Церемония была назначена на одиннадцать часов, но Альдо предпочел приехать чуть раньше, чтобы занять отведенное ему место и отложить до конца похорон встречу, которую он ждал и одновременно боялся.

Когда они подъехали к церкви – семья остановилась в гостинице «Бор-о-Лак», – там уже собралась толпа. На площади, украшенной фонтаном «Воздержание», роились любопытные. При входе в церковь церемониймейстер, облаченный в объемную черную накидку поверх костюма, черные короткие шелковые брюки и в башми с пряжками, вместе с двумя помощниками проверяли пригласительные билеты, чтобы рассадить именитых скорбящих. Церковь, как и площадь, была заполнена на три четверти, когда из автомобиля в глубоком трауре вышел парижский клан.

– Проклятье! – процедил Адальбер сквозь зубы. – Здесь собралась вся европейская пресса! К счастью, полиция это предвидела и теперь держит оборону!

– Этого следовало ожидать. Такое не слишком здоровое любопытство мне совсем не нравится! Я бы предпочел более закрытую церемонию… Впрочем, и Мориц тоже! Особенно если вспомнить о трагических обстоятельствах этой смерти!

– Вот именно! Это мероприятие, достойное главы государства, соответствует личности покойного. Нужно, чтобы весь мир убедился в том, что хоронят именно твоего тестя. Пусть даже мы с тобой не до конца в этом уверены! Весь этот спектакль затеян только для того, чтобы иметь возможность прочитать завещание!

Церемониймейстер встретил «парижан» с должным уважением. Импозантный катафалк, украшенный серебряным галуном и множеством бледных орхидей, был установлен при входе на задрапированные черным крепом хоры. Его окружали горящие свечи, не было их лишь со стороны, обращенной к алтарю. Места для членов семьи и близких располагались по обе стороны от прохода: для мужчин справа, для женщин слева.

Следуя за мужчиной в черной накидке, Альдо и Адальбер направились к рядам для мужчин, тогда как его помощник провожал дам. Подойдя к первому ряду стульев, церемониймейстер с некоторым смущением указал Альдо на второе место в ряду. Тот смерил его негодующим взглядом:

– Кто будет сидеть первым?

– Господин Гаспар Гриндель, сударь, племянник…

– Я князь Морозини, зять покойного и отец его внуков! Его место после меня!

Оставив сбитого с толку распорядителя, Альдо преклонил колени и осенил себя широким крестом. Адальбер сел позади него. Церемониймейстер едва успел вернуться на крыльцо церкви, чтобы встретить остальных членов семьи. Альдо приподнялся и повернулся ко входу, с испугом ожидая увидеть троих своих детей, особенно малыша Антонио, которого считали старшим, хотя он был близнецом своей сестры Амелии. Из-за этого они все время спорили… Но нет, жестом отказавшись от предложенной руки Гринделя, Лиза шла одна в сопровождении своей бабушки. Их обеих легко было узнать по манере держаться, несмотря на черные вуали, скрывавшие лица. Поддерживая друг друга, они прошли по нефу, за ними следовали еще несколько человек. Альдо встал с места, чтобы встретить дам у катафалка.

Лиза первая его узнала и хотела было остановиться, но графиня потянула ее вперед. Альдо склонился перед ними:

– Здравствуйте, бабушка! Здравствуй, Лиза…

Он думал, что они пройдут мимо, и сделал шаг назад, когда госпожа фон Адлерштайн приподняла свою вуаль и подошла его поцеловать.

– Здравствуйте, Альдо! – прошептала она. – Счастлива видеть, что вам лучше! Идем, Лиза…

Та подставила мужу щеку, но вуаль не подняла и не сказала ни слова. После этого все заняли свои места, давая возможность сделать это и остальным. Перед Альдо появился Гриндель.

– Это мое место! Пересядьте!

– Ни в коем случае! И я вам советую не настаивать, если вы не хотите устроить скандал!

Адальбер наблюдал за этой сценой и уже готов был вмешаться, когда между двумя мужчинами встал Фредерик фон Апфельгрюне.

– Вы действительно думаете, что выбрали подходящий момент для препираний? Займите третий стул, Гриндель! Я сяду между вами! Здравствуйте, Морозини!

