По знойной улице деревни Парамоново торопливо шагал Сергей Карпович Суворов. Синяя клетчатая рубашка, накинутая поверх бирюзовой майки-«алкоголички», развевалась за спиной знаменем шотландского клана и даже хлопала на ветру, крепенькие кривоватые ножки в парусиновых тапках упруго месили мелкий белесый песок, свисавший с шеи шнурок цифровой «мыльницы» мотался маятником и шлепал фотоаппарат о кругленькое пузо отставного почтовика — зол Сергей Карпович был невероятно.

Разогнав — нет, разметав в стороны! — вышедших подкормиться на дороге кур, Сергей Карпович домчался до крайнего парамоновского дома и по-свойски распахнул калитку настежь.

Спасавшийся от зноя в лопухах у забора цепной кобелек поднял сонную остроухую морду и лениво тявкнул. Суворов, привычно бросив «привет, Полкан», заметил, что позади дома, в картофельной ботве, мелькает светлый цветастый платок хозяйки угодий, и кинулся туда.

Забежал за угол, рухнул на расположившуюся у стены в тенечке скамеечку и, обмахиваясь снятой кепкой, стал ждать, когда монотонно размахивающая тяпкой Матрена Пантелеевна обратит-таки внимание на гостя.

Матрена Пантелеевна боковым зрением засекла визитера, пробормотала «Принесла нелегкая Фельдмаршала», но окучивание картошки не оставила. Закончила борозду. Разогнулась. Обтерла губы и подбородок кончиком платка и лишь тогда кивнула гостю — «Привет, Сережа».

Замеченный наконец-то «фельдмаршал» взвился с лавочки, аки в седалище ужаленный:

— Это что же делается, Матрена-дорогая! Второй кроль за три недели! Выставочный образец! Шиншилла! Пуд весу, ей-богу, я не вру!

— Здорово, говорю, — напомнила о приличиях хозяйка огорода.

— Ага, да, доброго дня, — опомнился гость, но с колеи не сбился, сел и продолжил: — Второй кролик у меня пропадает, Матрена, — напомнил и забубнил плаксиво: — Выставочный экземпляр, производитель, я ж его не на сало, не на тушенку откармливал…

Под заунывные жалобы пенсионера-почтовика Матрена Пантелеевна выбралась из ботвы, доволокла себя и тяпку до скамеечки и села рядом с Фельдмаршалом, машинально нашаривая в густой траве у стены крынку с прохладной колодезной водой.

Достала. Напилась. И ткнула в мельтешащие суворовские руки покрытый скользкой испариной сосуд — охолони, мил-человек.

Сергей Карпович благодарственно мотнул подбородком, захлебываясь, сделал несколько глотков и невнимательно ткнул крынку обратно в холодок под лавку.

— Надо что-то делать, Матрена, — сказал чуть-чуть обиженно.

— Так делай, — равнодушно пожала плечами та. — Иди к Кузнецову, пиши жалобу…

— Да какой Кузнецов! — вновь подскочил сосед. — Я ж ему сразу позвонил: «Андрей Власович, пропал второй подряд кролик, выставочный образец…»

— А участковый? — перебила рефрен Матрена.

— Дак разве ж это участковый?! Пень это обморочный, а не участковый милиционер! Я ему — кролик редкий, породистый…

— Да поняла я, поняла, — пробурчала пожилая женщина и тоскливо поглядела на длинные, недоокученные борозды — работы еще воз и маленькая тележка. — Что он ответил?

— А ничего толкового, — фыркнул Суворов. — Приехал на своей таратайке, походил между клетками и выдал рекомендацию — спускать Гавроша с цепи по ночам.

— А ты спускаешь? — прищурилась Матрена.

— Спускал, — горестно вздохнул кроликовод. — Но он, гад, подкоп под забором устроил и курицу у Терентьевны задушил. Теперь с Терентьевной мы в контрах. У нее, кстати, тоже куры пропадают…

— Слышала, — кивнула собеседница. — Пишите коллективную жалобу. Пусть Кузнецов меры принимает.

— Так Терентьевна говорит, что это мой Гаврош ее кур душит, а я за ним по ночам тела прибираю!!

— Да ну? — впервые удивилась хозяйка. — Так и сказала?

— Так и сказала. Кузнецову.

Матрена Пантелеевна покрутила головой и про себя подумала — совсем баба Глаша плохая стала. Всегда вздорной была, но чтоб соседей в лихих делах обвинять — не бывало такого.

