День обещал быть жарким.

Интересно, а как сейчас в Италии? – подумал он. Тоже, наверное, жарковато. А может, и нет. Что это за пятьдесят, которые Кармине Гануччи просит перевести, и почему это так важно и срочно? Пятьдесят чего? Ведь не долларов же, в самом деле? В этом он был абсолютно уверен. Да вся телеграмма небось обошлась ему раз в десять дороже. Особенно срочная, да еще из Италии. Может, имеется в виду пятьдесят тысяч? И почему тогда так важно, чтобы Кармине Гануччи получил эти пятьдесят тысяч именно к субботе? Это ведь чертова пропасть денег! В конце концов, пятьдесят кусков в канаве не валяются.

И к тому же… и к тому же гувернантка, пользующаяся доверием Гануччи, тоже ведь не приходит к нему каждый день и не цепляется, как репей, выспрашивая про все тяжкие преступления, совершенные во вторник вечером.

Длинный нос Нюхалки, зашевелился, учуяв запах жареного.

.То же самое восхитительное чувство он испытывал в незабываемый день 14 февраля. Дело было в 1929 году в Чикаго. Он тогда едва удержался, чтобы не пуститься в пляс прямо на Уоллстрит. Да, тогда в воздухе тоже пахло жареным, еще как пахло!

Да и сейчас Нюхалка прекрасно знал, кто отдаст все на свете, лишь бы услышать об этом!

И если бы не финансовые затруднения, он непременно взял бы такси, чтобы добраться до Антуана.

А над его головой, в адвокатской конторе, Марио Аззекка и Вито Гарбугли пытались разобраться, что же все-таки происходит. Вернее, разобраться пытался один Аззекка, а Вито Гарбугли в основном слушал. Свидетельницей Аззекки была Мария Пупаттола, длинноногая, рыжеволосая секретарша, которая и принесла телеграмму в офис его партнера, чтобы просто оставить ее на столе. Мария испуганно приоткрыла рот, слегка ошеломленная градом вопросов, которыми забросал ее Аззекка. Ко всему прочему у бедняжки как раз были «критические дни».

– Так он спал, когда вы вошли? – спрашивал Аззекка.

– Угу… а вообще я не помню, – заикаясь, ответила Мария]

– Так попробуйте вспомнить! – заорал он. – Так спал он или нет, когда вы вошли? Вот в этом самом кресле?!

– Ну, ну, советник, – примирительным тоном протянул Гарбугли.

– Я не помню, – промямлила Мария, отлично между тем помнившая, что Нюхалка не спал. Да и с чего бы она стала ему улыбаться?! У нее вовсе не было привычки улыбаться людям, которые спят!

– Глаза у него были закрыты?

– Может быть.

– Так были они закрыты или же открыты, черт вас возьми?!

– Иногда, – глубокомысленно изрекла Мария, – у кого-то глаза закрыты, а он вовсе и не спит.

– Так у него они были закрыты или открыты?!

– Похоже, закрыты, – промямлила она. Чистейшая ложь – еще как открыты, особенно когда он перехватил на лету посланную ему улыбку.

– Стало быть, вы уверены, что он спал?

– Может быть, и спал, – неуверенно ответила она, – ох, ей-богу, не знаю.

– Как вам кажется, Мария, он мог прочесть эту телеграмму?

– Ей-богу, не знаю, – пробормотала Мария, – да и с чего бы он стал ее читать?

– Да потому что вы оставили ее на столе прямо у него перед носом! А он был один в кабинете черт знает сколько времени!

– Тише, тише, советник, – пробормотал Гарбугли.

– Мог ли он прочесть ее? – недоумевающе протянула Мария. – Вы имеете в виду, если бы он спал?!

– Так он все-таки спал?! Или нет?!

– Он определенно спал, – пробормотала она – Так вы уверены в этом?

– Ну, я же вижу, спит человек или нет, верно? – Она вздернула брови.

– Спасибо, Мария, – сказал Гарбугли.

– Не за что, – ответила она, подарив ему такую же сияющую улыбку, как незадолго до этого Нюхалке, и отправилась к себе.

– Ну и что ты думаешь? – поинтересовался Гарбугли.

– Уверен, что девчонка врет, как нанятая. Будь я проклят, если он спал, и будь я трижды проклят, если Нюхалка не сунул в нее свой длинный нос, – проворчал Аззекка.

– Во-во, – мрачно кивнул Гарбугли. – Слушай, может быть, позвонить Нонаке и попросить его проследить за нашим приятелем Делаторе?

– От Нонаки меня просто в дрожь бросает, – признался Аззекка. – Ладно, об этом после. Так что делать с деньгами, которые вдруг позарез понадобились Гануччи?

– Послать, – пожал плечами Гарбугли.

– Интересно, для чего ему вдруг понадобилось столько денег и при этом непременно к субботе?

