Министерское начальство, естественно, пришло в бешенство — уже от одной мысли, что придется доложить министру. Вызвало всех, кто причастен к происшествию. Устроило разборку. Наконец поставило в известность министра, и операция началась уже всерьез.

Сложность заключалась в том, что необходимость широкого оповещения сопрягалась с требованиями секретности, иначе узнают ненавистные милиции средства массовой информации, которые, как убеждены все, от министерства до рядовых опорных пунктов, лишь пособничают преступникам, снабжая их ценными сведениями, помогающими уйти от ответственности.

К вечеру появился реальный след: в районе Копенок нашли в овраге разбитую милицейскую машину, а рядом — связанного милиционера. Милиционер дал показания: они в ходе заградительно-поисковых мероприятий остановили автобус, напарник пошел проверять, из автобуса выскочили люди, напали, связали.

Какой автобус?

Милиционер ответил: большой, красный, «мерседес». Может быть, рейсовый, но он не обратил внимания: они сзади обгоняли, там никаких табличек не было, а спереди он не посмотрел.

В это время, на счастье, поступил звонок: сознательный гражданин, пожелавший остаться неизвестным, сообщил, что в начале вечера он наблюдал, как двое напали на милицейскую машину, стоявшую перед автобусом. Маршрутом автобуса, к сожалению, тоже не поинтересовался.

И все же стало легче, хотя и не окончательно легко: автобус мог свернуть куда угодно.

С другой стороны, не так уж много красных пассажирских «мерседесов». Стали обзванивать автопредприятия, чьи автобусы ходят по междугородным маршрутам. Выяснилось, что подобных автобусов десятки. Но все же не сотни и не тысячи. Дали указания проверять все красные «мерседесы» — с осторожностью: какой-то из них захвачен, пассажиры стали заложниками, у преступников имеется оружие.

Потом некто сообразительный предложил идею, требующую кропотливости, но сулящую результаты: пусть автопредприятия дадут номера телефонов водителей. Обзвонить их всех и это что-то даст.

Сейчас как раз этим и занимались. Пока все водители отвечали спокойными голосами, что все нормально. Но у некоторых телефоны были отключены или недоступны.

Круги сужались и сужались, все особым милицейским чутьем предугадывали, что вскоре беглецов обнаружат. Лучше бы, конечно, до наступления темноты.

А в оперативных кабинетах уже разрабатывали планы захвата, напряженно думая над тем, как избежать жертв.

Если их еще нет.

22.30

Лихов — Зарень

Дружественная выпивка в автобусе продолжалась. Маховец подобрел, выпил даже на мировую и с Желдаковым, которому повредил ухо, и с Мельчуком, которого чуть не убил.

Петр со всей деликатностью, которая ему была доступна, пытался наладить контакт с Еленой. Та отвечала односложно, но уже без явной неприязни. Пару раз взглянула на Петра с легким удивлением и недоверием — когда тот небрежно упомянул имена двух очень известных по светским гламурным журналам девушек.

— Думаете, вру? — спросил Петр.

— Не знаю… Бывала я в этих кругах. Они очень фильтруют, с кем иметь отношения, с кем нет. На виду же все.

— В этом и фокус, — объяснил Петр. — Они понимают, что если закрутят с кем-то известным, это сразу все узнают. Статьи, фотографии, кому это надо? А когда человек ниоткуда, ну, тайный человек, но свой, то есть, с деньгами и все такое, у него шансов даже больше.

— Логика есть, — согласилась Елена.

И Петр, вдохновленный, продолжил ненавязчивый, но целенаправленный разговор.

Притулов выпивал понемножку, не торопясь, улыбаясь своим мыслям.

Личкин, быстро опьянев, сел рядом с Федоровым и попытался заново рассказать ему свою историю, Федоров делал вид, что слушает, думал о своем.

Димон, накатив водочки на еще одну закурку, блаженствовал.

Старуха Лыткарева задремала.

Любовь Яковлевна, выпив от нервов, почувствовала сильный аппетит и достала вареные яйца, которых взяла в дорогу два десятка. Она ела яйцо за яйцом, сосредоточенно глядя перед собой; Арине это почему-то казалось смешно, она потихоньку хихикала и отворачивалась.

