Александр Лапин
Благие пожелания
«Благие пожелания» – третья книга романа «Русский крест», задуманного как летопись моего поколения, которому довелось жить буквально на сломе эпох. Мы не выбирали время, оно выбрало нас, сделав участниками и свидетелями больших событий. В романе я пытаюсь осмыслить не столько прожитые годы (это произведение нельзя назвать автобиографическим), сколько те явления, которые повлияли на мою судьбу и судьбу близких мне людей.
В третьей книге повзрослевшие герои определяются со своей жизненной позицией, точкой зрения на происходящие в стране события. Каждый выберет свой путы кто-то ринется в бой отстаивать свою правду, будут и те, кто предпочтет занять позицию наблюдателя. Жизнь разведет друзей по разные стороны баррикад.
Каждая книга романа «Русский крест» – новый этап в жизни не только главных героев, но и в судьбе страны: война в Афганистане и националистические войны в бывших союзных республиках, землетрясение в Спитаке и сотрясение устоев общества… Каждому из нас, кто прошел этот путь, пришлось многое испытать, защищать свои семьи, убеждения, находить свое место в новой картине мира. Нам всем есть что рассказать и чем поделиться!
Тешу себя надеждой, что раз вы держите в руках эту книгу, первые два тома романа – «Утерянный рай» и «Непуганое поколение» – вызвали у вас интерес. Давайте вместе продолжим путь по страницам недавней истории!
Александр Лапин
Часть I
Горький урок
I
Иисус вошел в храм. И тихо присел на скамеечке. Народу тьма. Вот сидят они напротив него – пастухи, рыбаки, менялы, торговцы. Внимательные, насмешливые, робкие, хитрые глаза, но всех он видит насквозь. Сегодня он расскажет им о царствии отца своего, о царствии небесном.
Но чу! У входа какая-то замятня. Раздается шум и гам. Это книжники и фарисеи. А с ними какая-то женщина. Растрепанная. И растерянная.
Они ставят ее, босую, посреди народа. И начинают говорить, обличая:
– Учитель! Эта женщина поймана нами в момент, когда прелюбодействовала с чужим мужем. Моисей в своем законе указал нам, что таких надо побивать камнями. До смерти их. А ты что нам скажешь?
Мгновение он вглядывается в их лица. И читает их якобы хитрые мысли: «Вот мы и поставили тебя в безвыходное положение. Скажешь: "Поступите по Моисееву закону", – нарушишь римский. Откажешься от заповедей отцов – мы обвиним тебя в ереси. Ну как?»
Он же, наклонившись низко над землею, чертит пальцем какие-то знаки. И молчит.
«Милые вы мои дурачки!» – думает он.
Молчание Иисуса раззадоривает обвинителей. И они, нагло глядя на него, продолжают наседать, много раз повторяя свой вопрос.
Наконец он поднимает голову и, посмотрев на них, нетерпеливых, произносит:
– Кто из вас без греха? Первым брось в нее камень!
И все.
Они замолкли. Опустили дерзкие руки. И глаза. Видно, вспомнили. И может быть, впервые за много лет почувствовали стыд.
Тихо-тихо они начали расходиться из храма.
Иисус и женщина остались в одиночестве.
Он спрашивает:
– Женщина! Где твои обвинители? Никто не осудил тебя?
– Никто, Господи!
– Иди с миром. И я не осуждаю тебя. Только впредь не греши…
Не судите, да не судимы будете! Вы!
II
Зима. Прежде чем выйти на улицу, Александр Дубравин по привычке выглядывает в окно.
Унылое декабрьское утро. Горы скрыты за облаками. Кто-то невидимый в небе ощипывает снежную курицу, рассыпает на темную землю белый пух и перья.
Алма-Ата еще в полудреме. Серый, тяжелый, нависший над городом прямоугольный куб здания Центрального комитета тих и покоен. Ни огонька в окнах. Ни движения в длинных коридорах. Замерзли и замерли в ожидании весны фонтаны и каскады. Присыпаны белым пухом парковые вечнозеленые туи, сосны, ели. Застыл уродливый коричневый нарост огромной, непропорционально большой для площади перед зданием ЦК гранитной трибуны. Под нею на сером асфальте переминается озябшая толпа. В воздухе, дергаясь, движутся несколько лозунгов, торопливо написанных на синей ткани: «Ни одной нации, ни одной привилегии! Каждому народу – своего вождя!»
