— Тайни, — сказал муж, — выйди через черный ход и позови полицию.

Рука Рейвена лежала на пистолете, но он не двигался, оружия не доставал, но и со старухи глаз не спускал. Она тем временем довольно нерешительно проковыляла на кухню.

— Тайни, милая, побыстрей.

— Да если бы она и осмелилась, — сказал Рейвен, — я бы пристрелил вас на месте. Обоих. Только никуда она не пойдет. Полиции вы боитесь больше, чем я. Она теперь, поди, забилась в угол на кухне.

— О нет, уверяю вас, она пошла в полицию, — сказал Эки. — Я слышал, как хлопнула дверь. Можете сами проверить.

И когда Рейвен проходил мимо, он поднял руку и замахнулся кастетом.

Но Рейвен этого ожидал. Увернувшись от удара, он отскочил в сторону и встал на пороге кухни с пистолетом в руке.

— Ни с места, — предупредил Рейвен. — Пистолет с глушителем. Только один шаг — и пристрелю как собаку.

Старуха оказалась там, где он и ожидал ее найти: забилась в угол между дверью и шкафом для посуды.

— Эх, Эки, — причитала она. — Не мог уж стукнуть его как следует.

Эки начал материться. Поток отборной брани извергался из его уст, как вода из трубы, но интонация и прононс оставались прежними: хорошая школа и теологический колледж давали себя знать. В речи его попадалось немало латинских слов, которых Рейвен не понимал.

— Ну, так где девушка? — нетерпеливо спросил он.

Но Эки уже ничего не слышал; казалось, им овладел какой-то нервный припадок: глаза у него закатились под лоб, быть может, он даже молился. Рейвену показалось, что некоторые из этих латинских слов попадались в молитвах, например, saccus stercoris [14], fauces [15].

— Где девушка? — повторил Рейвен.

— Не трогай его, — сказала старуха. — Он тебя не слышит. Эки, — застонала она из своего угла, — все в порядке, милый, ты дома. Вот что они с ним сделали, — со злостью кинула она Рейвену.

И вдруг брань прекратилась. Рейвен двинулся и загородил вход в кухню. Рука с кастетом ухватилась за лацкан его пальто.

— В конце концов, милорд епископ, — мягко сказал Эки, — вы тоже, я уверен, в свое время где-нибудь в стогу... — и захихикал.

— Скажи ему, пусть выйдет, — сказал Рейвен. — Я хочу обыскать дом.

Он не спускал с них глаз. Этот грязный дрянной домишко, где свили себе гнездо безумие и порок, вызывал у него ярость. Старуха злобно глядела на него из своего угла.

— Боже мой, да если вы ее убили... — сказал Рейвен. — Ты знаешь, что чувствует человек, когда получает пулю в живот? Ты будешь лежать вон там, а из тебя будет течь кровь. — Ему показалось, что застрелить ее — это все равно что задавить паука. — Прочь с дороги! — заорал он вдруг на ее мужа.

— Даже святой Павел... — начал Эки, устремив на него свой мутный взгляд, и загородил ему проход. Рейвен ударил его в лицо и быстро отскочил назад, чтобы не попасть под занесенную руку. Он вскинул пистолет, и старуха заорала:

— Не надо! Я его сама уведу. — Она взяла мужа под руку. — Не смей трогать Эки. Ему и без тебя досталось. — Она едва доставала ему до плеча. Вся она была какая-то сальная, серая, пыльная, жалкая в своей нежности к нему. — Эки, дорогой, пошли в гостиную. — Она потерлась сморщенным злым лицом о его рукав. — Эки, пришло письмо от епископа.

Его зрачки снова опустились, как у куклы. Он почти пришел в себя.

— Я, наверное, немного погорячился. — Он посмотрел на Рейвена, едва узнавая его. — Этот парень все еще здесь, Тайни?

— Эки, милый, пойдем в гостиную. Мне надо с тобой поговорить.

