И это молчание, эта тишина в тёмных кругах судорогой сведённых ртов была особенно страшной.

Если бы хоть один звук, пусть такой же резкий и давящий, как и тот, что услышал он вечером на кухне, если бы хоть какая-то волна, какое-то движение воздуха дошло до него — не так колотилось бы сердце, и не таким бы тяжёлым было дыхание.

И полёт этот, беззвучный и нескончаемый, тёмной воронкой тянул его за собой, затягивал, завораживал, болотной хваткой держал взгляд в самом центре очерченного звёздными плащами круга.

«Я пойду за тобой» прошептал Дмитрий. «Только ответь. Я пойду за тобой».

Он боялся этой тишины и боялся того, что она может закончиться, прерваться пока ещё неведомым ему, но таким же пугающим видением.

Он уже знал, что в этой квартире, где четыреста девяносто семь невидимых ему комнат, не только за каждым углом, стеной, дверью, но и за каждым движе-нием, шагом и даже звуком может таиться прорвавшаяся, пробравшаяся или просто пришедшая из потусторонних, подземных или надмирных пространств явь, которая в земном его сознании отразится лишающим разума, губительным видением.

Не двигаться. Не говорить. Не дышать.

Отчего-то именно теперь, этой ночью, в этом сне увидел он ту узкую, ненадёжную, над топкой бездной проложенную тропинку, гать из хлипких досочек, что может привести (если только выдержит шаги его) к спасению.

Покой.

Здесь нужны закрытые глаза. Можно глядеть только внутрь.

Если только одна темнота, которая спасает. Та темнота, что внутри.

«Мне не одолеть их».

Не разоблачить их обман. Не разгадать их фокусы. Не пересчитать их.

Слишком много. Слишком много комнат.

Если только удастся закрыть глаза.

Он проснулся поздно.

День был солнечный. Лучи прошли сквозь тонкую щель между занавесками и пылинки серебрились в ярком полуденном свете.

Дмитрий вздохнул и потёр виски.

Посмотрел вверх, потом по сторонам.

Сон исчез без следа. Впрочем, разве в какой-нибудь спальне найдётся обрывок чьего-нибудь ушедшего сна?

Разве только на минуту после пробуждения задержится сон, зацепится краем за солнечную сеть — и скользнёт, отрываясь, и упадёт в глубины тёмной, ночной воды.

«Но здесь же всё не так. Я думаю, что это сон. Но, может, здесь сон начинается тогда, когда открываешь глаза. А когда закрываешь…»

Дмитрий и сам не мог понять, отчего такие мысли приходят ему в голову.

Разум его, успокоенный долгой, привычной, кажущейся вечной и неизменной, такой понятной и измеряемой реальностью и неожиданно отключённый от повторяющихся (и повторяемостью своей гипнотизирующих) картинок земного бытия — вынужден был теперь сам рисовать картины иной, непривычной и непонятной жизни или дорисовывать привычные и хоть отчасти понятные фрагменты в тех картинах, что показывали ему загадочные владельцы захватившей его в плен квартиры.

«Я могу понять. Не всё. Что-то. Например, понятен воздух. Им можно дышать. Понятна пища. Её можно есть. Понятен Игнатий. С можно разговаривать и даже думать, что разговариваешь и при этом всё равно разговаривать. Можно понять сон. Мне уже снились кошмары. Не такие, конечно. Попроще. Кусочек какого-нибудь чудища, что днём спит под кроватью, а ночью прогуляться и развеяться, припугнуть кого-нибудь. Лапа, мелькнувшая в воздухе. Хвост с кисточкой на кончике. Когти, царапающие простыню. Но такое… Да это карлик. Карлик! И вопли за окном. Я испугался. Просто испугался. Меня запутали и заморочили блядские эти кошмары!»

Дмитрий зевнул и откинул одеяло.

«Всё, спокойно. Спокойно! Нечего тут…»

Возможно, этот Игнатий и ночью внушал ему всякий бред. Да только и гипнотизёры не всесильны.

«Он устанет. Выдохнется. Он сам захочет спать. Наверное, как раз теперь он спит и не держит меня за голову. Потому я так хорошо себя чувствую и мысли текут плавно, спокойно. Я думаю, а не разглядывая всяких уродов. Его власть надо мной ослабла. А то и… Вообще исчезла!»

Его нет!

«Дрыхнешь, скотина?!»

Нет его!

