Как любил говаривать на досуге великий режиссер Станиславский, театр начинается с вешалки, а государство — с запаха. Так вот: при таких запахах ни один враг без противогаза в страну не проникнет. По противогазу его и можно будет распознать. Представляете, входит шпион на местный рынок, а там мужики, к примеру, арбузы продают. Все в шляпах и при галстуках. И без противогазов. А этот — в своем резиновом наморднике. Сразу можно брать, ошибки не выйдет. Местные-то к запахам привыкли, а чужак — он и есть чужак. Как говорится, что местному хорошо, то пришельцу — смерть.

Нет, что ни говори, а традиции живучи. Хуже людей. Ничего с ними не сделаешь. И делать ничего не надо. Надо оставить все как есть. И ничего не смешивать. Если испокон веков предки водку пили и огурцом закусывали — пей водку. И закусывай огурцом. Если виски с содовой — тогда виски с содовой. А ежели, к примеру если взять, горилку с салом, то будь добр — поддерживай традицию. И нечего салом виски закусывать.

Традиции — страшная сила. Их никто не видел, но все понимают. Один мой знакомый писатель, Эрих Канн, как-то попробовал пойти поперек. Он коренной гамбургер, этот Эрих Канн. Не в смысле бутерброд, а в смысле житель Гамбурга. А еще точнее — самой что ни на есть его элитной окраины, где живут избранные хранители традиций. И вот этот Эрих Канн, который, как и все уважающие себя европейцы, любит всякую экзотику, съездил как-то в Монголию и привез оттуда самую настоящую юрту. Большую и круглую. В качестве сувенира самому себе. Самому себе, потому что никому в Гамбурге та юрта не нужна. Там не только кочевников нет, но и овец с баранами. Разве что в этнографический музей ту юрту можно сдать. Но, как назло, в этнографическом музее уже была одна юрта. Поменьше, правда, но все-таки была. И вторая юрта им без надобности оказалась. Они там даже предположить не могли, что каждый народ имеет свою юрту. Они думали, что все народы в одной юрте живут.

И тогда Эрих Канн установил юрту в собственном дворе, посреди, как уже было сказано, элитной окраины, в самом рассаднике хранителей традиций. Пригласил консультантов из числа бывших монголов, и они ему все присоветовали: как правильно юрту ставить, где коня привязывать, куда собакам лаять и так далее. И стал Эрих Канн в той юрте проводить досуг, приглашать туда гостей и пить чай с кониной. Живого коня, правда, не нашел. Хотя собака была — старая и хромая. Такая старая и хромая, что уже совсем не лаяла.

На беду Эриха Канна, в его двор выходили окна другого дома. А там сосед жил. И вот этот сосед, увидев под своими окнами форменную Монголию, немедленно, в русле старых традиций, написал донос во всякие органы. Он совершенно правильно написал, что немцы отродясь в юртах не жили, а потому он не желает каждый день видеть в собственном окне плоды чужой и до сих пор незрелой цивилизации. И поскольку юрта не соответствует местным культурным традициям, потребовал ее убрать под угрозой судебной расправы. Естественно, во двор к Эриху явилась высокая муниципальная комиссия, подкрепленная представителями всяких органов. И сосед с ними. Стали разбираться.

— Мой двор, — заявил Эрих, — моя частная собственность. А частная собственность неприкосновенна. Поэтому что хочу, то и делаю. Хочу — лошадей пасу, хочу — баранов режу. Или вы против частной собственности?

Против частной собственности комиссия, конечно, не возражала. Но тут голос возвысил сосед, который тоже уважал частную собственность.

— Мое окно — тоже частная собственность! — закричал он. — И я не желаю видеть в нем юрту. Сегодня юрта, а завтра что? Чингисхан? И что будет с нашими традициями, с нашим народом? Я не хочу, чтобы мои дети выросли монголами.

— А как же всемирная демократия? — парирует Эрих. — Согласно всемирной демократии, каждый отдельно взятый монгол равен каждому отдельно взятому немцу или даже пуштуну.