Он позволил ей затащить себя в прихожую, а Рейвен последовал за ними и вышел на лестницу. Поднимаясь, он слышал, как они разговаривали: опять, вероятно, что-то затевали. Может быть, как только он скроется из виду, они выскочат из дому и побегут в полицию. А может, не побегут. Правда, если девушки здесь действительно не было или они уже избавились от нее, им бояться нечего. На лестничной площадке второго этажа стояло высокое треснувшее зеркало. Когда он поднялся, он увидел в нем свое лицо: небритый подбородок, заячья губа и уродливый шрам. Сердце колотилось у него в груди. Если бы ему пришлось сейчас, защищаясь, быстро стрелять, его рука и глаз подвели бы его. Он с отчаяньем подумал: «Это конец. Я теряю контроль над собой. И все из-за какой-то юбки». Он открыл первую попавшуюся дверь и вошел в комнату, которая, несомненно, была спальней, и увидел широкую двуспальную кровать с цветастым стеганым одеялом, фанерованную ореховую мебель, маленькую расшитую сумочку для расчесок, стакан с раствором лизола, в который, несомненно, клали вставную челюсть. Он открыл большую дверцу шкафа, и в нос ему ударил пыльный запах лежалой одежды и нафталина. Он подошел к закрытому окну и выглянул на Хайбер-авеню; и, пока он смотрел, было слышно, как Эки и Тайни шепчутся в гостиной, что-то замышляя. Его глаз на мгновение отметил большого, довольно неуклюжего на вид мужчину в мягкой шляпе, разговаривавшего с женщиной у дома напротив. Подошел еще один, и они скрылись из виду. Рейвен сразу же понял: полиция. Возможно, конечно, они его и не видели, возможно, они наводят справки просто так, для порядка. Он быстро вернулся на площадку: Эки и Тайни притихли. Он подумал было, что они вышли из дому, но, прислушавшись, услышал тихое свистящее дыхание женщины где-то внизу лестницы.

Была на площадке и еще одна дверь. Он нажал на ручку. Дверь оказалась запертой. Рейвен больше не собирался терять время. Он выстрелил сквозь замок и высадил дверь. Но там никого не оказалось. Комната была пуста. Почти всю ее занимала двуспальная кровать. Потухший камин был закрыт закопченной медной решеткой. Он выглянул из окна, но увидел только серый предвечерний свет уходящего дня, мощенный камнем дворик, мусорные урны и высокую, покрытую сажей стену, надежно отгораживающую двор от соседнего. На умывальнике стоял радиоприемник, а шкаф был пуст. Было совершенно ясно, для чего именно использовалась эта комната.

И все же какое-то тревожное чувство заставило его остаться. В воздухе этой комнаты словно застыл чей-то предсмертный ужас. Он не мог сразу покинуть ее, к тому же закрытая дверь о чем-то да говорила. С чего бы это вздумалось им закрывать пустую комнату, если в ней не было ничего, что стоило бы скрывать. Он перевернул подушку на постели и задумался. Пистолет свободно лежал в его руке, а мозг снова лихорадочно заработал. Ах, если бы узнать! Он чувствовал болезненную слабость человека, всегда зависящего от своего оружия. «Я ведь грамотный, верно?» Эта фраза, пришедшая ему в голову, сейчас звучала как насмешка: любой полицейский увидел бы в этой комнате в сто раз больше, чем он. Рейвен опустился на колени и заглянул под кровать. Ничего. Порядок в комнате казался неестественным — словно ее, чтобы скрыть следы преступления, убрали. Похоже, даже и половики все вытрясли.

«А может, я просто вообразил черт знает что?» — спросил он себя. Может быть, Энн действительно отдала старухе свою сумку? Но ведь они солгали ему, что она у них останавливалась, и к тому же содрали с сумки буквы. И заперли эту дверь. Но запирают же люди двери... от воров, только в таком случае они бы наверняка оставили ключ снаружи. Эге, да все объясняется довольно просто — он только теперь понял это. Кто же оставляет на сумке инициалы другого человека? И при таком количестве жильцов, естественно, забудешь, когда... Все можно было объяснить, только он не мог отделаться от впечатления, что здесь что-то произошло, что-то старались замести, и с чувством величайшего отчаяния подумал, что он — единственный человек, который не может обратиться в полицию за помощью. Из-за того, что он вне закона, она тоже должна быть вне закона. «Дай, Христос, увидеть лик». Дождь, рябивший поверхность реки Уивил, гипсовый младенец, предвечерний свет, проникающий с выложенного камнем двора, его собственное уродливое лицо, отраженное в зеркале, доносящееся снизу дыхание Тайни с присвистом... «О, лишь на единый миг...»