– Закругляйся, – негромко бросил Акил, стоявший чуть поодаль за спиной разошедшегося прорицателя.

Толпа, разбереженная неистовыми речами оратора, бесновалась и ревела. Грендам сделал едва заметное движение пальцами, давая понять, что расслышал своего соправителя. Он поднял руку, призывая к тишине, и мгновенно овладел вниманием аудитории. Он выкрикнул:

– Храм всегда считал милосердие уделом слабых и гнилых духом! Докажем же, что наш дух чище и крепче, чем у братьев Храма! Я чувствую, как на меня смотрят глаза, ваши глаза, глаза кого-то из тех, кто подожжет и очистит мир! Эллоэн!

– Эллоэн!!! – выдохнула боевой клич сардонаров толпа.

Акил провел рукой по своим длинным волосам и усмехнулся, кажется с одобрением.

В то время как неистовый прорицатель и оратор Грендам воспламенял своими воззваниями толпу, а его соправитель Акил без лишней огласки держал в руках все действительные рычаги управления ситуацией, Костя Гамов, счастливый гость обоих вождей сардонаров, открыл глаза и утвердился во мнении, что вот уже второй день подряд делает это (открывает глаза) при обстоятельствах более чем странных и примечательных. Сколько можно? В прошлый раз он нашел себя в каком-то мерзком подземелье, где слезились стены, а пол шел уступами, где в чанах лежали мертвецы, в обозримом будущем оказывающиеся не такими уж и мертвыми… Теперь же Константин не сразу понял, где находится. Потолочное перекрытие выплыло на него из клочьев сизого тумана, из пущенных поверх слоя этого тумана барашков кружевной пены. Потом Гамов стряхнул остатки сна, неверного, круто заверченного, со множеством калейдоскопически мелькающих лиц и финальной сценой, быстро тающей в памяти: из гигантского тела великана, вращающегося вокруг Луны, один за другим лезут черви, черные, с отлакированными, точеными головами и чужими – человеческими – лицами. Одно из этих лиц, длинное, опасное, с хищной прорезью рта, тем не менее его, Константина. Червь.

Он червь.

Гамов конвульсивно раскинул руки и ноги, с грохотом повалив на пол высокий сосуд с узеньким горлом и гулкими, как колокол, боками. Из него потекла вязкая, красненькая жидкость. Запахло специями. Костя приподнял голову и, обнаружив себя посреди огромного зала, вдруг увидел, что подле него… (Черт побери!!! Или кто в этом мире отвечает за неприятности?!) снова лежит труп.

Нет, уже не тот. Рука, та, что он видел на краю чана там, в подземелье, была белая, с длинными пальцами и явно мужская. А эта? Явно женская. Маленькая, пухлая, смуглая, с толстенькими пальцами, похожими на сардельки. Судорога прихотливо сломала полусогнутые пальцы. Лунки ногтей побелели. Гамов поднял голову чуть повыше и только теперь увидел, что труп не прозябает в одиночестве… Рядом валялись еще около десятка мертвых тел – некоторые без видимых повреждений, иные изуродованы ужасающей силы ударами холодного оружия, рубящими и колющими. У лежавшего в двух шагах от Гамова высокого смуглокожего парня, почти юноши, вот таким рубящим ударом был развален корпус почти до поясницы. Второй был просто-напросто перерублен пополам. Еще одному вчерашнему сотрапезнику Гамова, толстому, с обрюзгшим, красным лицом и складчатой шеей, отсекли обе ноги и размозжили череп так, что верхняя половина головы стала плоской, как площадка, на которой ораторствует Грендам… Не пощадили и женщин. Помимо той, что первой увидел Гамов, были убиты еще две. Одну проткнули насквозь столовым прибором, похожим на небольшой вертел, другая же выглядела словно живая, если не считать двух симметрично расположенных кровоподтеков на шее.

Всего Костя Гамов, окончательно откисший ото сна, насчитал восемь трупов – пять мужских и три женских.

– У них тут в геометрической прогрессии трупы множатся, что ли? – пробормотал он. – Вчера один, сегодня – восемь…

Тут ему пришло в голову, что ход времени сложно оценить, не зная здешних единиц его измерения, и еще – то же касается и всех остальных критериев, которыми он оценивал, промерял свою жизнь в земных декорациях, кажущихся сейчас не более реальными и досягаемыми, чем недавний сон.

