Она едва помнила тот вечер. У нее был ужин с одним мужчиной, и, прежде чем она поняла, что он собирается сделать, тот сдернул маску с ее лица. Ужас, который отразился в его глазах, когда он увидел ее обезображенное лицо, причинил ей невыносимую боль. И до сих пор причинял, когда она вспоминала об этом случае. Она не могла припомнить, что случилось сразу же после этого, помнила только, что, когда Перси вошел в комнату, она стояла над человеком, в чью грудь был всажен обеденный нож. Перси помог ей спрятать тело, и никто ничего не узнал об исчезновении этого наглеца. Но она получила бесценный урок, и никому больше не удавалось захватить ее врасплох. Даже граф никогда не видел ее лица. Он уважал ее тайну и те причины, по которым она ее сохраняла. Возможно, он даже испытывал возбуждение при мысли, что проводит ночи с женщиной, которую мог бы не узнать, сними она маску. Это чувство разделяли многие мужчины. Они наслаждались окружавшей ее тайной, но только она знала правду.

Настоящее ее имя не Печальная Роза, ее зовут Кейт. Леди Кэтрин Андерс, внучка седьмого герцога Камарейского, двоюродная сестра Люсьена Доминика, девятого герцога Камарейского. Именно ей с Перси должен был принадлежать Камарей, а вовсе не Люсьену. Перси был ее братом-близнецом. А теперь у Люсьена двойняшки. И они с Перси были двойняшками!

Все удивляются, почему она ходит в черном, а ведь это траур. Траур по всему, что она потеряла, по всему, что обманом забрал дорогой кузен Люсьен. Она всегда носила траур по Камарею, а теперь носит траур по единственному человеку, которого любила. По Перси. По дорогому, милому Перси. И еще она носит красную розу. В память об Англии. О любимой Англии. Ее родине, откуда ее изгнал Люсьен.

Люсьен украл у нее все, думала Кейт, изумленно глядя на свое обезображенное лицо и проводя пальцами по шершавому шраму. А вот теперь по его вине умер Перси. Глаза Кейт обратились к чудом уцелевшей картине. Она была задрапирована черным крепом и вполне могла быть портретом Кейт. Но это был портрет молодого человека в черном бархате, судя по покрою его одежды написанный лет двадцать назад. Красиво очерченные губы сложены в прелестную улыбку, а в глазах цвета хереса – насмешливое выражение. Он удивительно хорош собой, само совершенство. Ее копия, но в мужском варианте. Вспоминая времена, проведенные вместе с братом, особенно годы, прожитые в Камарее, Кейт сквозь набежавшие слезы видела лицо Перси. В глубине ее души тлели гнев и возмущение, когда она думала об удивительно беззаботных днях, предшествовавших их изгнанию из Камарея.

Они всегда были вместе, и это естественно. Даже ее короткий брак с лордом Чарлзом Андерсом не повлиял на ее близость с Перси, ибо и муж не смог преодолеть того особого чувства родства, которое свойственно всем близнецам. Разумеется, она никогда не любила Чарлза, поэтому он никак не мог быть соперником Перси. Она вышла за Чарлза лишь из-за его богатства и титула. От своего отца, графа Гренборо, он должен был унаследовать большое поместье и титул. Но по воле судьбы граф пережил единственного сына, и после его смерти, на следующий год, титул перешел к одному из кузенов. В мгновение ока она оказалась состоятельной вдовой, однако титул графини ускользнул от нее.

Жена Перси, леди Энн, вообразила, что может вытеснить Кейт из его сердца. Однако это ей не удалось. Он не мог покинуть свою Кейт, ибо составлял с ней одно целое, друг без друга они просто не могли существовать. Перси женился на леди Энн только ради денег. Он и Кейт уже давно истратили все, что досталось ей от покойного мужа, и отчаянно нуждались в деньгах. Но его женитьба не спасла их, ибо все, чем располагала леди Энн, быстро растаяло в Венеции. И как же поступила эта мышка, жена Перси, когда наступили трудные времена? Бежала обратно в Англию, под крылышко семьи, предоставив Перси и Кейт самим бороться за свое существование. В сущности, Кейт была рада бегству этой английской мисс, прихватившей с собой и своих маленьких сопливцев. Она никогда не могла понять, почему Перси их усыновил. Кейт усмехнулась при мысли о том, что отныне беглянка стала вдовой, но узнает об этом лишь по прошествии долгого, очень долгого времени.

