Искатель алмазов заставил понервничать мать и раздразнил любопытство братьев, но Айза была разочарована. Венгр обманул ее ожидания – вот уже несколько дней она томилась предчувствием: что-то вот-вот должно было случиться, – однако это «что-то» так и не определилось, исчезнув из их жизни почти так же быстро, как и появилось.

Почему он не остался и не рассказал им об алмазах что-нибудь еще? Почему не поведал им о племенах, которые живут в самой чаще леса, о диких зверях, о доисторических животных, которые, возможно, обитают на вершинах тепуев[12], видневшихся вдали, за кронами самых высоких деревьев?

Кто такой Варавва, нашедший самый крупный алмаз за всю историю Венесуэлы, и как он поступил с богатством, которым судьбе было угодно его одарить? Почему месторождение, где он обнаружил камень, было заброшено и почему прежние владельцы покинули прииск, когда алмаз в сто пятьдесят карат, считай, был у них в руках?

В детстве Айза любила сидеть во дворе за домом и слушать чудесные рассказы деда Езекиеля или воспоминания дона Хулиана ель-Гуанче, о невероятных морских приключениях и обожала романы Сальгари[13] и Жюля Верна. У нее в памяти еще свежи иллюстрации, с помощью которых художник, наделенный богатой фантазией, постарался передать еще более богатые фантазии Конан Дойла в его «Затерянном мире», той самой книге о черных загадочных плато, которые когда-то казались ей такими далекими, как Луна. А теперь она видела их воочию, не осознавая, что ведь это именно туда уносилось ее воображение, когда она спрашивала себя, неужели и правда на свете существуют такие места.

Мимолетная встреча с голубоглазым венгром вернула ее к мечтам детства, и она вдруг обнаружила, что те самые рисунки в книге ожили. Оказалось, что в чернеющих на горизонте горах и ущельях еще можно найти золото, алмазы и встретить дикарей-индейцев. А потом вдруг время их существования в реальности истекло, и им пришлось вернуться – как в сказках – на страницы книги, откуда они сошли.

Сколько же ему лет?

Трудно сказать, потому что его кожа, покрытая сеткой морщин, как-то не сочеталась с живым взглядом и искренней улыбкой, и, хотя ему наверняка уже перевалило за полвека, его легко было представить – словно героя книги – человеком без возраста, который таким родился, таким жил и таким останется, когда все, кто его знал, уже лет сто как будут лежать в могиле.

Она даже имени его не запомнила – только глаза, которые немало повидали: в их глубине хранилось великое множество горьких воспоминаний; и все же это его не сломило, словно сердце было настолько закалено, что никакое событие уже не могло его разбить.

– Странный человек, правда? Странный и обаятельный.

Мать выступила из темноты и, ласково погладив дочь по голове, села рядом, и они вместе стали смотреть, как луна с трудом пробивает себе дорогу сквозь густую массу облаков.

– Мне понравились его рассказы.

– А мне – нет. Их хорошо слушать за тысячи километров отсюда, а не здесь, когда у тебя трое детей, у которых в голове ветер. Себастьян ворочается в постели, не может глаз сомкнуть, а ты все глядишь на реку, на сельву и горы, как будто каждый блестящий листок представляется тебе алмазом размером с голубиное яйцо.

– Меня не интересуют алмазы.

– Знаю. Тебе они не нужны, но я-то помню, как ты засыпала меня вопросами о прочитанных книгах и приставала к деду, чтобы он рассказал тебе о чудесных приключениях, которые с ним никогда не происходили. – Она скептически прищелкнула языком. – Ты была готова проглотить его выдумки, лишь бы он никогда не прерывал своего рассказа.

– Ас тобой разве такого не было в детстве?

– Было, но не так, дочка. Не так. Дело в том, что вас, Марадентро, вместо здравого смысла наделили дополнительной порцией воображения. – Она вновь провела рукой по голове дочери. – Вот от этого все наши беды.

Айза промолчала, но затем повернулась к матери и взглянула ей прямо в глаза.

– Себастьян хочет попытаться, – сказала она.

