— Во сне ты настоящий головорез, — сказала Энн.

— В том же сне я убил и старика. Он сидел за столом. У меня был пистолет с глушителем. Он так и повалился, прямо где сидел. Я не хотел причинять ему боль. Впрочем, мне на него было наплевать. Я всадил в него несколько пуль. Потом вставил ему в руку клочок бумаги. Я не должен был ничего брать с собой.

— Что значит — не должен был брать?

— Мне платили не за то, чтобы я там что-то взял, — сказал Рейвен. — Чол-мон-дели и его босс.

— Значит, это не сон.

— Да, это не сон. — Тишина напугала его. Чтобы как-то заполнить ее, он заговорил очень быстро: — Я не знал, что старик был простой человек, — как мы. Знай я, что он такой, как ты рассказывала, разве бы я его тронул? Все эти разговоры о войне — что они для меня? Почему меня должно волновать, будет война или нет? Вся моя жизнь война. Ты столько говоришь о детях. Неужели тебе не жалко взрослых? Тут ведь как было: я или он. Две сотни фунтов, когда вернусь, пятьдесят сразу. Это большие деньги. Для меня это был всего лишь еще один Кайт. И получилось все так же просто, как с Кайтом. Теперь ты бросишь меня? — спросил он, и Энн услышала в тишине его взволнованное, с присвистом, дыхание.

— Нет, — не сразу ответила она, — я тебя не оставлю.

— Знаешь, я счастлив! — воскликнул он. Подавшись вперед, он отыскал на мешковине ее холодную как лед руку и на мгновение прижался к ней своею небритой щекою, он не смел коснуться ее уродливой губой. — Как хорошо, когда можно кому-то полностью довериться.

Энн долго молчала, прежде чем заговорить снова. Ей хотелось, чтобы голос ее звучал ровно, чтобы Рейвен не почувствовал ее отвращения. Затем она решилась, но все, что пришло ей в голову, снова было:

— Я тебя не брошу.

В темноте ей отчетливо припомнилось все, что она читала об этом преступлении: секретарша министра лежала в коридоре. Ей прострелили череп. Министр тоже был убит выстрелом в голову. Газеты называли это самым зверским политическим убийством с тех пор, как королевскую чету Сербии выбросили из окон их дворца, чтобы освободить трон для нового монарха — героя войны.

— Хорошо, когда можно кому-то рассказать такое, — повторил Рейвен.

И вдруг ей вспомнилась его губа, которая раньше не казалась ей такой уж отвратительной, и ее чуть не вырвало. И все же, решила она, нельзя останавливаться на полдороге, у него не должно быть и тени сомнения, пусть он найдет Чамли и его босса, а тогда... Она отшатнулась от него.

— А они сидят себе и ждут, — сказал он. — Говорят, из самого Лондона приехал какой-то легавый — меня ловить.

— Из Лондона?

— В газетах писали, — с гордостью подтвердил он. — Сержант Мейтер из Ярда.

Она едва сдержала крик ужаса и отчаяния.

— Здесь?

— Возможно, он сейчас где-то поблизости.

— Почему же он тогда не войдет?

— В темноте им меня нипочем не взять. И потом, они наверняка уже знают, что и тыздесь. Стрелять им теперь нельзя.

— А ты — ты бы смог?

— Нет такого человека, перед которым бы у меня дрогнула рука, — сказал Рейвен.

— Как ты думаешь выбраться, когда рассветет?

— А я и не собираюсь этого ждать. Вот станет хоть немного видно, куда идти... И куда стрелять. Им-то нельзя стрелять первыми — и убивать им меня нельзя. Вот что облегчает мою задачу. Мне надо лишь несколько часов. Если я удеру, они ни за что не догадаются, где меня искать. Только ты будешь знать, что я в «Мидленд стил».

Она почувствовала острую ненависть к нему.

— И ты вот так, хладнокровно, будешь стрелять?

— Ты же сказала, что ты на моей стороне, да?

— Да, — проговорила она осторожно, — да. — Ей надо было подумать. Спасение мира... и Джимми обходилось ей слишком дорого. Если дело дойдет до выбора, миру придется отодвинуться на второй план. А что, интересно, думает Джимми? Она знала его тяжеловесную непреклонную прямолинейность — ей не удастся объяснить ему, почему она вела себя так с Рейвеном и Чамли, даже если она принесет ему на тарелке голову Рейвена. Сказать, что она хотела предотвратить войну? Этот довод даже ей самой казался слабым и неправдоподобным. — Давай-ка спать, — сказала она. — У нас впереди длинный-предлинный день.