И он опустился на колени на вторую скамеечку для молитвы. Гаспару ничего не оставалось, как смириться.

Альдо почувствовал, как его отпускает нервное напряжение, не покидавшее его с самого утра. Неожиданный прием австрийского клана стал бальзамом для его ран. Он едва не заплакал, когда губы старой графини коснулись его щеки, а сердечный прием кузена «Фрица» – когда-то влюбленного в Лизу – тронул его сердце.

Фон Апфельгрюне сел и уже наклонился к Альдо, чтобы начать один из светских разговоров, к которым у него был истинный талант, когда стук алебарды о плитки пола помешал ему. Большой орган обрушил на собравшихся величественные звуки хорала Баха, и у Морозини по спине пробежала дрожь. Раздались тяжелые ритмичные шаги мужчин, которые несли из крипты гроб, массивный ящик из красного дерева с серебряной окантовкой, который они поставили на катафалк и окружили цветами. Клир в траурных одеждах во главе с епископом встретили покойного, и орган замолчал, давая слово слугам Божьим.

По мере того как разворачивалась торжественная поминальная служба в сопровождении органа и великолепного хора, Альдо часто смотрел на катафалк. Ему все труднее удавалось прогнать мысль о том, что под всеми этими цветами и драпировками лежит незнакомец, а не тот человек, с которым его связывала глубокая дружба. С ужасающей точностью он снова и снова воспроизводил в своей памяти изуродованное тело в парижском морге. Именно оно лежало теперь в двух шагах от него, и в Альдо росла уверенность: это не Мориц Кледерман, это всего лишь эпизод трагикомедии, которыми иногда забавляются жизнь и преступники. Он настолько остро почувствовал фальшь, что во время отпущения грехов он едва не закричал. В это время его плечо сжала рука Адальбера, который сзади нагнулся к его уху:

– Я думаю так же, как и ты, но сохраняй спокойствие!

Нервное напряжение спало, возможно, благодаря «Ave verum»[4] Моцарта, которую Альдо особенно любил. Ее исполнял бархатный женский голос, чье великолепное сопрано напоминало звучание виолончели. И, снова опустившись на колени, Морозини начал молиться с новым пылом. Если люди мошенничают, если вся эта красота окружает не того покойника, то Господь об этом знает. А Он не обманывает никогда…

Церемония уже заканчивалась. Последнее благословение, и епископ подошел к Лизе, которая от горя согнулась вдвое на своей скамеечке для молитвы. Ее бабушка и женщина в черном помогли молодой женщине подняться на ноги. Прелат взял ее руки в свои, поговорил с ней минуту с видимым сочувствием, потом осенил ее голову крестом и перешел к другим женщинам из семьи, чтобы обратиться к ним со словами утешения. Затем он подошел к Альдо, и тот поцеловал его пастырское кольцо.

Епископ был пожилой человек, в его серых глазах светилась бесконечная нежность.

– Не отчаивайтесь, сын мой! – негромко произнес он. – Мориц был моим другом, и я понимаю ваши чувства!

Сказав несколько слов Фрицу и Гринделю, он вместе с клиром направился в ризницу. Церемониймейстер, стоявший почти по стойке «смирно» перед катафалком, объявил, что принести соболезнования смогут лишь официальные лица. Остальные имеют возможность расписаться в книгах скорби, подготовленных в глубине церкви. На погребении будут присутствовать только члены семьи. Потом распорядитель пригласил Альдо проследовать за ним в комнату напротив ризницы, где выстроились близкие покойного. По просьбе Альдо для Лизы принесли стул, поскольку он чувствовал, что она на грани обморока… Затем он отвел в сторону графиню фон Адлерштайн:

– Не следует ли нам избавить Лизу от зрелища погребения? Я боюсь, она этого не вынесет!

В это время княгиня Морозини подняла вуаль, и все увидели побелевшее лицо, настолько искаженное страданием, что Альдо пришлось бороться с желанием взять жену на руки и унести ее подальше от этой церемонии, которую он уже определенно считал чудовищным маскарадом.

– Вы правы, – согласилась бабушка Лизы. – Ее нужно отвезти домой…