Он не закрывал дверь в спальню.
Она сама с лёгким скрипом закрылась у него за спиной. То ли от сквозняка, то ли слегка подтолкнул её кто-то из незримых обитателей бесконечной этой квартиры.
Дмитрий успел услышать обрывок фразы, долетевший из комнаты:
«Гномы, говорит… Ишь, прознали уже… Налетели, стервятники, на свеженькое… Обжоры… Красный куб… и в наше пространство лезут, дармоеды…»
«Надо же» подумал Дмитрий. «Они не только при мне чушь какую-то несут. Они и друг другу сказки рассказывают… Только зачем? Или всё-таки… На са-мом деле здесь бывают гости? Гости…»
Он не лёг. Упал на кровать.
И понял, что встать теперь сможет разве что один или два раза. Не больше.
На большее просто не хватит сил.
И ещё, всё с тем же непреходящим, не отпускающим душу безразличием понял, что не сможет, ни при каких обстоятельствах не сможет съесть ни кусочка (даже самого малого) из той пищи, что предлагают ему уже второй день подряд карлики.
Он ведь и сейчас, и за ужином так ничего и не съел.
«А они понимают, знают, что мне их пища не подходит. Но предлагают почему-то… Издеваются, гады».
И повторил, засыпая:
«Гады!»
Заснул.
Во сне он был маленьким и робким.
Прятал руки за спину. Слюною пускал пузыри. Они лопались и брызги летели на подбородок.
В темноте его сна кто-то прятался и дразнил его, больно дёргая за уши.
Кто-то из жителей здешних мест.
Холодными, влажными, цепкими пальцами.
Отбегал, приближался. Будто прицелившись, выбрав момент — вцеплялся в мочку уха, резко тянул на себя. И тут же отпускал.
И бежал прочь. И снова подходил, подбирался ближе, ближе…
А потом затих, затаился.
Как будто испугался, что поймают, схватят его за руку и тогда…
«Вот бы света немного» подумал Дмитрий. «Мне бы увидеть тебя. Хоть на миг. Тебя или тень твою».
Шаги дробным стуком, частым. Прочь.
Он сбежал. Испугался.
«И ты мысли читать умеешь?»
Дмитрий улыбнулся. И показал язык.
«Боишься?»
Где-то далеко, в самом дальнем уголке его сна кто-то (быть может, всё тот же незримый, тайком пробравшийся в его сон обитатель квартиры) вздохнул тяжело (или, быть может, застонал?), заворочался, по-хозяйски устраиваясь в его сне, и забормотал что-то невнятное, так что и разобрать ничего было нельзя.
«Вот ведь наглость!» с досадой подумал Дмитрий. «Ко мне в сон залез, меня же за уши оттаскал, а теперь где-то здесь и спать устроился! Зараза! Ничего, я вот проснусь — тебя найду. Найду…»
И наугад погрозил в темноту пальцем.
— Вставай!
Ночь ещё не успела пройти; затянулась, задержалась, зацепилась сумеречно-серым краем за крыши домов; длинными пальцами тяжёлых предрассветных туч заскользила, срываясь, по изморозно-влажным их изломам.
Катилась, скатывалась, падала в белую пропасть подступавшего дня.
Прилипнув к окнам, каплями чертила узоры, словно силилась напоследок если не сказать, не крикнуть — так хотя бы написать что-то очень, очень важное, что так и не успела сказать в отведённую ей для жизни пору.
И видно, и ей не хватило времени, чтобы…
— Вставай же ты!
Кто-то тряс Дмитрия за плечо, грубо и настойчиво.
Существо, прикорнувшее было в его сне, вскинулось испуганно, заверещало истошно спросонья — и убежало прочь, от греха подальше.
— Да что там? — замычал Дмитрий, отмахиваясь от этого назойливого кошмара.
Кошмар отступил и, вздохнув, представился:
— Дима, я это. Иеремий.
— Господи, — вздохнул Дмитрий, приподнимая голову.
Он протёр глаза и в сумраке комнаты и впрямь разглядел неясную, словно туманом подёрнутую фигуру.
И впрямь это был Иеремий.
— Что ж ты навязался то на мою голову, — проворчал Дмитрий.
Что-то странное было в облике карлика.
Шапочка куда-то исчезла и густые седые волосы были всклокочены так, что стояли едва ли не дыбом.