Они с Перси были людьми сильными и сумели пережить эти первые длинные венецианские зимы. Однако Кейт всегда помнила, что их судьба должна была бы сложиться совсем по-другому. Не родись Люсьен на свет Божий, они с Перси были бы законными наследниками Камарея. Купались бы в золоте, обладали большим влиянием. Но нет, они остались бедными кузенами, которым выделяют лишь жалкие гроши. Кейт смотрела в зеркало, словно загипнотизированная, не в силах оторвать глаз от обезображенного лица. Она вспоминала, какую мучительную боль испытала в тот день в убогой английской гостинице, когда пистолет, за обладание которым боролись Перси и Люсьен, случайно выстрелил. Пуля рикошетом вспорола ей щеку, и, обливаясь кровью, она упала. Пролитая в тот день кровь должна была принадлежать не ей, а Люсьену.

Все произошло совсем не так, как они задумали, – обычная, впрочем, история, когда дело касается Люсьена. Он словно был заговорен. Кейт хрипло рассмеялась, вспомнив, сколько раз они покушались на жизнь дорогого кузена. Но ничто не брало его, как кота с девятью жизнями. Прошло уже семнадцать, даже восемнадцать лет с тех пор, как она в последний раз видела Люсьена, и, должно быть, он израсходовал почти все свои жизни. Вероятно, даже все, кроме одной-единственной, последней.

Вздохнув, Кейт медленно подошла к кровати и, усталая, легла на мягкий мех. Ей хотелось спать. «Нет, спать еще не время, – подумала она. – Я должна поразмыслить». Перси мертв, уже в который раз напомнила она себе. Ее милый Перси мертв, а Люсьен жив. Ее близнец-брат мертв, а Люсьен родил близнецов.

Оглядывая свою разгромленную спальню, Кейт растирала пульсирующие виски. Ее глаза потускнели от невыносимой боли. Надо что-нибудь изобрести, говорила она себе. Должен же быть какой-нибудь способ заставить Люсьена заплатить за все, что он совершил против них с Перси. Нельзя допустить, чтобы Люсьен ушел от мести. Да, решила Кейт, зарываясь обезображенным лицом в шелковистый мех, Люсьен заплатит – и заплатит дорого. Она придумает, как покарать его, но пока... пока лучше всего уснуть. Завтра будет достаточно времени, чтобы обдумать, как отомстить Люсьену Доминику, герцогу Камарейскому.

В туманных небесах над широко раскинувшимся Лондоном начинали расползаться сумерки поздней осени. Из тысячи труб, сложенных из красного кирпича или отлитых из портлендского цемента, поднимались клубы темно-серого дыма. Поддерживая огонь в каминах, лондонцы боролись с сыростью и холодом, наползавшими с Темзы. В преддверии вечера окончательно улетучивалось последнее тепло дня. Согреться мечтали все: бедные семьи, жители индустриальной восточной части города, бережно тратящие скудные запасы угля, добродушный домовладелец, потирающий руки перед потрескивающим огнем в гостинице или таверне в Уайтчепле или Лаймхаусе, в приречных районах, деловитая служанка, топившая камин в изящно обставленном салоне в одном из особняков в таких модных местах, как Расселл, Беркли или Хановер. И все они вносили свою долю в этот толстый слой маслянистой сажи, которая опускалась на город.

По улицам все еще сновали уличные торговцы, расхваливая свои товары, позвякивая колокольчиками, чтобы привлечь внимание прохожих. Острый запах свежих устриц, которых по дешевке продавали с тележек, не менее едкий запах вчерашних креветок, продаваемых на каждом углу, смешивались со стойкий вонью отбросов, скопившихся в открытых сточных канавах, откуда только сильный ливень мог унести их в Темзу. Более приятные запахи – горячих булочек и пирогов – соперничали с запахами ослиного молока, свежих фруктов и овощей, которые продавали разносчики, сновавшие по узким булыжным улочкам Лондона.