— Вы часто виделись с Элисон?

— Не реже одного раза в месяц, и обычно она проводила у меня все лето.

— А Элисон когда-нибудь жила у своего деда?

— Нет.

— Хорошо, мистер Кениг, тогда разрешите мне теперь привести вас несколько решений, вынесенных судом при рассмотрении аналогичных дел: Торрес против Ван Эпоэля, 1957 год, это было здесь, во Флориде: „Кровный родитель имеет право на опекунство“ — кстати, она ведь ваш кровный ребенок, так?

— Что вы имеете в виду?

— Она ведь не была усыновлена? И это не был ребенок от более раннего брака, в котором могла состоять Викки…

— Нет-нет, для нас обоих этот брак был первым. Элисон от меня, это точно.

— О'кей, тогда снова Торрес против Ван Эпоэля: „Кровный родитель имеет право опекунства над его или ее детьми, за исключением тех случаев, когда имеются основания или условия, в которых родитель может быть лишен этого права в интересах благополучия самого ребенка. Данное право родителя является первостепенным“.

— Да черт побери это право, — воскликнул Кениг.

— Модакси против Тейлора: „Любовь и привязанность другого лица, какой бы сильной она не была, не является достаточным основанием для того, чтобы лишить собственно родителя своего ребенка“.

— Продолжайте читать, мистер Хоуп.

— Бен против Тайммонса — это совсем недавнее дело, 1977, тоже слушалось здесь, во Флориде — „Родитель имеет данное ему Богом право заботиться и находиться вместе со своим потомством; за исключением тех случаев, когда явные, убедительные и непреодолимые причины препятствуют этому, благополучие ребенка может быть в полной мере гарантировано ему только исключительно заботой и опекой кровного родителя“.

— Мистер Хоуп, вы уже этим заслужили свой гонорар, — сказал Кениг. — Я даже не могу передать, насколько мне теперь стало легче. И что мне теперь надо делать?

— Ничего не надо.

— Ничего? Как это „ничего“? Почему?

— Когда Элисон найдут…

— Я молю Бога, чтобы это случилось, как можно скорее, мистер Хоуп.

— …вы сможете просто собрать ее вещи и увезти к себе домой.

— Вот так просто?

— Вот так просто.

— Ну, тогда это замечательно, тогда, кажется, все в порядке. Мистер Хоуп, я даже на знаю, как мне вас отблагодарить за…

— Я должен сказать вам еще кое-что, мистер Кениг. Вы уверены, что Викки никогда при вас не упоминала о завещании? — Никогда. И вообще, какая теперь разница, ведь вы же сами только что сказали мне, что…

— Да, я думаю, что вы можете быть уверены в отношении опекунства над личностью Элисон. А сейчас я имею в виду уже опеку над ее собственностью. Даже если Викки погибла, не успев оставить завещания, то право наследования переходит к ее непосредственному наследнику — в данном случае, это ваша дочь. Мне бы хотелось узнать, не был ли кто-то определенный назначен опекуном над ее собственностью. В случае, если такового названо не было, то суду придется его назначить.

— Знаете, мне ничего не известно о каком бы то ни было завещании. А вы никак не можете мне помочь узнать об этом?

— Я посмотрю. В Калусе относительно немного юристов. Если Викки оформила завещание…

— Да, пожалуйста, выясните это, — попросил меня Кениг.

— Я буду рад вам помочь, мистер Кениг, — я заколебался. — Мистер Кениг, — продолжал я, — прежде чем мы закончим этот разговор и практически, прежде, чем я сделаю еще что-нибудь для вас, мне бы хотелось выяснить для себя еще кое-что. Я думаю, что вы не воспримете это, как личное оскорбление, но я вынужден задать вам несколько вопросов.

— И что это за вопросы?

— Первый… Скажите, это вы убили Викки?

— Что?!

— Я спросил…

— И вы что… вы это серьезно?

— Мне хотелось бы услышать ответ, пожалуйста, окажите мне такую любезность.

— Нет, сэр, я этого не делал. Я всем сердцем любил эту женщину.

