— Да, входите, пожалуйста.

Дэвиду Хейторну было наверное лет семьдесят, это был довольно хрупкий человечек с поразительно густой шевелюрой иссиня-черных волос и колючим взглядом карих глаз, а лицо его очень напоминало своим видом давно выцветший и попорченный погодой пергамент. Кабинет его, как и приемная, а также те несколько комнат, в которые мне довелось заглянуть по пути, были обставлены все в том же радикально современном стиле, что делало его похожим на какую-нибудь заблудшую душу, перенесшуюся из времен «Больших надежд» прямиком в эпоху «Звездных войн». Я представился, мы обменялись рукопожатиями, и он предложил мне кресло у стола.

— Итак, — заговорил Хейторн, — вы приехали сюда, чтобы увидеть оригинал трастового соглашения.

— Да, сэр, это так.

— Хотите кофе?

— Нет, сэр, благодарю вас.

— Вы наверное недоумеваете, почему я настоял на том, чтобы вы приехали сюда для этого.

— Я считаю, что я вполне мог вручить мистеру Миллеру запрос на предоставление…

— Да, но это в том случае, если бы вами был предъявлен иск. Но ведь вы, мистер Хоуп, не были тогда еще готовы к этому, не так ли? Не вполне, разве я не прав? Вам, возможно, и удалось напугать Двейна, но ведь мы-то с вами оба адвокаты, так что со мной вы можете быть предельно откровенны. Нам нечего от вас скрывать.

Когда кто-либо начинает без устали говорить о подобных вещах — а Дэвид Хейторн произнес эту фразу уже раза три по телефону и четвертый раз только что — то мне почему-то хочется тут же и понадежнее припрятать вилки и ножи из серебра. Я улыбнулся ему. Он тоже улыбнулся мне в ответ.

— Вы слышали анекдот о корабле, тонущем в Тихом океане? — спросил Хейторн.

— Нет, сэр, не припоминаю.

— Ну вот, значит, после кораблекрушения плывут по океану врач, министр и юрист, а вокруг них много-много акул. И вот эти акулы очень быстро разделались с врачом и министром, но вот юриста не тронули. И вы знаете, почему?

— Почему же?

— Профессиональная обходительность, — сказал Хейторн и разразился смехом. Его смех, для такого на вид щуплого человека, был на удивление звучным, он казался неким отголоском молодости, точно так же как и его прекрасно сохранившаяся юношеская шевелюра. Перестав наконец смеяться и посерьезнев, Хейторн сказал. — Поводом к тому, что мне хотелось, чтоюы вы посмотрели документы непременно здесь, у меня в офисе, явилось то…

— Да, сэр?

— Явилось то, что мне очень не хотелось, чтобы вы его поняли превратно. Я подумал, что мы бы могли весьма тихо и спокойно обсудить его здесь, и что именно таким образом мне удастся удерживать вас от того, чтобы вы не пришли к тому заключению, которое, и я почти уверен в этом, скорее всего первым придет вам на ум.

— И какие же это, по-вашему, выводы, сэр?

— А такой вывод, что Двейн Миллер сам убил свою собственную дочь.

Я пристально глядел на Хейторна.

— Вот, — сказал он.

— Понятно.

— Конечно же, это нонсенс. И все же трастовый документ возможно способствовал бы выдвижению подобных предположений. Особенно если взять в расчет тот факт, что еще никто не получил никаких известий от похитителя девочки.

— И что же по-вашему, мистер Хейторн, это может означать?

— А то, что может быть ее тоже уже нет в живых.

— Я надеюсь, что это далеко не так.

— Ну, разумеется, конечно, но тем не менее подобная возможность, согласитесь, существует. А в случае смерти основного бенефициара по трастовому соглашения — в данной случае, им была покойная мисс Миллер, а также если смерть альтернативного бенефициара наступит до истечения срока заключенного договора, да-да, я думаю, теперь вы понимаете, почему кого-нибудь вполне может осенить предположение о том, что тут ведется грязная игра.

— Но почему же, мистер Хейторн, почему?

— Потому что в этом случае весь аккумулированный доход, равно как и основной капитал должны будут возвратиться к учредителю. А учредителем-то, как вам уже известно, и является Двейн Миллер.