Наталья, спохватившись, что до сих пор не рассказала Куркову о своей жизни в Москве, наверстывала, подробно описывая самые знаменательные события и встречи:

— Он сам мне позвонил, я не навязывалась. Нужна героиня с интеллектуальным и красивым лицом, двадцать восемь лет примерно. Сбился с ног. Ну, ты понимаешь. Либо красивая, но интеллекта ноль, либо интеллект в наличии, а с внешностью плохо, если же и то, и то — возраст старше. Я говорю: минуточку, мне тоже тридцать семь лет. А он: вы какого года фотографию мне прислали? Я говорю: этого. Не может быть! Надо встретиться. Ладно, приезжаю. Он смотрит: вы не шутите, вам правда тридцать семь? Я говорю: паспорт, что ли, показать? Ладно, говорит, снимаем пробы. Хорошо, снимаем пробы, я уезжаю, через пару дней звонок. То, да се, пробы замечательные. Но, кажется, ничего не выйдет по независящим причинам. Я ему: слушайте, не морочьте голову, какие еще причины? Он полчаса что-то такое говорит, а потом говорит: только, говорит, между нами. Хорошо. Только между нами: Изместьев тоже посмотрел пробы. Все-таки он на главную роль. Он посмотрел и сказал, что в паре с вами играть не будет. Я говорю: почему? А он говорит: я, говорит, не хочу выглядеть на ее фоне идиотом… Давай еще выпьем.

Курков кивал. Он понимал и видел то, что было ему известно и по прежним годам совместного проживания с Натальей: ее понесло, она не сможет теперь остановиться. Бывало, он сутками сидел с нею, выводя из этого состояния, слушая упреки, крики, рыдания, дожидаясь, когда она устанет и уснет. Обманывал, говорил: «Делай хотя бы паузы, дождемся трех часов, и получишь свою дозу». Она замолкала и лежала, глядя на часы. Терпела. Когда стрелка приближалась к трем, начинала метаться, будто лихорадочная больная, просить: «Две минуты осталась, какая тебе разница?» Но он старался выдерживать. А потом дозу в пять, в семь…

Вот и сейчас он попытался применить этот метод:

— Наташа, тебе пока хватит.

— Ты что? Я в норме!

— Хотя бы до Зарени.

— А когда Зарень?

— Не знаете, когда Зарень? — спросил Курков Тепчилина.

— Вроде скоро.

— Скоро — понятие растяжимое! — Наталья была недовольна ответом.

Но пока смирилась, только иногда украдкой отодвигала занавеску: не показалась или еще Зарень?

Тихон сжимал руку Вики и улыбался.

Она не убирала руку — словно не придавала этому особого значения.

Нина отказалась от выпивки: у нее для успокоения есть книга.

Дафна знала, что Стив не примет добровольную жертву, он слишком гордый. Надо было все устроить так, чтобы он не догадался, чтобы это выглядело несчастным случаем. Но как устроить несчастный случай? Это ведь не ногу сломать или руку. А заболеваний, которые ведут к слепоте, таких, например, как глаукома или диабетическая ретинопатия, у нее, к сожалению, не наблюдается. Гарантирует слепоту разрыв сетчатки, но непонятно, как этого добиться.

Прочитав множество книг и статей в Интернете, Дафна узнала, что случаев внезапной потери зрения великое множество, но нарочно добиться этого крайне сложно, если, конечно, не выжигать и не выкалывать себе глаза, что недопустимо.

Эта идея стала главной в ее жизни. При этом она вовсе не боялась слепоты, наоборот, ей понравилось изображать из себя незрячую.

Она уезжала в Бриджпорт, где ее никто не знал, и ходила там целыми днями в черных очках, познавая этот город слухом и осязанием. Когда же возвращалась в Хартфорд и вынуждена была опять становиться зрячей, ей было неуютно, странно, хотелось надеть черные очки, но ее никто бы не понял…

Интересно, подумала Нина, а можно ли, в самом деле, так любить человека, чтобы захотеть потерять зрение? И зачем, главное? Что, нельзя любить и оставаться зрячей? Это психоз какой-то. Но не было бы психоза, не было бы и книги. Огромное количество книг вообще основано на психозах, заключила Нина. Даже классика: что, у Раскольникова — не психоз? Или симпатичный парень Гриффите из «Американской трагедии» Драйзера — что, обязательно ему было девушку топить? Психоз. И много таких примеров.