Как это возможно? Какие ошибки были допущены автором? Мы в состоянии дать ответ, даже если Сартр не смог это сделать. Он упустил из вида главное правило создания и реализации напряжения. Он пришел к ошибочному выводу о том, что первый роман трилогии получился таким интересным потому, что действие в нем последовательно развивалось от одного персонажа к другому. Теперь же он попытался сделать то же самое, но только в более крупном масштабе: увеличивая число персонажей и распространяя действие своего произведения до тех пор, пока оно не охватило всю Европу накануне вторжения Гитлера во Францию. Он пришел к ошибочному убеждению, будто серьезность заявленной им темы и неминуемая катастрофа предстоящей войны способны занять внимание читателя. Но на деле это не так. Читателя занимают совершенно простые проблемы, вроде той, что волнует Матье, находящегося в поисках денег, чтобы сделать аборт своей подруге. Без такой проблемы не может быть создания и реализации напряжения. Более того, Сартр преступает это правило самым кардинальным образом, произвольно переключаясь от одного эпизода к другому в самой середине главы, вводя для читателя, едва лишь успевшего заинтересоваться одним кругом персонажей, уже новый круг. В романе присутствует ряд в высшей степени удачных эпизодов, которые совершенно ясно указывают на ошибки, допущенные автором. В книге рассказывается история молодого романтика-пацифиста по имени Филипп, который бежит из дома и оказывается в среде парижских гомосексуалистов. Когда дело доходит встречи с молодым человеком, читателя охватывает напряженное желание узнать, что произойдет дальше. Пожалуй, самый замечательный эпизод в романе «Отсрочка» («Le Sursis») происходит в поезде, в котором размещен эвакуированный госпиталь с парализованными пациентами, когда молодой парень приходит в себя, лежа рядом с симпатичной девушкой, так же, как и он, парализованной ниже пояса. Затем он слышит, как девушка зовет медсестру, поскольку у нее понос, а ночной горшок находится под ее кроватью. Парень приходит в ярость; но вскоре берет себя в руки, говорит себе, что девушка больна, и чувствует, как в нем растет любовь и нежность к ней. Это и есть пример того, как в романе появляется новая основа для дальнейшего действия. Но тут же Сартр меняет этот эпизод на новую сцену, в которой политики читают заявление президента Масарика о подчинении Гитлеру. Сам автор, конечно же, уверен в том, что любой серьезный читатель найдет эту внезапную перемену очень существенной и трогательной. На самом деле, она способна вызвать лишь скуку и раздражение, и у меня нет никакого сомнения в том, что каждый, кто читал эту книгу, поспешил пропустить ближайшие несколько страниц, чтобы найти продолжение истории с парой молодых людей. Роман потерял свое единство еще задолго до окончания третьей книги. Сартр начал четвертый роман своей эпопеи, но вскоре забросил эту идею. Большинство читателей сделало то же самое намного раньше.
В чем заключается недостаток трилогии «Дороги свободы»? В том, что Сартр не был способен разрешить проблему того, как его герою Матье достичь свободу? Разумеется, нет. На этот вопрос был дан удачный ответ уже в первом романе трилогии. Недостатком этих романов является то, что Сартр забыл опереться на основной закон создания напряжения и его снятия.
Теперь мы можем понять, в чем заключались ошибки всех крупных литературных полотен в духе «Жана-Кристофа» Роллана, «Кристины, дочери Лавранса» Унсет и даже «Войны и мира». Момент напряжения и его снятия достигается в «Жане-Кристофе», как только к музыканту приходит успех. И если бы тогда же Роллан сказал: «И он жил с тех пор мирно и счастливо...», — читатель смог бы закрыть книгу с чувством полного удовлетворения. Но если же Роллан задумал продолжить свой труд, то тогда ему следует начать все заново, создавая в романе новое напряжение. И здесь заключена еще одна возможность правильного решения проблемы. В самом начале книги Роллан мог бы поставить перед своим героем какую-нибудь далекую и великолепную цель, — вероятно, что-нибудь в духе творения Вагнера в Байрейте или же огромной, провидческой Девятой Симфонии, которая была бы способна изменить судьбы мира. И тогда, лишь намекнув на достижение этой высшей точки своей колоссальной цели, автор мог бы продолжать свой роман на протяжении пяти тысяч страниц — вероятно, Роллан сумел бы создать целую серию эпизодов, содержащих подобную структуру напряжения и его снятия. Роман, который просто заканчивается смертью героя, имеет под собой неверную основу.
