Премьер-министр ответил на запрос депутатов-коммунистов:

— В Болгарии нет врангелевской армии как таковой. У нас нашли приют десять тысяч несчастных русских беженцев, которым, по соображениям гуманности, обязана помочь любая цивилизованная страна. Что касается фактов расстрела двух русских офицеров, то наш военный министр полковник Топалджиков получил распоряжение взять под надзор господина Кутепова и немедленно расследовать указанные депутатами факты…

На третью ночь Максим услышал скрежетание дверного засова, вскочил и сжал кулаки. Несмотря на все перенесенные им муки, слепой и могучий инстинкт жизни заставал его оборонять себя до конца.

В подвал вошел знакомый Максиму офицер, командир первой сотни гундоровцев, войсковой старшина Хоперсков.

— Выходи, казак! — смешливо кинул он в темноту.

— Куда выходить? — глухо отозвался Максим.

Хоперсков засмеялся:

— Не к стенке, не бойся! Я тебе правду говорю. Выходи. Твои дружки-коммунисты выручили тебя из беды. Запрос сделали в парламенте насчет расстрелов и всего прочего. И тебя, конечно, упомянули. Не знаю, кто им сообщил.

Еще не доверяя, зверовато поглядывая на тщедушного Хоперскова, Максим вышел из подвала. На него пахнуло свежим ночным ветром. Возле дома никого не было, даже часового.

— Ты скажи по-честному, что произошло? — держась за стенку, чтобы не упасть, опросил Максим.

Взяв его под руку, Хоперсков пошел с ним по улице.

— Да я же тебе сказал, чудак! Ты же знаешь, что Кутепов глаза намозолил коммунистам. Они давно зубы точат на всю нашу братию. У них загодя был готов запрос, а тут еще, говорят, наш батя, Гусельщиков, через кого-то подкинул насчет тебя. Обиделся на Кутепова за казаков. Ну, эта бражка и шарахнула Стамболийскому свою, как ее, к черту, интерпелляцию, что ли? Сейчас Кутепов поехал в Софию, к Топалджикову, а тебя приказал выгнать к чертовой матери, чтобы следов твоих не осталось.

Он стиснул Максиму руку и усмехнулся беззлобно:

— Ну, большевистский агент, куда ж ты теперь махнешь?

— Я и сам не знаю, — сказал Максим. — Будь все трижды проклято! Найду дыру, чтоб меня никто в ней не нашел, и буду жить…

Глубокой осенью 1920 года в Москву приезжал известный английский писатель Герберт Уэллс. Его влекло в Россию напряженное и острое любопытство художника. Уэллс хотел своими глазами увидеть «фантастов», которые в разоренной стране начали, как они сами говорили, великое сотворение свободного и счастливого мира. В Москве Герберт Уэллс посетил Ленина. В тот вечер за стенами Кремля лежала осенняя мгла. Собеседник Ленина ничего не увидел в России, кроме этой холодной, неласковой мглы. Он так и назвал свою книгу — «Россия во мгле».

«Ленин увлекается электрической утопией, — писал Уэллс. — Он всеми силами поддерживает план организации в России гигантских электрических станций, которые должны обслуживать целые области светом и двигательной силой… Можно ли вообразить более смелый проект в обширной плоской стране, с бесконечными лесами и неграмотными мужиками, с ничтожным развитием техники и умирающими промышленностью и торговлей? Вообразить применение электрификации в России можно лишь с помощью очень богатой фантазии. Я лично ничего подобного представить себе не могу, но Ленин, по-видимому, может…»

Уэллс назвал Ленина «кремлевским мечтателем» и с улыбкой скептика поведал людям о том, какие «фантастические утопии» развивал в тот мглистый вечер вождь большевиков.

Со времени этой встречи прошло не более полутора лет. Но уже, по призыву Ленина, выполняя гигантский план электрификации, работали сотни тысяч людей. На Шатурском торфяном болоте, на Черном озере сооружались электростанции; началось строительство Каширской станции, которую вскоре ввели в действие; землекопы стали рыть котлованы и сооружать плотину для Волховской гидростанции; развернулись работы по электрификации Подмосковного угольного бассейна и нефтяных промыслов Баку. Уже были электрифицированы десятки городов страны — Руза, Клин, Коломна, Волоколамск, Ельня, Велиж, Шенкурск, Пинета, Илецк, Чаусы, Мещевск… Почти каждый месяц открывались местные станции в сотнях деревень, использовались для электроустановок водяные и паровые мельницы, впервые в истории освещались деревенские хаты и улицы.