Он переводит взгляд вниз. Его молочно-белая «Волга ГАЗ-3102» со специальными правительственными номерами «0008 АА» уже стоит на аллее у подъезда. Водитель – крепыш Сашка Демурин – молча курит рядом, пряча сигарету от ветра в ладони. Он в недоумении поглядывает издалека на толпу, гужующуюся на площади…
Вперед на улицу. Говорит шоферу вместо «здравствуй»:
– Давай подъедем поближе!
«Волга» мягко трогается с места и мимо заснеженных деревьев, укрытых от непогоды розовых кустов плавно движется вверх по аллее. Теперь в приблизившейся толпе, состоящей сплошь из казахской молодежи, видны еще какие-то лозунги на казахском, пятна портретов Ленина, Кунаева.
– Остановись! – приказывает он Сашке на краю площади.
Выходит из машины. Сколько же их тут? Ну, человек, наверное, двести-триста. А чего хотят? Чего стоят-то?
Подходит поближе. Видит какое-то броуновское движение – толпа, словно вода в котелке, бурлит на месте, выбрасывая из себя, как пузырьки, отдельных людей, которые, постояв минуту рядом, снова ныряют вглубь серой людской массы.
Дубравин топчется на жидком снегу. Потом все-таки решает подойти к демонстрантам. Толпа состоит сплошь из молодых парней так называемого аульного вида. Но он пересиливает неприязнь. И, подойдя к краю, спрашивает одетого в спортивную красную куртку плосколицего парня с иссиня-черной челкой, нависшей из-под лыжной шапочки на глаза:
– А что это за демонстрация?
– Вчера Кунаева сняли на пленуме! Какого-то Калбина прислали в республику, – словно ища у него сочувствия, произносит студент. – Вот мы и вышли. Потому что против этого. Мы за ленинские принципы национальные…
Он не спорит. «Ишь ты, как заворачивают, – думает Дубравин, – выучились марксизму. Вульгарному». Потому что видит: дискуссия бессмысленна.
Он быстро возвращается к машине. Плюхается на кожаное сиденье и говорит водителю:
– Давай обратно домой! Срочно!
Вихрем взлетает по лестнице. Заскакивает в свой кабинет. И кидается к телефону. Торопливо стрекочет под пальцами вращающийся диск. Первый звонок в редакцию…
Но трехчасовая разница во времени между Алма-Атой и Москвой дает о себе знать длинными гудками. Там никто не отвечает. Ни в отделе пропаганды, ни в секретариате, ни в приемной главного. Никого нет. В общем, «тишина и покой в этом парке густом…»
«Ладно, поеду пока займусь текущим заданием…»
* * *
Через пару часов, нарезав несколько кругов по городу, он той же дорогой возвращается домой. Великое стояние на новой площади продолжается. Толпа расползается, разливается по белому свежему снегу грязной чернильной кляксой.
– Ни фига себе! – присвистывает Александр при виде того, как за это время выросла манифестация. Их тут уже тысячи. И оцепление появилось.
Острым профессиональным взглядом он всматривается в толпу, которая, как отара овец, грудится за вожаками. Подходят все новые и новые группы молодежи. Они останавливаются перед оцеплением, потом бьются, толкаются о милицейскую цепь, прорываются к своим.
На площади их ждут. Радостно вскидывают руки в объятиях. «Торжество свободы и демократии» так и прёт.
Он постоял еще, разглядывая, анализируя состав толпы. Большинство в ней составляли студенты, ребята, недавно приехавшие из аилов. Обитатели общаг и квартиранты бедных частных домишек, они отличаются и внешним видом, и одеждой от так называемых цивильных городских казахов.
В последнее десятилетие в Алма-Ату буквально хлынула молодежь с юга республики. Это вызывало раздражение у горожан, так как пришельцы привозили с собой свои обычаи, привычки, стереотипы поведения. Их появление в подъезде городского многоэтажного дома можно было отследить по несомненным признакам: многочисленным гостям и родственникам, густому запаху вареной конины, мусору, брошенному прямо в подъезде.