Естественно, было бы неправильным делать вывод о том, что «Убеждение» является более «удачным» романом, нежели «Жан-Кристоф», не имея при этом в виду, что Ромен Роллан изначально ставил перед собой куда как более высокие цели, нежели Джейн Остин. Роллан хотел написать книгу о необъятном стремлении к свободе, которое занимало еще Бетховена, а не о девушке из среднего класса, мечтающей найти себе мужа. Мы вновь должны вернуться к классификации Дэвида Линдсея, делившего романы на те, что описывают мир и те, что его объясняют. Или же проще: на птиц «высокого» и «низкого» полета. Джейн Остин, Шарлотта Бронтё и Антони Троллоп были блестящими романистами; но они принадлежали к писателям низкого полета. Роллан, Сартр, Д.Г.Лоуренс, Достоевский и сам Линдсей представляли собой авторов высокого полета. Я мог бы едва переводя дыхание назвать великое множество «удачных» романов низкого полета, начиная с «Памелы», «Гордости и предубеждения» и «Джен Эйр» и заканчивая «Историей мистера Полли» Уэллса, «Тузом» Арнольда Беннетта, «Счастливчиком Джимом» Кингсли Эймиса и «Жизнью наверху» Джона Брейна. Все они заканчиваются успехом на одном из различных уровней «достижений». Но мне пришлось бы немало потрудиться, чтобы составить список хотя бы дюжины удачных романов «высокого полета», а в конце этого занятия я был бы вынужден признать свое полное поражение. Достоевский и Лоуренс, несомненно, являются писателями высокого полета, но лишь по прочтению немногих романов этих авторов читатель испытывает чувство полного удовлетворения, — подобно ощущению после сытного обеда, — которое мы получаем при чтении «Эгоиста» и «Убеждения». И это лишь потому, что всецело «удачный» роман заканчивается разрешением той проблемы, которую он поставил перед собой в самом начале, в то время как проблемы, поставленные писателями высокого полета, слишком велики, чтобы быть решенными на страницах одной книги. В этом смысле большинство шедевров художественной литературы двадцатого века были «провалами»: например, «Человек без свойств» Музиля, «Влюбленная женщина» Лоуренса, «Любовь в Гластонбери» Джона Каупера Пауиса, «Далекое и близкое» Л.Г.Майерса и даже «В поисках утраченного времени» Пруста. (О многих из них я скажу в свое время).
Ко мне на ум приходят лишь два произведения, которые можно причислить к удачным романам «высокого полета»: это «Корни неба» Ромена Гари и «Сложный человек» Гуго фон Гофмансталя (последнее произведение является пьесой, но законы драмы в своей основе те же, что и в романе). Героем романа «Корни неба» является человек, одержимый жестокостями дикой природы Африки и в частности жизнью слонов. Диагноз более чем неутешителен; однако борьба Мореля за сохранение африканских слонов становится символом борьбы человека в двадцатом столетии за сохранение себя самого от собственного стремления к саморазрушению. Это один из немногих романов двадцатого века, который заканчивается огромным зарядом оптимизма по поводу человека и его духа.
Пьеса «Сложный человек» также заслуживает здесь упоминания, поскольку представляет собой честолюбивую попытку великого австрийского поэта дать проекцию собственной идеи сверхчеловека, показать некий вид идеала: в этом смысле пьесу по праву можно назвать преемником шиллеровских «Разбойников». Герой произведения Кари Бюль мало чем напоминает собой тип героя. Он принадлежит к старинному дворянскому роду, и все его добродетели приглушены, старательно спрятаны под маской аристократа. Он очень любезен и проницателен, в высшей степени умен и в то же самое время обладает глубокой интуицией. Следуя китайскому предписанию о «высшем человеке», он стремится скрывать свои выдающиеся качества; одно только это притягивает к нему людей. Глубоко интуитивная природа его интеллекта лишила его доверия к словам; попытка выразить свои чувства и мысли в словах представляет для него настоящее мучение, особенно в «обществе». Он осознает, что все вокруг вынуждено превращаться в гротескное хитросплетение неверных смыслов и непонимания. События, происходящие в пьесе, призваны оправдать позицию героя. Его старый друг граф Гехинген умоляет его вступиться за него, с тем чтобы уговорить ушедшую от него жену вернуться назад. Одновременно его сестра умоляет героя уговорить красивую девушку-аристократку Хелен Альтенвиль выйти замуж за ее сына Стани. Однако ситуация осложняется самым нелепым образом. Дело в том, что обе женщины: и графиня Гехинген, и Хелен Альтенвиль — влюблены в самого Кари. Со своей стороны он поддается уговорам женщин и уделяет им время для разговора сразу с обеими. Взывая к чувствам графини Гехинген, он почти уговаривает ее вернуться к мужу. Но Хелен сделана совсем из другого теста; она обладает таким же интуитивным интеллектом, что и он сам, а потому дело заканчивается их помолвкой. Однако непонятным остается то, женится ли он на ней, потому что любит ее, либо потому что остается убежденным джентльменом, будучи не вправе отказать женщине, которая признается ему в любви.
