Он сел – осторожно-осторожно – ожидая, что сейчас раздастся предательский скрип растянутой сетки кровати. Она, конечно же, скрипнула, – но едва слышно. Руслан замер. От дальней стены не доносилось ничего. Из-за перегородки слышалось шумное дыхание Ростовцева.

Ложная тревога? Звуки издавало остывающее дерево, нагревшееся за день?

Глаза постепенно привыкали к темноте, и Руслан уже мог различить прямоугольник окошка на другой, ближней стене: не то чтобы более светлый, скорее чуть менее темный…

А того окна, от которого донесся подозрительный звук, Руслан не видел… Он соскользнул с кровати – сетка вновь предательски скрипнула – неслышно сместился в сторону, вытянув руку с пистолетом и отчаянно сожалея об отсутствии прибора ночного видения.

Теперь понятно, что его разбудило: кто-то тихо и аккуратно подцепил раму гвоздодером или монтировкой, – и выставил. Но совсем бесшумно не получилось.

Затем Руслан увидел и второе окно, – кто-то, только что перекрывавший снаружи оконный проем, теперь отодвинулся, отошел совершенно неслышно…

Подхватив ватник, служивший ему подушкой, Руслан двинулся к двери, осторожно, не лязгнув, отодвинул засов – с неприятным чувством, что именно этого от него ожидают. Постарался сыграть неожиданно: присел на корточки чуть в стороне от двери, резко толкнул ее. Тут же швырнул ватник наружу, вправо, – а сам низом, перекатом, метнулся влево.

Выстрелы не прозвучали. Никто, купившись на обманку, не открыл огонь по безвинному ватнику. Никто, разгадав нехитрый трюк, не попытался всадить пулю в Руслана. Тишина.

Он тотчас же, вторым перекатом, ушел за угол дома, поднялся на ноги. Напряженно всматривался в ночь… И, кажется, кое-что разглядел.

Два пятна, светящихся в темноте, – совсем рядом друг от друга. Что за чертовщина… Неужели…

И тут прозвучал смех. Странный. Страшный. Нелюдской.

Руслан медленно поднял пистолет, направил на светящиеся пятна… Рука подрагивала – он удивился, и разозлился сам на себя.

– Нехорошо… Русланчик… Кто же так… старых друзей… встречает…

Голос, произнесший эти слова, принадлежал кому угодно, только не человеку… И глотка заговорившего существа привыкла издавать совсем иные звуки… Но Руслан уже догадался, чей черный массивный силуэт темнеет там, среди поросли молодых рябинок.

– Эскулап?.. – спросил он полуутвердительно.

– Не рад, гляжу… но ты меня искал… а кто ищет, тот найдет… или того найдут…

После каждого слова раздавалось неприятное зубное клацанье, но Руслан не обращал внимания… Сказать, что он был ошарашен, – ничего не сказать. Он никогда не принимал всерьез пьяные рассуждения Эскулапа о том, что мозг ликантропа по потенциальным возможностям не уступает человеческому. Что безмозглые твари, убивающие все живое, способное послужить пищей, – сродни младенцу, не осознающему пока, что творит. Что любой вервольф в идеале может обрести разум и способность сознательно управлять своими превращениями…

Руслан, имевший достаточно дела с кровожадными мохнатыми бестиями, не верил выкладкам Эскулапа. Считал их заумными теориями – изящными, но бессмысленными.

Теперь наглядное подтверждение тех теорий сидело неподалеку – ликантроп, каким-то чудом сохранивший разум и способность к речи…

– Как вам это удалось? – спросил Руслан, опуская пистолет.

– Рискнул, Русланчик… рискнул и выиграл… – проклацал оборотень.

– В иконе старухи Ольховской было спрятано какое-то зелье? Снадобье, которое за тридцать лет так и не смогла создать Лаборатория?

– Ты всегда был… догадливым мальчиком…

Ликантроп, бывший когда-то Эскулапом, засмеялся – если жуткие, звериной глоткой издаваемые звуки можно было назвать смехом.

– Значит, вы можете… ну, обратно…

– Рад бы… но не могу… Одного лишь… старого зелья мало… Нужно что-то еще… Что – не знаю… Может… генетическая… предрасположенность… Может… Не знаю…

– Но тогда зачем?! – изумление Руслана было абсолютно искренним. – Зачем – на себе?