— Пожалуй, теперь я мог бы и уснуть, — отозвался Рейвен. — Ты и представить себе не можешь, как хорошо, когда...

Но теперь уже Энн не могла спать. Ей надо было слишком много передумать. Ей пришло в голову, что она могла бы стянуть пистолет, пока Рейвен спит, и позвать полицию. Тогда Джимми будет вне опасности. Но что в этом толку? Ей ведь не поверят: у них нет доказательств, что старика убил именно он, Рейвен. Но даже и в этом случае он мог бы убежать. Ей нужно время, а времени нет. С юга, где находился военный аэродром, донесся еле слышный гул самолетов. Они шли на очень большой высоте с особым заданием — охранять шахты Ноттвича и заводы «Мидленд стил». Они казались крошечными пятнышками света, каждое не больше мотылька. Они пролетали в боевом порядке над железной дорогой, над товарным складом, над сараем, где сидели Энн и Рейвен; над Сондерсом, который укрылся с подветренной стороны платформы и, чтобы согреться, хлопал руками; над Эки, которому снилось, что он стоит на кафедре собора Святого Луки; над бодрствующим у телетайпа сэром Маркусом.

Держа пистолет на коленях, Рейвен впервые за целую неделю крепко спал. Ему снилось, что он разжег большой костер в день Гая Фокса [24]. Он кидал в него все, что было под рукой: похожий на пилу нож, программки скачек, ножку от стола. Костер горел жарко, ровно, красиво. Вокруг Рейвена вспыхивали огни фейерверка, и снова по другую сторону костра появился, военный министр.

«Неплохой костер», — сказал он, ступая в него. Рейвен подбежал к огню, хотел оттащить старика, но тот сказал: «Оставь меня. Здесь так тепло», — и осел в пламени, как чучело Гая Фокса.

Пробили часы! Энн сосчитала удары, как она считала их всю ночь: должно быть, уже почти утро, а она так ничего и не придумала. Она кашлянула и почувствовала боль в горле и вдруг с радостью поняла, что на дворе туман: не обычный серый туман, который опускается сверху, а холодный пронизывающий желтый туман с реки, в котором, если он густой, очень легко скрыться. Она неохотно — он стал ей противен — протянула руку и тронула Рейвена. Тот сразу же проснулся.

— Поднимается туман, — сказала она.

— Ну, везет нам! — воскликнул он и приглушенно засмеялся. — Ну, везет! Тут поневоле поверишь в провидение, а? — В бледном предутреннем свете они уже начинали различать силуэты друг друга. Проснувшись, Рейвен дрожал от холода как осиновый лист. — Мне снился большой костер, — сказал он.

Она увидела, что он сидит на голом полу, но никакой жалости к нему не почувствовала. Сейчас он был для нее диким зверем, с которым надо вначале обращаться осторожно, а потом уничтожить. «Пусть мерзнет», — подумала она. Он осматривал пистолет, она видела, как он снял курок с предохранителя.

— А ты? — спросил он. — Ты вела себя со мной честно, и я не хочу, чтобы ты попала в беду. Я не хочу, чтобы они думали... — Он запнулся и закончил заискивающе и вопросительно: — Чтобы они знали, что мы с тобой заодно в этом деле.

— Я что-нибудь придумаю, — сказала Энн.

— Надо бы стукнуть тебя покрепче, чтобы ты вырубилась. Тогда бы они ничего не узнали. Но я раскис. Я не смог бы обидеть тебя, даже если бы мне заплатили.

— Даже за двести пятьдесят фунтов? — не удержалась она.

— Я его не знал, — сказал Рейвен. — Это другое дело. Я думал, он один из хозяев жизни. А ты... — Он снова запнулся, сердито и молча оглядывая пистолет.

— Обо мне не беспокойся, — сказала Энн. — Я что-нибудь совру.

— Ты умница, — с восхищением сказал он.

Он смотрел, как холодный туман вползает под плохо прилаженную дверь, заполняя сарайчик,

— Туман густой, рискнем, а? — Он держал пистолет в левой руке, разминая пальцы правой. Он засмеялся, чтобы поднять настроение. — В таком тумане им меня ни за что не поймать.