Ее вывел из размышлений взрыв смеха.

— А вот еще! — торопливо кричал Димон. — Идет по пустыне мужик без воды, голый…

Что они делают? — не поняла Нина.

Догадалась: рассказывают анекдоты.

Мастерами оказались трое: Димон, Курков и Петр. Они с трудом дослушивали друг друга до конца и, не успевал предыдущий рассказчик договорить финальную фразу, кричали:

— А вот еще! Красивая девушка ищет работу, пришла в офис…

— Автомобилист говорит страховому агенту…

— Мужик пришел домой, а жена в холодильнике…

— Сидят на заборе две вороны…

Стесняясь, рассказал анекдот и Ваня Елшин.

И Арина рассказала под осуждающим взглядом матери — но приличный.

Тепчилину тоже захотелось что-то рассказать, но силился, тужился — ни одного не мог вспомнить. Да и не любит он их, если честно.

Потом Личкин добился очереди, начал, но не смог продолжать, зашелся от смеха.

Никто не заметил, как проехали милицейский пост перед Заренью.

То есть Маховец заметил, насторожился, внимательно посмотрел на Козырева. Но все обошлось.

А Козырев, миновав пост, увидел в боковом зеркале заднего обзора, как милиционер, проводивший автобус взглядом, побежал к машине, вытащил микрофон на шнуре и что-то начал торопливо говорить.

Наконец-то, подумал Козырев. Давно пора.

22.45

Зарень

— А вот еще анекдот! — закричал Притулов. — Еще анекдот! Объявление! В нашем городском парке появился секс-маньяк! Проезд в парк автобусом пятым и десятым!

И он засмеялся, но анекдот показался не смешным, а некоторые даже и не поняли. Притулов, увидев это, резко оборвал смех и спросил:

— Что, не доходит? Это про меня анекдот, граждане присяжные!

— Опять суд начинается? Валяй! — обрадовался Димон.

— А вы в самом деле маньяк? — спросила Елена, чувствуя себя, как ни странно, защищенной, потому что рядом с нею сидел Петр. Тоже преступник, но все-таки не маньяк, а угонщик, то есть преступник нормальный.

— А что это вы вздрагиваете? — спросил ее Притулов, хотя Елена и не думала вздрагивать. — Придумали тоже слово — маньяк. То есть псих. От слова мания, так ведь? А мания — психоз. Я правильно понимаю? Но, между прочим, если кто видел по телевизору, а по телевизору любят суды над маньяками устраивать, никто из них, тот есть из нас, извините, на психов не похож! И экспертиза их такими не признает. И меня, кстати, признали полностью вменяемым. Следовательно, я психически здоров, так?

Притулов обвел всех глазами, но никто ему не ответил.

— Маньяк! — сказал он саркастически. — А я так вам скажу: эти люди, кого вы называете маньяками, они…

— Братья по разуму! — веселясь, подсказал Димон.

— Хорошее выражение, — усмехнулся Притулов, но продолжил, как намеревался: — Они самые нормальные люди на земле, а вот все остальные — маньяки!

Выпивший и осмелевший автобус грохнул смехом. Никто — или почти никто — уже не верил, что дело может принять опасный оборот. Ну, похулиганили преступники сначала для порядка, для запугивания, но вот выпивают и закусывают, как обычные люди, рассказывают анекдоты, и всего-то им надо — подальше отъехать.

Притулов смотрел злыми глазами, ждал, когда досмеется последний.

— Ладно, — сказал он. — Сейчас я буду смеяться. Может, я неточно выразился. Не все маньяки. Среди мужчин еще попадаются, более или менее, кто в себе. А женщины маньячки все поголовно.

— Согласен! — крикнул Димон.

На этот раз Притулову его поддержка не понравилась.

— Будешь встревать, башку прострелю, — сказал он и взял карабин, который лежал возле Маховца. Маховец хотел было возразить, но передумал — у него оставался еще автомат.

С карабином в руках Притулов выглядел более внушительным оратором, смешки смолкли. Пассажиры видели, как в глазах Притулова замерцал, затеплился какой-то огонек — и разгорался с каждой минутой.

Но Притулов сдерживал себя, он изо всех сил себя сдерживал.

— А что, не маньячки? — спросил он. — Разве они не помешались на том, чтобы мужчин заманивать? Все, абсолютно все! А потом обижаются, что на них нападают! Вот вы! — обратился он к Елене с подчеркнутой вежливостью. — Вы зачем так обтянулись?

