За исключением узкого тонкостенного черепа в теле ДБЛФ костей не было. Толстый слой подкожных мышц служил им средством передвижения и предохранял внутренние органы. С точки зрения существа, наделенного скелетом, подобная защита была далеко не достаточной. Другим уязвимым местом ДБЛФ являлась сердечно-сосудистая система: кровеносные сосуды располагались у самой кожи. Разумеется, густой мех подшерстка не мог уберечь их от разрыва, когда в тело келгианина вонзилась металлическая пластина с зазубренными краями.

Рана, которую многие инопланетяне сочли бы неопасной, для ДБЛФ могла оказаться смертельной.

Конвей оперировал медленно и осторожно: удалил наложенный Мэрчисон коагулянт, зашил крупные сосуды, а мелкие, любое прикосновение к которым могло окончательно их разрушить, изолировал. Он переживал за пациентку, ибо знал, что её чудесный серебристый мех уже не будет таким, как прежде, – он пожелтеет и станет вызывать у самца-келгианина неодолимое отвращение Раненая медсестра была весьма привлекательной особой, и для нее подобный исход обернется сущей трагедией. Конвей надеялся, что она не настолько горда, чтобы не прибегнуть к процедуре наращивания искусственного меха, который, конечно же, не обладал роскошным отливом настоящего, но все же смотрелся лучше, чем гнусные желтые пятна...

Какой-то час назад самка ДБЛФ была бы для него всего лишь «еще одной гусеницей», о которой его обязывала заботиться только профессия. Зато теперь он докатился до того, что волнуется за её брачные перспективы. Да, с мнемограммой не соскучишься.

Наконец операция завершилась. Конвей связался с Приемным покоем, описал состояние пациентки, и принялся настаивать на срочной эвакуации.

Маннон сообщил ему, что в данный момент происходит загрузка пяти или шести кораблей, причем почти все они имеют палаты для кислорододышащих, и назвал номера двух ближайших шлюзов. Он сказал также, что за исключением нескольких тяжелобольных все пациенты классов с А до Г улетели или вот-вот улетят вместе с медицинским персоналом той же классификации, который вынужден был подчиниться приказу О'Мары, хотя зачастую – с явной неохотой.

Например, пожилого тралтана-диагноста, который, бедняга, владел собственной космической яхтой – в обычных условиях это, разумеется, несчастьем не было, – пришлось обвинить в попытке предательства, нарушения устава и подстрекательстве к бунту, поскольку он не соглашался покинуть госпиталь иначе, как под арестом.

Конвею подумалось, что с ним самим хлопот было бы куда меньше. Ему стало стыдно за такие мысли, он сердито помотал головой и взялся наставлять Мэрчисон относительно перевозки ДБЛФ на корабль. Путь к шлюзу пролегал через отделение АУГЛ, поэтому на каталку следовало установить специальную палатку, – ведь в том отделении имелся теперь прямой выход в космос. В огромном бассейне не осталось ни АУГЛ, ни воды – последнее из-за того, что ремонтировать секцию, для которой в будущем вряд ли найдется применение, было некогда. Пустая котловина бассейна, стенки которой высушены были космическим вакуумом, а водоросли, напоминавшие пациентам о доме, поникли и скукожились, произвела на Конвея угнетающее впечатление.

Оно не рассеялось и тогда, когда скромная процессия, миновав три уровня хлородышащих, достигла очередной воздушной секции. Тут дорогу им пересекла компания ТЛТУ. Конвей обрадовался неожиданной передышке: сам он находился под действием стимулятора, но Мэрчисон от изнеможения едва не падала с ног. «Ладно, – решил он про себя, – как только погрузим ДБЛФ, отправлю её спать».

Семеро ТЛТУ передвигались на каталках, на ручки которых налегали санитары с потными, багровыми от напряжения, лицами. Каждый ТЛТУ помещался внутри защитной оболочки, температура в которой доходила до пятисот градусов и поддерживалась генератором, испускавшим пронзительный, бередящий душу вой. Исходивший от оболочек жар чувствовался даже на расстоянии в шесть ярдов. Если сейчас по госпиталю пальнут ракетой и одна из оболочек лопнет... Конвей не мог представить себе худшего способа умереть: быть сваренным заживо в клубах перегретого пара!