– Выхода… не было… или сдохнуть… или жить… вот так жить…

Вот оно что…

Руслан вспомнил свою последнюю встречу с Эскулапом – в Логове, два месяца назад, сразу после побега Ростовцева. Вспомнил, что Эскулап показался тогда постаревшим, – как-то внезапно и резко… И, пожалуй, больным, – хотя за все годы их знакомства ничем не болел. Ни разу… А этот его знаменитый «эликсир здоровья», он же «эликсир жизни»? Эскулап пил много, пил, практически не стесняясь начальства. Принимал собственноручно приготовленную на спиртовой основе смесь с регулярностью лекарства. Что, если…

Закончить мысль Руслан не успел. Оборотень заговорил снова:

– И у тебя… Русланчик… нет выхода… или сдохнешь, или… станешь, как я…

– Пятьдесят второй штамм? Некоторые испытуемые прожили несколько лет после его приема…

– Не мечтай… Ты ведь всегда… был реалистом…

Как бы ни выглядел сейчас Эскулап, мыслил он по-прежнему здраво. И озвучил то, что Руслану не хотелось признавать даже наедине с собой: без наблюдения знающих специалистов, без регулярного введения сложного комплекса препаратов на годы жизни рассчитывать нечего. Отмеренный ему срок гораздо короче…

– Вы можете чем-то помочь? Мне и Ростовцеву? Больше нам рассчитывать не на кого.

– Я все сказал, Руслан… Осталось три дозы… Тебе… Ростовцеву… и вашей женщине… Другого выхода нет… Я устал, Русланчик… Устал быть… единственным… Новый вид… хомо ликантропус… и всего одна особь… непорядок… Терять тебе нечего… кроме быстрой смерти… ты знаешь, что есть смерть?.. И я не знаю… И не хочу… узнать… А получишь свободу… от всего… и долгую жизнь…

– А Наташа? Ей-то зачем?

– Не смеши… вид должен размножаться… чтобы выжить… Я много лет… возился с вервольфами… хочу поставить эксперимент… последний… Станешь Адамом… новой расы…

Оборотень замолчал. Похоже, его гортань изрядно устала от непривычной работы – последние слова звучали все более неразборчиво.

Руслан тоже молчал, размышляя. Не о предложении Эскулапа… О другом. О том, хватит ли Наташе решимости пустить в ход свой пистолет – два последних патрона в обойме снаряжены спецпулями с серебряной начинкой… Или хватит ли решимости Ростовцеву – если Наташа введет ему ударную дозу антидота, и Андрей на короткое время вновь почувствует себя человеком…

О себе Руслан не думал. Адамом новой расы он не станет. Значит, умрет. Человеком.

Шагнул назад, и еще раз, и еще… Хотя прекрасно понимал, что пара лишних метров – ничто для оборотня, для его стремительного прыжка-полета… Ладно, даже эта мохнатая смерть не убивает мгновенно… Четыре первых, обычных патрона он успеет расстрелять. Должен успеть… А следующие станут смертельными для вервольфа. Правда, Руслану это ничем не поможет. Аргентизация прикончит мутировавший организм ликантропа тоже далеко не мгновенно…

Эскулап в нынешней своей ипостаси видел во тьме куда лучше, чем кошка. И прекрасно разглядел, как поднимается пистолет.

– Не глупи… Сам знаешь… меня сейчас…

Грохнул выстрел. Вспышка на миг разорвала мглу. При свете второй Руслан увидел несущуюся к нему мохнатую тушу.

Он нажимал на спуск, когда страшный толчок в грудь сбил с ног. Нажимал и позже, упав, когда клыки полоснули по горлу… Нажимал, чувствуя, как дергается в руке пистолет, – хотя не чувствовал больше ничего, даже боли, и не видел ничего, – лишь багровый туман, клубящийся перед глазами… Потом пистолет замолчал, а туман стал гуще, и из него прозвучал ласковый женский голос: «Алеша, Алешенька…», Руслана много лет никто не называл так… «Мама…» – прошептал он, а может быть, лишь попытался прошептать…

Граеву доводилось видеть такие дома – в Грозном, вскоре после того, как его заняли федеральные войска во время первой чеченской… И в кадрах старой кинохроники доводилось видеть – там, где на экране возникали руины Сталинграда, или Берлина, или любого другого из многочисленных разрушенных войной городов.

Однако данный конкретный дом располагался не в Сталинграде. И не в Берлине. И даже не в Грозном… В центре Санкт-Петербурга – а на улицах этого города никогда не грохотали ни подковы вражеской конницы, ни гусеницы вражеских танков, что бы там ни говорили злопыхатели о «сердце Империи, размещенном под кончиком ногтя»…