Одет Иеремий был в чёрный шёлковый халат. Длинный, совсем не по низкому его росту. Распахнутые полы халаты тёмными крыльями разлетались в стороны и потому временами похож был Иеремий на встревоженную, суматошно прыгающую птицу с широко разбросанными, вороньим блеском отсверкивающими крыльями.
— Вставай, — задыхаясь, словно от волнения или быстрого бега, сказал Иеремий. — Хватит спать-то. Горе у нас!
— Чего? — Дмитрий вскочил и, прыгая по холодному полу, кинулся к двери. — Что там? В квартире что-то?
— Э! — и Иеремий махнул рукой. — Осиротел ты, Дима.
Дмитрий замер, пытаясь осознать услышанное.
— Как это? — спросил, наконец, он. — От мамы новости? Или… отец?
— Да с отцом-то в порядке всё…
Иеремий вытер скатившуюся по щеке слезу.
— Мамка твоя померла.
— Как?!
Дмитрий, поражённый этой страшной вестью, качнулся и схватился за дверной косяк.
— Как?! Как узнали? Откуда? Да что ты несёшь, гад! Откуда тебе про маму мою знать?!
— А чего не знать? — искренне удивился Иеремий. — Я её давно знаю. Почитай, лет двести…
«Что несёт?» лихорадочно думал Дмитрий. «Что он опять несёт?! Зачем он пришёл? Чёрт, он же опять врёт! Врёт! Они, видно, с другого краю заходят…»
— Говори же! — прикрикнул он на затихшего было Иеремия.
— Феклиста… — Иеремий махнул рукой в сторону гостиной. — Матушка твоя горемычная… Померла!
И карлик горько заплакал.
— Слава тебе господи! — и Дмитрий облегчённо перекрестился. — Я то и впрямь спросонья дурость твою за чистую монету принял. Думал, и взаправду мамка моя померла. А ты вон с чем пришёл… Да что ревёшь-то, убогий? Не мамка она мне! Понял? Сколько раз тебе говорить, что я её только сегодня увидел. В первый раз в жизни. И хорошо, что в последний.
— Ой, не надо! — заголосил карлик. — Не надо так! Она же мамка тебе, родная кровинушка! Родила тебя, купала, пеленала…
— Идиот, — прошипел Дмитрий и обессилено опустился на кровать. — Я и так еле хожу, так ты мне и выспаться не даёшь с глупостями своими. Поднял чуть свет…
Утирая потоком льющиеся слёзы, карлик подошёл ближе и, всхлипнув, присел рядом с Дмитрием.
Минуты две они сидели молча.
Потом карлик осторожно тронул Дмитрия за плечо и тихо спросил:
— На похороны-то пойдёшь?
— Это как это? — удивился Дмитрий. — Я бы с радостью… То есть, конечно, с самыми что ни на есть соболезнованиями… И там, со слезами даже… Но меня из квартиры не выпускают. Вы же, небось, и не выпускаете. А за окном голодные… марме… В общем, твари какие-то. И мне, вроде, с господином Кло…
— А никуда ходить и не надо, — прервал его Иеремий. — Всё здесь.
— Чего здесь? — не понял Дмитрий.
— Похороны, — ответил Иеремий.
«Ни хрена ж себе!» и Дмитрий едва не присвистнул от крайнего изумления, чуть было не нарушив трагическую торжественность момента.
— Не может быть!
— Может, — спокойно и твёрдо сказал Иеремий. — Прямо здесь. В квартире.
— Прощание? — попытался вывести разговор в более разумное русло Дмитрий (хоть и знал уже по опыту, что при общении с карликами такие попытки ни к чему хорошему не приводят).
— И прощание, — согласно кивнул Иеремий, — и похороны…
— Где?
— Сказал же, здесь. Прямо здесь. В квартире.
«Нет, что-то совсем херовое они задумали!»
— Невозможно! — решительно заявил Дмитрий. — Вы там хоть пятьсот, хоть тысячу комнат напридумывайте, хоть какие пространства насотворите и хоть какую чушь мне тут рассказывайте, но прямо в доме, в квартире человека похоронить нельзя! Невозможно!
«Да это и не человек вовсе!» одёрнул Дмитрий сам себя.
И засомневался.
А вдруг и впрямь возможно?
Ведь эти твари на многое способны. На многое.
— Это почему это? — Иеремий как будто был даже обижен неверием Дмитрия. — Испокон веков именно так и хороним. И ничего, получается. Очень торжественно, красиво. Трогательно даже. Родственники завсегда довольны остаются.
— Где ж вы могилу копаете? — с иронией спросил Дмитрий. — Прямо в полу?