К тому времени, когда они передали ДБЛФ дежурному медику у шлюза, Конвей обнаружил, что глаза его так и норовят уставиться в разные стороны, а ноги понемногу становятся ватными. Либо кровать, поставил он диагноз, либо новый укол стимулятора. Первый вариант показался ему более привлекательным, однако на плечо его вдруг легла чья-то рука. Он обернулся и увидел монитора в скафандре высокой защиты, от которого до сих пор веяло холодом космического пространства.

– Раненые, сэр, – проговорил монитор. – Через Приемный покой вовсю идет эвакуация, поэтому мы причалили к шлюзу отделения ДБЛФ, но там никого нет, а кроме вас мне врачей не попадалось. Вы займетесь раненым, сэр?

Конвей открыл было рот, чтобы узнать, какие-такие раненые, но вовремя одумался. На госпиталь же напали! Атака была отбита, но без потерь, естественно, не обошлось. Офицера можно понять, однако если бы он знал, как Конвею досталось...

– Куда вы их поместили? – спросил Конвей.

– Они на корабле, – ответил монитор, уже спокойнее. – Мы решили не трогать их, пока не посоветуемся с врачом. Кое-кто... ну, я... в общем, пойдемте со мной, сэр.

Их было восемнадцать – раненых, выловленных в космосе после гибели звездолета. Скафандров с них снимать не стали, только откинули щитки шлемов, чтобы убедиться – жив человек или нет. Конвей насчитал три случая декомпрессии, остальное были переломы различной степени сложности и одна черепная травма. Признаков облучения он не выявил. Значит, война ведется чисто, если это слово применимо к такому грязному занятию...

Конвей ощутил нарастающее раздражение, но совладал с собой. Сейчас не время переживать над истекающими кровью или задыхающимися пациентами. Он выпрямился и повернулся к Мэрчисон.

– Мне нужен стимулятор, – сказал он, – операции затянутся надолго. Но сначала я сотру мнемограмму ДБЛФ и постараюсь найти помощников. А вы пока присмотрите, чтобы их вынули из скафандров и доставили в операционную пять отделения ДБЛФ. Потом отправляйтесь в постель. И, – прибавил он неуклюже, – большое вам спасибо. – Ничего другого он сказать не мог, ибо рядом с ним стоял монитор, и если бы Конвей излил Мэрчисон душу над телами восемнадцати тяжелораненых, офицер наверняка бы возмутился и правильно бы сделал. Но, черт его побери, он не работал бок о бок с Мэрчисон три часа подряд и чувства его не были обострены стимулятором...

– Если не возражаете, – произнесла Мэрчисон, – я бы тоже приняла стимулятор.

– Вы глупая девчонка, – тепло отозвался Конвей, – но я надеялся, что вы скажете что-нибудь подобное,

На восьмой день от начала эвакуации в госпитале не осталось ни единого инопланетного пациента. Вместе с больными улетели почти четыре пятых персонала. Питание опустевших уровней было отключено, в результате чего сверхжесткие образования таяли и превращались в газ, а плотные или перегретые атмосферы сгущались и растекались по полам малопривлекательными на вид лужицами. С течением времени в госпитале появлялось все больше мониторов из инженерного отряда: они переоборудовали палаты в казармы, снимали пластины наружной обшивки и устанавливали излучатели и ракетные батареи. По мнению Дермода, госпиталю следовало защищаться самостоятельно, а не полагаться целиком и полностью на боевые корабли, которые, как выяснилось, не в силах создать вокруг него этакий непробиваемый заслон.

Где-то дней через двадцать пять госпиталь окончательно перестал быть самим собой и сделался мощной вооруженной военной базой, с колоссальными размерами и возможностями которой не мог соперничать и наиболее хорошо оснащенный крейсер флота мониторов. Вооружение базы подверглось проверке на двадцать девятый день, когда состоялась первая массированная атака противника. Она продолжалась три дня напролет.

Конвей сознавал, что у мониторов имелись веские основания для переоборудования госпиталя, но никак не мог с этим примириться. Даже после трехдневной атаки, на протяжении которой в госпиталь угодило четыре ракеты – снова с химическими боеголовками, – его точка зрения не изменилась.