– Что? Добыть алмазы? – Аурелия несколько раз кивнула. – Да. Знаю. Себастьян пошел в мою родню. Подозреваю, что мне следует смириться с тем, что он никогда не станет морским волком, но, с другой стороны, я не желаю, чтобы он превратился в бродягу-оборванца.

– Венгр не показался мне оборванцем.

– Потому что ты смотрела на него как на героя романа, а, между прочим, на нем были ветхая рубашка, заштопанные брюки, засаленная шляпа, а ноги – босы. Думаешь, какой-нибудь матери захочется, чтобы ее сын выглядел подобным образом?

– Себастьян не собирается здесь оставаться. Только попробовать.

– Все поначалу только пробуют: курить, пить, играть, потреблять наркотики… даже мужчина, за которого ты в итоге выходишь замуж. – Аурелия печально покачала головой. – Если он отправится на поиски алмазов и не найдет, то потеряет время. Но если вдруг найдет, то угробит свою жизнь, потому что ничем не будет интересоваться, желая только одного: вновь попытать счастья.

– Может, он всего лишь хочет заработать нам на двигатель.

– Я бы могла так думать, если бы знала, куда плыть. Но ведь нам некуда податься, и совершенно непонятно, что делать дальше, когда выйдем в море. – В ее голосе звучала глубокая печаль. – Грустно осознавать, что мы превратились в цыганское семейство, разве что не бродим по дорогам, а плаваем по рекам и морям.

– А мне нравится. Мы все время вместе; ни тебе мужчин, которые за тобой подглядывают, ни женщин, которые шушукаются за спиной. В Каракасе я уже начала думать, что схожу с ума. А ведь это так здорово – гулять по палубе, сидеть или двигаться, не опасаясь, что за тобой кто-то шпионит. – Она помолчала. – Кроме того, с тех пор, как мы сели на корабль, меня больше не навещают покойники.

– Думаешь, ты лишилась Дара?

– Рано еще об этом говорить, но раз мертвецы не приходят, это что-нибудь да значит.

– Тебе все еще хочется от него избавиться?

– От него не было никакого проку, одни сплошные потери, а когда мне действительно понадобилась помощь, он меня подвел. Сколько я себя помню, мне всегда хотелось превратиться в нормальную девушку.

Аурелия взяла дочь за руку и нежно погладила.

– Ты никогда не будешь нормальной, малышка, – заметила она. – По крайней мере, в том смысле, какой обычно вкладывают в это слово. – Она вздохнула. – Нехорошо, что это тебе говорит твоя собственная мать, но это так. Ты была особенной с того самого момента, как я тебя зачала. – Она перебрала пальцы дочери, словно проверяя, все ли на месте. – Я никогда об этом не рассказывала, чтобы окончательно тебя не расстраивать, но, может, лучше об этом знать. – Она улыбнулась, вспоминая. – В то лето мы на несколько дней отправились на Волчий остров, потому что твой отец собирался в долгое плавание ловить рыбу у берегов Мавритании, и накануне его отъезда, во время полнолуния, мы купались в лагуне. Был прилив, воды было по грудь, и там, на белом песке, в теплой и чистой воде, мы предались любви. – Тон ее голоса изменился, сделался более глубоким и взволнованным. – Мало того, миллионы рыбок заплыли в лагуну и окружили нас, выпрыгивая из воды, щекоча нам ноги и серебрясь в лунном свете. В этом было что-то нереальное, фантастическое и красивое, и я уже в тот момент была уверена, что забеременела и что у меня родится необычный ребенок.

– Вот это да!

– Тебе не стоит об этом жалеть, доченька! Не стоит. Какой бы тяжкой ношей тебе ни казалось быть непохожей на других, еще тяжелее быть такой, «как все». На свете полным-полно людей, которым тоскливо, оттого что их существование ничем не отличается от существования окружающих, и они многое отдали бы, чтобы хоть как-то выделиться.

– Есть много способов выделиться, мой же оказывается слишком горьким, потому что когда я знакомлюсь с человеком, то спрашиваю себя, чем это для него обернется.

– Ты же не намереваешься причинить ему вред! Ты никогда не спровоцировала ни одного мужчину, а если они теряют голову, то в том нет твоей вины. Представь, что какая-нибудь драгоценность чувствовала бы себя виноватой, потому что кому-то вздумалось ее украсть.