В голосе его слышались слезы. Перед тем, как задать следующий вопрос, я снова впал в короткое замешательство, но и этот вопрос был тоже крайне важен, и я не мог отложить его на потом, просто никак не мог, если я уж решил представлять интересы Кенига и в дальнейшем.

— Мистер Кениг, — продолжал я, — ответьте мне, все, рассказанное вами только что, является правдивой…

— Видит Бог, что это самая что нинаесть правда.

— Тогда я смею предположить, и вы поправите меня, если я окажусь неправ, что вы еще не взяли на себя физическую опеку над своей дочерью.

— Уже… я не что?

— Да то, что ваш приход в мою фирму не был лишь маневром для отвода глаз, в то время как Элисон была уже увезена из дома…

— Я ведь только что вам сказал…

— …увезена вами из дома после того, как Викки была убита — если все, что вы сказали правда, и если вы не являетесь тем, кто убил ее.

— Я ее не убивал. И свою собственную дочь я тоже не похищал.

— Вы пытались вчера вечером дозвониться до Викки по телефону?

— Нет, сэр, я не звонил.

— И вы не говорили няне ребенка, что вы зайдете, чтобы забрать?

— Нет, сэр. А что, кто-нибудь звонил?

— Да, мистер Кениг, — ответил я. — Кто-то именно так сказал.

— Это был не я.

— Хорошо, — сказал наконец я. — Хорошо, я начну все выяснять с завтрашнего утра. Про завещание. Вы все еще живете в „Брейквотер Инн“?

— Да, я останусь здесь до среды. В среду похороны.

— А после?

Кениг начал было диктовать мне свой домашний телефон в Новом Орлеане, но потом раздумал; ведь этот телефон будет прослушиваться полицией, они будут искать похитителя ребенка. Вместо этого он дал мне свой телефон в офисе, и сказал, что я могу оставить сообщение секретарю. Сам он будет связываться с ней время от времени в течение дня, и если что, то он при первой же возможности снова вернется сюда. Потом он снова начал благодарить меня и наконец пожелал мне спокойной ночи. Голос его по-прежнему звучал очень горестно.

Но все же я все время думал о том, какой же он огромный, и в памяти сами собой всплывали слова из того, что Блум рассказал мне этим утром: „Мы предполагаем, что это сделал мужчина, потому как убийца обладал недюжинной силой“.

В десять часов утра во вторник я позвонил Джиму Шерману.

Джим — один из двух владельцев „Зимнего сада“. Это был высокий, довольно мускулистый мужчина. Лет ему было под сорок, но вот волосы его преждевременно поседели еще когда он был всего-навсего двадцатидвухлетним молодым человеком. Голубоглазый атлет, с кожи которого никогда не сходил темно-бронзовый загар, он очень старался создать себе имидж распутного пляжного плейбоя, хотя на деле Шерман был совладельцем ресторана, стоившего никак не меньше миллиона долларов и еще трех просторных квартир на престижном рифе Виспер — я слышал, что сдача их внаем приносила ему ежемесячно в виде дополнительного дохода кругленькую сумму в две тысячи долларов. Его компаньон Брэд Этертон был несколько постарше, лет ему было сорок пять — сорок шесть, его темные волосы заметно редели на макушке, а глаза были такими же пронзительно голубыми, как и у Джимма. Ростом Брэд был пониже, чем Джим, и одевался он не так вызывающе ярко как Шерман, и мягко говоря, вся совокупность характеризующих его качество послужила основой для того, что по городу поползли слухи о том, что он и Джим состоят в любовной связи, где Брэд является пассивным партнером, то есть ему была отведена роль женщины. Я не располагаю доказательствами того, действительно ли они являются теми, кем они считаются в глазах общественного мнения, и честно говоря, мне и вовсе нет дела до их сексуальных пристрастий. Когда Анита Бриант в своей злобной кампании против гомосексуалистов начала приводить цитаты из Библии, я перестал пить апельсиновый сок, который она же рекламировала на телевидении. Я знал, что Джим не появляется так рано в ресторане, поэтому я и позвонил ему домой, на престижный риф Фламинго.

— Алло? — пробурчал он в трубку, и я тут же понял, что мой звонок его разбудил.

— Джим, — заговорил я, — это Мэттью Хоуп. Извини, что я тебя так рано разбудил.