Много лет назад слава о знатной доярке Глафире Ивановой гуляла по всему району, доила Глаша коров, в президиумах заседала, почетными грамотами и дипломами стены в избе оклеивала, орденком в бархатной коробочке за стеклянной дверцей серванта гордилась…

Сдала. Воюет теперь со всей деревней почем зря, о прежних заслугах во все инстанции пишет — холодильник недавно новый от администрации выбила. И свежую грамоту — висит красочным пятном промеж выцветших регалий, как яркая заплата на древнем одеяле из лоскутков.

Некем нынче бабе Глаше верховодить. Не зовут в президиумы старуху.

Обиделась. И желчью пропиталась до самой маковки. То с Карповичем межи делит, то с Сычами воюет: мол, те молоко сырой водой разбавляют, причем специально только то, что Глафира у них берет…

Беда. Как бы в дурку орденоносицу не увезли — с наполеонами и академиками сахаровыми койко-место делить.

Матрена Пантелеевна вздохнула и покосилась на пригорюнившегося односельчанина:

— А от меня-то чего надо, Карпыч? Писульку Кузнецову подписать от всей деревни? Фельдмаршал заерзал — глазами и телом, скривил губы виновато…

— Да я вот что думаю, Матрена… От нашего Андрюши-кузнеца ни толку ни проку… — Поскреб пятерней влажную лысину над ушами и продолжил без всякой логики: — Ты как — с родственницей своей московской отношения возобновила?

Матрена Пантелеевна прищурилась, поджала губы.

— А тебе что до этого?

— Да вот, — смутился почтовик, — газетку тебе я показывал… со статьей про Надежду Прохоровну… «Сыскное агентство «Нафталин»», помнишь?

— Ну, — еще больше нахмурилась тетушка-селянка.

— Надо Надю на подмогу звать, — глядя в глубь картофельной делянки, важно произнес Суворов. — Взглянет острым свежим глазом, может, вора и найдет. Опыт — есть.

— Да брехня это! — отмахнулась Матрена. — Какая из Надьки сыщица.

— Не скажи, не скажи… Там ее «московской миссис Марпл» называют.

Последние тридцать четыре года трудового стажа «фельдмаршала» Суворова были отданы заведованию почтовым отделением соседнего поселка Красное Знамя. (В дискуссионно-буйные перестроечные времена поселок отвоевал себе дореволюционное девичье имя, но для окрестных аборигенов так и остался Знаменем.) И посему печатному слову Сергей Карпыч верил истово. Пожалуй, даже слепо.

Матрена Пантелеевна фыркнула и потянулась за тяпкой.

— Ты лучше Федьку Мухина как следует потряси, — пробурчала в сторону. — Небось все кролячьи лапки в его бурьяне прикопаны…

— Вот! — значительно задрал вверх палец пенсионный почтовик. — Вот оно мнение дилетанта!

Соседка оставила тяпку, развернулась к кролиководу.

— О чем это ты? — нахмурилась слегка обиженно.

— А о том, — довольно доложил Суворов, — что Федьку я первым делом проверил. Все кражи совершились в момент его отсутствия. Мухин в это время на работе был, продмаг в поселке караулил. У меня тут, — согнутым крючком указательного пальца Фельдмаршал постукал себя по блестящей лысине, — все даты преступлений записаны, — и прищурился довольно. — Никак не мог Мухин моих кролей спереть — загадка.

— Может эти… городские балуют? — заинтригованная сообщением о невиновности главного деревенского бедокура, предположила Матрена.

— Скажешь тоже, — самодовольно ухмыльнулся Карпыч. — У бабки-дачницы клюка следы на земле оставляет. Я проверил. Злоумышленник клюкой не пользовался, по тропочке аккуратненько прошел, никаких отпечатков не оставил.

— Может, этот — Черный?

Чтобы перечислить всех пришлых деревни Парамоново, Матрене Пантелеевне много времени не потребовалось. Забытая богом и районной администрацией деревенька в качестве летнего дачного проживания горожан интересовала мало: из десятка с лишним заколоченных строений только два дома были проданы под дачи. В одном проживала летом старуха Стечкина с внуками: Оленькой пяти лет и невероятно скучающим городским оболтусом Павликом одиннадцати лет, в другом — странноватый господин Павлов, в любую жару одетый в длиннополый черный сюртук, застегнутый чуть ли не на все пуговицы.