В России началось всенародное движение за выполнение ленинского плана. Тысячи людей выходили после своего обычного трудового дня на общую работу: натягивали провода, убирали мусор, закладывали фундаменты, выгружали вагоны, пилили бревна, устанавливали машины. Так они работали много дней, работали по доброй воле, бескорыстно, потому что впервые в жизни получили возможность трудиться для себя и пользоваться плодами своего труда.

Это было лишь начало великого дела, которое народу предстояло совершить в будущем. Но начало было положено. Большевики показали стране путь, по которому надо было идти. И народ пошел по этому пути.

Летом 1922 года ужасная полоса голода кончилась. Народ вздохнул свободно и по-настоящему принялся за выполнение начертанных Лениным планов.

В эту пору в Москве шел суд над эсерами, и буржуазные газеты всего мира снова закричали о «варварстве большевиков», требовали сочувствия к «несчастным жертвам красного террора». На процесс эсеров в качестве добровольного защитника прибыл «социалист» Эмиль Вандервельде, миллионер, которому всюду чудились «ужасы ЧК». Вначале он аккуратно посещал судебные заседания Верховного трибунала ВЦИК, а потом отправился восвояси, поняв наконец, какими делами занимались в течение ряда лет его «подзащитные».

На процессе было установлено, что лидеры эсеров Чернов и Авксентьев — оба они задолго до процесса обежали за границу — давно уже поставили своих боевиков-террористов на службу буржуазии. Эсеры организовали ряд восстаний против Советской власти — ярославское, ишимовское, алтайское, тамбовское. Эсеровские руководители — крупный промышленник Гоц, владелец меховой фирмы Рабинович, торговец бриллиантами Фундаминский, владелец чайных плантаций Зензинов и такие авантюристы, как Герштейн, Семенов, Гендельман-Гробовский, Агапов, Ратнер-Элькинд, Лихач, Альтовский, — на протяжении нескольких лет тайно получали через различные иностранные миссии гремучую ртуть, пироксилин, револьверы, запалы, адские машины с часовыми механизмами. Под руководствам этих авантюристов эсеры грабили советские банки, почтовые отделения, пассажиров в поездах, а деньги отдавали своему центральному комитету.

Они пускали под откос воинские поезда, бросали бомбы, убивали деревенских бедняков-активистов. Они направили руку террориста Сергеева, убившего Володарского, террористки Фанни Каплан, стрелявшей в Ленина.

Московский процесс эсеров с исчерпывающей полнотой показал, куда скатилась эсеровская партия, называвшая себя «революционной» и «социалистической».

После неудачи в Генуе Ллойд Джордж и его сподвижники решили продолжить конференцию в Гааге, превратив ее в неофициальное «совещание экспертов». Однако и летняя Гаагская конференция не принесла европейским политикам желанных плодов. Все их усилия поставить Советскую республику на колени разбились о твердую позицию, которую заняли советские дипломаты.

Александр Ставров только один раз съездил в Гаагу с дипломатической почтой. Больше он не выезжал из Москвы. Как и его товарищи, вечера он проводил на субботниках. Наконец-то после долгих лет разрухи началась в стране созидательная работа.

— Ты, Саша, сияешь как новый пятак, — подшучивал веселый Черных, перетаскивая какое-нибудь бревно или чугунную болванку.

— Ты тоже сияешь, — откликался Александр, — на луну похож.

— Отчего бы это?

— Оттого, что жизнь у нас началась настоящая. — Присев на кирпич, Александр мечтательно смотрел в небо, жмурился от горячего солнца и говорил другу: — Мы теперь, Ванюша, как улей весной. Не видел? У моего покойного батьки была когда-то пасека. Так вот, пока стоит зима, в улье нудно и мертво. Пчелы сонные, внизу, на дне улья, полно трупов, соты заплесневели от сырости, а запах такой дурной, что близко стоять противно. А как только пригреет солнце и из темного омшаника перенесут улей на точок, сразу закипит работа. Пчелы чистят улей, каждую соринку из него выносят, чинят соты, тащат с поля пахучую пергу, кормят детву — сплошной гул стоит на точке. Вот так и мы, Ваня, всем народом начали чистить свой улей.