— Может, монгол и равен, — не сдается сосед, — но не у нас в Германии. Я же не строю кирхи в Монголии или Афганистане.

— А европейскую демократию туда кто возил? — язвит Эрих. — На бомбардировщиках.

В общем, ни до чего они не договорились. На Эриха завели вялотекущее уголовное дело и раз в год приглашают в суд. Иногда приходит все та же комиссия, измеряет юрту по окружности, в радиусе и диаметре. Заодно проверяют на запах, чтобы Эрих Канн, чего доброго, не удумал в юрте самогонку гнать. Они даже не знают, что самогонку гонят в России, ну, в крайнем случае, на Украине. А в Монголии пьют кумыс из-под лошади.

В общем, покрутятся вот так-то и уходят. Сделать-то ничего не могут. Частная собственность. Сосед по-прежнему пишет жалобы. И с ужасом наблюдает за тем, как его собственные дети, отрезав кроликам хвосты и пришив их к тирольским шляпкам, играют во дворе в Куликовскую битву.

XIII. “За Бога единого”

— Ну, вот, — облегченно вздохнул Вася. — Теперь доедем без проблем.

Главное — границу одолеть. А как одолеешь — все. Полная свобода. Живи, как хочешь. Да ты не бойся, быстро доберемся. Хоть прямо, хоть огородами. Где наша не пропадала.

— Лучше не пропадать, — попытался я ограничить его фантазию. — Лучше доехать.

А в голове упорно вертелось: может, и ехать уже некуда? Может, все закончилось? Видения вчерашнего вечера и сегодняшнего утра по-прежнему не давали покоя. Будто нарисованные, за окном, посреди степного пейзажа, за редкими виноградниками являлись то изъеденное морщинами лицо Савченко, исчезающее в темноте сразу после пронзительного крика Соньки, то держащийся за голову милиционер возле снесенной взрывом хаты. А бьющее со всех сторон, будто расколотое выстрелом, солнце преследовало, как расколотая выстрелом же керосиновая лампа.

Василий прав: граница пройдена. Но что это за граница? И пройдена ли? Что дальше? Все? Конец? Или все только начинается? А если так, то что? И кто знает ответ?

— Не сомневайся, — не умолкал Вася. — Я потомственный извозчик. Мой предок еще Пушкина в этих местах возил.

— Ну, это ты хватил. Меру-то надо знать.

— Зуб даю! Возил! — обиделся Вася. — Сам читал. Об этом в книжке написано. — Перегнувшись через меня, Вася полез в бардачок, достал оттуда книгу и бросил мне на колени. — Читай! Там, где закладка.

Раскрыв книгу в указанном месте, я стал читать:

“Был тут в графской канцелярии Пушкин. Чиновник, что ли. Бывало, больно задолжает, да всегда отдаст с процентами. Возил я его раз на хутор Рено. Следовало пять рублей — говорит: в другой раз отдам. Прошло с неделю. Выходит: вези на хутор Рено!.. Повез опять. Следовало уж десять рублей, а он и в этот раз не отдал. Возил я его и в третий, и опять в долг: нечего было делать; и рад бы не ехать, да нельзя: свиреп был, да и ходил с железной дубинкой. Прошла неделя, другая. Прихожу я к нему на квартиру. Жил он в клубном доме, во втором этаже. Вхожу в комнату: он брился. Я к нему. Ваше благородие, денег пожалуйте, и начал просить. Как ругнет он меня, да как бросится на меня с бритвой! Я бежать, давай, бог, ноги, чуть не зарезал. С той поры я так и бросил. Думаю себе: пропали деньги, и искать нечего, а уже больше не повезу. Только раз утром гляжу, — тут же и наша биржа, — Пушкин растворил окно, зовет всех, кому должен… Прихожу и я: “на вот тебе по шести рублей за каждый раз, да смотри вперед, не совайся!” — Да зачем же ездил он на хутор Рено? — “А бог его знает! Посидит, походит по берегу час, полтора, потом назад”.