И тумана нет!

Теперь всё не так. Не так, как было в прошлое пробуждение.

Дмитрий бодро вскочил и быстро, пока ноги не остыли от тянущего по полу зябкого сквозняка, натянул носки и надел брюки.

Ботинки, что изрядно натёрли ему ноги за вчерашний суматошный день, он задвинул подальше под кровать.

Пол чистый. Пока можно и в носках походить.

«А то и тапочки найду. Позаимствую у хозяев. Я же вор, в конце концов. Чего свою обувь занашивать?»

И Дмитрий усмехнулся, приятно удивившись такой простой, привычной и здравой мысли, возникшей наконец в прояснившемся его сознании.

«Вот так, ребята. Я во всяких переделках был. Я сам кому хочешь голову заморочу. Со мной так просто не совладать…»

Он открыл дверь и вошёл в комнату.

«…Я и сам таким засранцам сказки рассказывал… Ой! Ни хуя себе!»

В комнате, за накрытым к завтраку столом, сидели карлики и чинно, не спеша, в абсолютной тишине пили чай из расписных фарфоровых чашек.

Их было трое. Вернее, двое карликов и одна карлица.

По виду — явно родственники Игнатия.

Горбатые, с низко, на самую грудь опущенными головами, в разноцветных нарядах и всё в тех же вязанных шапочках с пушистыми помпонами.

У карликов мужеского пола бороды были ещё длинней, чем у Игнатия и свисали почти до самого пола (хоть сидели они на высоких стульях и ноги их сантиметров на сорок не доставали до пола).

Карлица же (старушка с лицом маленьким, морщинистым, словно из серого, измятого в мелкую складку пергамента) была, как и подобает старушкам (пусть даже родом не из земного мира) без бороды, но зато с длинными, закрученными в колечки волосками, что росли у неё на остром, сплошь усеянном родинками подбородке.

«Хороша компания» подумал Дмитрий, переводя дыхание. «Тоже, небось, гипнотизёры? Мысли читают, на кухне дежурят. Ну, ну…»

— Доброго утречка, — сказал один из карликов, глянув мельком на Дмитрия.

— Здравствуйте, — ответил Дмирий.

Старушка покосилась на него и глаза у неё блеснули коротко и как-то недобро.

— Какое утро? — проворчал второй карлик. — День уже, полвторого.

— Ага, — согласилась старушка. — Уж ждём, когда проснётесь. Ждём, ждём…

— Хлебать даже стесняемся, — проворчал первый карлик. — Чтобы не разбудить.

— Я вот обожглась пару раз, — пожаловалась старушка и потянулась за чайником.

— Не лезь, Феклиста! — строго сказал сидевший рядом с ней карлик и хлопнул её по руке. — Не твоя очередь!

Старушка зашипела в ответ, но руку всё же убрала.

«Идиоты» решил отчего-то Дмитрий и пошёл в туалет.

Едва он повернулся спиной к карликам, как услышал звонкий шлепок.

Старушка взвизгнула.

— Это тебе в науку, — пробормотал кто-то из карликов. — Взяли в приличный дом — так и веди себя…

Окончания фразы Дмитрий не расслышал.

«Эти попроще будут» подумал он.

В туалете было светло и покойно. Встреча с новыми обитателями квартиры ничуть не испортила ему настроение и всё те же мысли, лёгкие, светлые, чистые быстрыми утренними птицами проносились у него в голове (жаль только, что поймать хоть одну из них и чуть неспешней обдумать не было никакой возможности).

«А если, к примеру, мне скандал какой учудить… посуду там разбить или обхамить кого… выгонят тогда?.. а если нет?.. а что будет… снаружи то там не так просто всё, не так просто… чего это они меняются всё время: то Игнатий этот, то вот новые теперь… а сколько всего их?.. а давай я их про гномов спрошу…»

Вода забурлила, запенилась, сливаясь в унитаз.

«Да они, пожалуй, и сами гномы!»

Дмитрий улыбнулся, довольный собственным остроумием.

Во время умывания он время от времени смотрел в зеркало и показывал себе язык.

«Гномы! Уродцы!»

Он захихикал и ткнул в своё отражение пальцем, угодив прямо в глаз.

«Во тебе! Это чтобы не смотрел на них, не смотрел!»

— Твари! — зашипел Дмитрий и неожиданно сорвался, затрясся в накатившем волною неудержимом, отрывистом смехе.