимаю стоящего «на стреме» громилу и, завладев его огромным пистолетом, беру в плен остальную банду, ошеломленную моим внезапным появлением. Или наоборот, я путем хитрых вопросов заставляю проговориться главного подозреваемого – директора музея, а он, поняв, что попался, пытается от меня откупиться и выкладывает целый кейс «евриков», но я неподкупен, гордо отвергаю гнусное предложение и сдаю мерзавца и его подельников в руки подоспевшей опергруппы. Блицы, крики «ура!», занавес.