Оглядев себя, Гамов выяснил пикантную подробность: он практически голый, если не считать какой-то забрызганной вином и соусом тряпки, которой обвязана поясница.

Соусом ли?

Гамов взглянул на свои руки, перепачканные явно не в соусе. Что-что, а засохшую кровь он мог распознать еще с тех времен, как занимался в юношеской секции бокса и даже имел виды на получение звания КМС. Не вышло… Костя рос пытливым мальчиком, и эти его пытливость и любопытство привели к тому, что, дожив до двадцати девяти лет, он не добился успехов ни в одной области, в которой пытался достичь каких-то высот. Бокс… Университет. Журналистика, компьютеры… Практика на телевидении… Два месяца в СИЗО, куда Гамов попал по удивительному стечению обстоятельств и, разумеется, будучи совершенно невиновным (как, впрочем, любят утверждать даже серийные маньяки и киллеры-многостаночники)… Смена видов деятельности по окончании МГУ. Путешествия, попеременно то веселые, то печальные. Удар ножом в бок, в процессе устранения последствий коего Константин познакомился со своей будущей женой. Она так и осталась в статусе «будущей», потому что за неделю до свадьбы Гамов, как пишется в романах, встретил другую. Эта тоже имела отношение к колото-резаным ранам, как и первая, потому что была заслуженным мастером спорта по фехтованию и входила во второй состав женской сборной России.

Гамов, покачиваясь, встал на ноги. Шумело в голове. Океанские валы, разбиваясь о внутренние стенки черепа, убирались с невольным ворчанием. На губах тлел какой-то тошнотворный привкус. Гамов уж подумал, не оптимизировать ли ему как-то свое муторное состояние, но организм решил за своего хозяина, и Костю вывернуло наизнанку остатками вчерашних яств. По всей видимости, уроки юности, позволявшие ему с равным успехом переносить и вид трупов, и последствия вечерних злоупотреблений за трапезой, несколько подзабылись. М-да… Неласковым выдавалось пребывание посланца Земли в этом дурацком и гибельном мире гигантского звездолета, выглядевшего так солидно и интригующе снаружи и оказавшегося столь непривлекательным, столь противоречивым изнутри… Впрочем, никто не ожидал, что будет легко, сказал сам себе Гамов и тут увидел еще одного.

Этот новый был равно не похож ни на смуглолицых, в кожаных штанах, воинов, с их детской кожей и играющими под ней мощными, быстрыми мускулами, ни на – в особенности – тех желтоглазых мелких уродцев, что выводили Гамова из узилища. Ростом он был примерно с Константина, что по местным меркам, верно, должно считаться высоконьким, лицо… Лицо показалось смутно знакомым, хотя не мог, решительно не мог Константин видеть этих черт прежде. Светлая кожа, четко очерченные рот и подбородок, широко посаженные, большие серые глаза. Темная щетина. У тех, желтоглазых, виденных раньше, были безволосые лица и серая кожа, изрытая ямочками. Мелкие черты, словно размазанные по физиономии. В моторике же смуглокожих юношей, несмотря на отточенность и быстроту их движений, было что-то неестественное, заторможенное, словно гнетущее их изнутри.

Этот же был похож на землян куда больше всех прежде виденных Гамовым. Даже тот, рыжеволосый, с характерным умным и злым лицом, тот, которого они именовали Акилом, – даже он похож меньше…

Человек сидел, прислонившись спиной к массивной опорной колонне, полуприкрыв темно-серые глаза. Левая половина его лица у виска представляла собой сплошную рану, затянутую коркой спекшейся крови. Человек был обнажен до пояса. Массивный его торс был в мелких кровавых брызгах, словно кто-то кропил его с помощью маленькой кисти. Правое предплечье, впрочем, было почти сплошь залито кровью, рука перехвачена тремя широкими полосами темной, подсыхающей жидкости. Человек тяжело ворочал нижней челюстью, то открывая рот до отказа, до закрывая и массируя правой рукой челюстные мускулы. У Гамова запершило в горле, и он сухо кашлянул.