– Не знаю, – вздохнул Гарбугли. – Но если уж он решился дать телеграмму с Капри, стало быть, дело срочнее срочного…

– Если это он послал телеграмму, – с некоторой долей сомнения в голосе протянул Аззекка.

– Подписано Кармине Гануччи, советник.

– Это же не его подпись, – махнул рукой Аззекка. – Просто листок бумаги, который мог послать кто угодно и подписаться «Кармине Гануччи». Господи, да я сам знаю полсотни таких, кто мог устроить такую штуку! Даже в полиции, черт возьми!

– Полиции Неаполя, ты имеешь в виду?

– А почему бы и нет?!

– Да потому что полиция Неаполя по-итальянски-то с трудом пишет, а уж по-английски!..

– Бог с ней, с полицией! Я просто хотел сказать, что все это запросто может оказаться обычной западней.

– Какой еще западней?

– А мне откуда знать? Знай я об этом заранее, уж, наверное, не полез бы в нее.

Гарбугли пожал плечами:

– Может, Гануччи просто решил сделать Стелле подарок… купить какую-то побрякушку?

– Стелле?! – поразился Аззекка.

– Ты ее недооцениваешь, а зря, – ответил Гарбугли. – Сиськи у нее что надо!

– Тут ты прав, – причмокнул Аззекка, – с удовольствием бы и сам за них подержался! Да только прежде бы подумал, стоят ли они по двадцать пять кусков за штуку!

– Ладно, думаю, в любом случае нам ничего не грозит, – пробормотал Гарбугли. – Предположим, мы переведем ему деньги, а телеграмму сохраним… на всякий случай. Если что не так – вот она, можете полюбоваться сами, и подпись его имеется.

– Но, предположим, послал ее все-таки не он. Что тогда?

– А нам-то что? С нас взятки гладки.

– И все равно я бы сначала проверил.

– А время? Сегодня уже четверг, а он требует, чтобы деньги были у него не позже субботы. Послать ему телеграмму? Так сколько времени пройдет, пока она попадет к нему в руки? Да ему еще к тому же придется телеграфировать ответ. Да еще надо где-то найти эти деньги…

– С этим проблем нет – в сейфе в Даунтауне лежит куда больше, чем пятьдесят тысяч, только налом.

– Надо еще провести эту сумму через Поли Секундо.

– Да это в любом случае пришлось бы сделать.

– Так что ты предлагаешь?

– Думаю, стоит все-таки дать Гануччи телеграмму в «Квисисану», пусть подтвердит, что та телеграмма от него. Если это так, то все в порядке, а если он ее не посылал, так, черт возьми, он сам помчится сломя голову выяснять, что нам надо.

– Точно. Ну что ж, советник, давайте составлять телеграмму, – кивнул Гарбугли.

Пробираясь узкими улочками в Антаун, Лютер Паттерсон мысленно составлял новое послание Гануччи.

Вчера, разговаривая по телефону с гувернанткой Гануччи, которая произвела на него на редкость приятное впечатление (этот изысканный акцент, и такая выдержанная – настоящая леди), он пообещал, что сегодня около пяти вечера позвонит еще раз – сообщить, куда и когда доставить деньги. И вот теперь, усевшись наконец за свой письменный стол, притулившийся в углу заваленной книгами гостиной, он вставил лист бумаги в пишущую машинку и задумался. Если и был на свете человек, на которого он смог бы положиться в подобную минуту, так это лишь Джон Симон. А если в мире их двое, то вторым был Мартин Левин. Имея таких советчиков, человек не нуждается в ком-то еще. Лютер Паттерсон верил в них всем сердцем. И если случалось так, что Муза вдруг оставляла его, то один из этих титанов (а то и оба сразу) приходил ему на помощь.

Лютер бросил взгляд на электронные часы, стоявшие перед ним на столе. Слава Богу, что японцы наконец стали выпускать электронные часы, на которых вместо проклятых стрелок мерцали цифры – Лютер до сих пор чувствовал свою беспомощность перед обычными часами. Обычно он объяснял это тем, что в детстве часто намеренно путал время, чтобы позлить сестру. Когда они были совсем маленькими, Лютер мог из чистой вредности сказать, к примеру, что на часах без пятнадцати пять (ха-ха!), когда на самом деле было почти половина девятого, и все только лишь для того, чтобы позлить эту маленькую паршивку, которая почему-то никогда не путала время и с самого раннего детства прекрасно управлялась с висевшими в их комнате часами в виде огромного Микки Мауса. Бог знает почему, но плутовка никогда не ошибалась, и Лютера невероятно это бесило. С тех пор минуло немало лет, и былая детская ненависть к сестре давно исчезла. Правда, уверенно пользоваться часами Лютер так и не научился. Поэтому-то он был просто счастлив, когда наконец появились электронные, с такими привычными и понятными цифрами, мигающими на табло.