— Ясно.

— Вот.

— Да уж… — Вот так.

— А теперь я могу взглянуть на сам документ?

— Конечно. Я просто хотел предостеречь вас от каких бы то ни было поспешных выводов.

Трастовое соглашение занимало двадцать восемь страниц, и примерно час ушел у меня на то, чтобы внимательно его прочитать, делая по ходу чтения заметки. За все это время Хейторн даже ни разу не взглянул на часы, хотя еще раньше при нашем с ним телефонном разговоре он говорил, что сегодня вечером его пригласили где-то здесь в городе на ужин. Когда я наконец перевернул последнюю страницу, Хейторн посмотрел на меня через стол и спросил:

— Ну? Что вы на это скажете?

— На первый взгляд все кажется достаточно просто.

— О, да, разумеется, это обычное типовое соглашение, если можно так сказать. Конечно, за исключением реинвестированного дохода, но эта идея принадлежала Двейну. Я тогда старался переубедить его, предупреждал, что в смысле налогообложения это вовсе не выгодно, но он ответил, что ему, видите ли, хочется, чтобы доход все время накапливался, а не разбазаривался бы через некоторые промежутки времени. Миллер всегда считал, что его дочь совсем ничего не смыслит в финансовых вопросах, и он настаивал на том, чтобы ни гроша, ни цента из этого траста не попало бы к ней до того момента, пока Викки не исполнится тридцать пять лет, то есть когда она предположительно, по его мнению, сможет разумно распорядиться этими деньгами.

— И когда же это должно было произойти?

— Вот, а это как раз еще один факт, который легко может подвести к ложеному умозаключению.

— Почему?

— А потому, мистер Хоуп, что мисс Виктории Миллер должно было исполниться тридцать пять лет двадцать четвертого января — это вторник следующей недели.

— Вы хотите сказать, что срок пот растовому соглашению должен истечь всего через девять дней после убийства?

— Да сэр, но только, прошу вас, не надо торопиться и приходить к очевидным на первый взгляд решениям.

— Мистер Хейторн, а кто выступает здесь доверителем?

— «Кахун-Нэшнл».

— Это здесь, в Новом Орлеане?

— Да, сэр.

— А им известна стоимость траста на сегодняшний день?

— Я уверен, что да, но сейчас я уже располагаю самыми последнии сведениями и сам могу сказать вам, что в настоящее время он оценивается в двенадцать миллионов долларов.

— Двенадцать…

— Да, сэр.

— Которые Виктория Миллер получила бы на свой день рождения на следующей неделе.

— Точно так. И которые, в соответствии с условиями соглашения, ее дочь — являющаяся альтернативным бенефициаром — все же получит на следующей неделе.

— Если только, как вы предположили…

— Да, если только она доживет до того времени.

— А если нет — все это снова вернется к Двейну Миллеру.

— Боюсь, что так и будет.

Хейторн взглянул мне в лицо.

— А-а… — проговорил он. — Я точно знаю, о чем вы подумали.

— Мистер Хейторн, — проговорил я, — не смею вас более задерживать, я знаю, что у вас сегодня за ужином назначена встреча. Спасибо, что вы изыскали возможность и уделили мне свое время, — тут я немного смутился. — Но может быть вы сочли бы возможным снять копию с этого документа и послать его мне? Или это будет для вас слишком обременительно?

— Теперь, когда мы с вами уже переговорили, я не возражаю, — затем Хейторн усмехнулся и добавил, — в конце концов, если бы я не согласился, вы бы наверняка вручили бы мне официальный запрос на предоставление документа.

— Благодарю вас, — сказал я.

Мы пожали друг другу руки. Я зашагал по длинному коридору, двери из которого вели в сверхсовременные офисы, прошел мимо той комнаты, где секретарша все еще стоически сражалась с огромным ворохом юридических документов, ее пишущая машинка клацала, словно танцор-чечеточник с Бурбон-Стрит, и я снова подумал об этом трастовом соглашении, написанном в далеком 1965 и о завещании, составленном всего пару недель назад, и я думал о маленькой Элисон Кениг, о том, что она еще даже не может представить себе того, что судьба двенадцати миллионов долларов теперь целиком зависит только от ее жизни.