— Девушке идет, — объяснил за Елену Петр.

— Не в том дело, что идет, — не согласился Притулов. — Она для мужчин так обтянулась. Чтобы они ее хотели! Не так?

— Я просто хочу нравиться, это нормально, — ответила Елена.

— Вот! — Притулов кивнул, будто услышал подтверждение чему-то. — Нравиться она хочет. Кому?

— Себе в первую очередь.

— Неужели? А другим нет?

— Ну, и другим. Что в этом такого? — не понимала Елена.

— А зачем? — с улыбкой спросил Притулов.

Елена пожала плечами:

— Ну, чтобы хорошо себя чувствовать. Ценить себя. И чтобы другие ценили.

— Нет! — опроверг Притулов. — Не для этого! А для того, что ты всем показываешь, что готова отдаться любому! Почему бы тебе так для мужа не одеться? Где-нибудь, где только он тебя видит? А?

— А если у девушки мужа нет? — возразил Петр.

— Тогда и нечего! Нет, не для мужа ты так одеваешься, не для жениха, ты мечтаешь, чтобы тебя все вокруг хотели! Женщина — сумасшедшее существо! — поделился Притулов сокровенным. — Вот ты выходишь на улицу, вся вот такая обтянутая, тебе кажется, что ты хочешь мужчинам нравится — будущему жениху, будущему мужу, а на самом деле ты вредишь каждому! Идет мальчик, школьник, так? Ему, может, лет восемь, так? Он еще в этом ничего не понимает, только догадывается. Ему нужно нормальное развитие — играть с девочками, дружить! А тут идешь ты. И все у тебя наружу! И это для мальчика — травма, разве нет?

— Чушь какая-то, — сказала Елена. — Я должна о детях, что ли, думать?

— А о ком же? Вы же осатанели все! У вас в витринах голые девушки висят, вы сами ходите голые фактически! Это разве не провокация! Да любой маньяком станет! И не думайте, это всех касается! — Притулов, отстав от Елены, пошел по проходу. — Вот вы, женщина в возрасте, — сказал он Любови Яковлевне, — вы зачем эту прозрачную кофточку напялили? А?

— Не такая она прозрачная, — отговорилась Любовь Яковлевна. — И жарко же.

— Не жарко! — отверг Притулов. — Для мужчин ты так одеваешься, хотя у тебя уже дочь взрослая! Она ведь дочь тебе? Почему, кстати, у дочки вырез почти до пупа? А? — Он указал пальцем на Арину, блузка которой действительно имела вырез, но не такой уж и глубокий. Арина отшатнулась:

— Чего вы? Не надо!

— Шею свою показываешь? — обличал Притулов. — Кому? На грудь намекаешь? Чтобы заглядывали? Не так?

Не дождавшись ответа, он шагнул к Наталье:

— И вы туда же! — укорил он ее, покачав головой, словно не ожидал, что Наталья тоже окажется из разряда осуждаемых им женщин.

— Перестаньте, — поморщилась Наталья.

— Ты гонишь, дядя! — крикнул Димон. — Зря пристал к женщине!

Он имел в виду, что Наталья была одета, пожалуй, скромнее всех. Собираясь в дорогу, она, видевшая себя в роли возвращающейся изгнанницы, блудной жены, решила подчеркнуть это покаянным видом одежды: очень простые джинсы и черная футболка с рукавами.

— Хотите сказать, что вы скрываетесь? — спросил Притулов. — Но ведь не мешок на себя одели, все скромненько, но красивенько, и черный цвет вам идет, и вы это знаете! Тоже дразните, как и все! А вы, бабушка? — продолжил он, перейдя к Лыткаревой. — Вам-то совсем уже стыдно!

— Ты чего это? — растерялась Татьяна Борисовна. — Имей совесть, чего пристал?

— Я-то не пристаю, это вы пристаете! И ты, бабушка, тоже! Тебе умирать пора, а ты платочек цветной на голову нацепила! Кому нравиться собралась? А я тебе скажу: это инстинкт! Вы хотите нравиться, даже когда уже никому не нравитесь! Вы до смерти хотите нам головы морочить!

Тем временем Тихон снял с себя сумку и положил ее на ноги Вике, чтобы прикрыть ее живот.

Но Притулов, метнувшись к ним, ухватил сумку, отбросил и спросил, словно безмерно удивившись: