– Если ты хочешь получить от меня благословение на развод с Антоном, ты его не получишь! – Быстро окрепший после сердечного недуга кулак Полины Ивановны с силой опустился на стол. – Поживи хотя бы год с ним, прежде чем разводиться. Постарайся увидеть в нем что-то хорошее. Полинка, ну разве он может не нравиться, а? Он же красавец! Бабы, глядя на него, слюни пускают, а ты нос воротишь. Разве можно таким мужиком брезговать?!

– Наверное, я не люблю его, вот и все.

Не стала спорить с теткой Полина, хотя многое могла бы рассказать об этом красавце несимпатичного. То, к примеру, с какой силой тот чистит нос по утрам в их общую раковину и как потом не все смывает оттуда за собой. Тьфу, гадкий!..

– Может, и не любишь, – очень быстро вдруг согласилась Полина Ивановна. – А ты что же, думаешь, что все до единого браки заключаются на небесах? Дурочка ты моя. Все по грешной земле ходим. А те браки, которым довелось состояться с божьего благословения, очень редки, поверь!

– Но у тебя же случился, теть Поль, – возразила Полина, вспомнив покойного дядю Володю. – Вы же так любили друг друга. Вы же дышать не могли друг без друга.

– Не могли, – с печалью согласилась тетка, повесив голову на грудь, потянулась было за сигаретой, но тут же снова вскинулась с прежним азартом. – Но он ведь меня тоже лапал, Вовка-то! И вот здесь и здесь лапал! Хватал за все места и позы заставлял неприличные принимать.

– Те-етя-аа!!

Все, Полина больше не могла этого выносить. Вскочила и бегом на кухню. Если тетка не угомонится, она сейчас примется обои у нее со стен срывать, и ремонт затеет, и плитку всю сколупнет с пола, чтобы новую положить. Она займет себя чем угодно, лишь бы не выслушивать никакой ереси «про это».

Как это в духе времени, а! Как модно сейчас стало всюду и везде говорить о сексе! В стародавние времена заявляли, что в нашей стране секса нет, а теперь все кинулись скопом опровергать это.

Есть! Есть, орут во все горло на каждом перекрестке, с каждого буклета, с экрана! Есть у нас секс, да какой! И мы вас всех переплюнем, перещеголяем и, прости господи, переперетрахаем, таким, кажется, модным словом это сейчас зовется.

Низвели такое священное таинство до уровня животного паскудства, зачем? Для чего?! Для рейтинговых скандалов? Для сладострастного слюноотделения, после которого неизменно наступает тошнота? Ведь это и в самом деле таинство, такое же точно, как рождение ребенка, поскольку посредством его дети и зачинаются. А они все что сделали?..

Это должно быть свято хранимо, верила когда-то Полина. К этому не должно быть допущено ничьих посторонних глаз. А что сделал из всего этого Антон?! Он распахнул двери их спальни настежь! Он не только с теткой посмел рассуждать о проблемах в их интимной жизни. Он ведь и с друзьями это обсуждал. Может быть, с того момента проблемы как раз и начались? Было это…

Да, все правильно. Случилось это через две недели после их бракосочетания. Семейная пара, с которой Антон был дружен и до женитьбы, пригласила их за город на дачу. Была организована великолепная программа с театрализованным представле-нием, устроенным их детишками, купание в реке, барбекю. Полина была почти счастлива. Пока не зашла случайно в бильярдную. Правильнее, она шла туда, но не дошла, застыла на пороге.

Господи, она не хотела ничего подслушивать! Отмотай сейчас время назад, она все бы сделала, чтобы не слышать тех слов, которые сказал ее молодой муж:

– А моя Полинка стесняется, дуреха, заниматься сексом…

И он назвал ее утреннее положение таким гадким, таким отвратительным словом, что Полине показалось, будто ей на голову вывалили ведро с жирными жабами. Она замерла, зажмурившись, и все ждала, что же произойдет дальше. Рухнет небо на гнусную голову ее мужа или нет? Ну, если не небо, то хотя бы потолок.

Нет, ничего не рухнуло. Все осталось на своих местах: и небосвод, и плиты перекрытия загородного дома. И даже осудить Антона никто из его друзей не поспешил, а принялись скопом обсуждать, почему это у нее – у Полины – такое извращенное представление о сексе. Заметьте, не у них, а у нее! Не у них, бесстыдно распластывающих чужую интимную жизнь и заглядывающих во все потайные места, а у нее!

Еле хватило сил дождаться вечера. Еле хватило сил не устроить Антону сцену прямо там же, возле стола, обтянутого зеленым сукном. Воспитание не позволило. Оно и улыбаться заставило, и заставило делать вид, что все просто отлично, что ей все нравится и что пощипывание мужем ее зада доставляет ей просто дикое удовольствие.

А стоило отъехать от дачи друзей на расстояние километров в десять, как она разрыдалась. Антон перепугался, помнится, начал приставать, допытываться, не обидел ли ее кто тайно. Она все отрицала и, разумеется, об истинной причине своих слез не рассказала ему. Опять виной тому ее природная застенчивость, касающаяся интимных вопросов. Да и стыдно было обвинять мужа в чем-то, когда он с таким волнительным пылом пытался ее утешить. Потом его волнение переросло в возбуждение. Оно у него все нарастало и нарастало и заставило его свернуть с дороги в ближайшую лесополосу. Там Антон, прекратив за нее переживать, поставил Полину именно так, как, с его слов друзьям, она стеснялась это делать, и…

И вот как раз в тот момент, уступая ему и двигаясь, стиснув зубы, в таком ритме, как он велел, Полина и поняла, что не любит его. Не любит своего мужа Антона, за которого выходила замуж в твердом уме, трезвой памяти и совершенно не по принуждению. Она его не любит, решила она тогда, с брезгливостью принимая из его рук влажную салфетку. Чувство то в тот момент было куда более глубоким и страшным, чем просто нелюбовь, но Полина не позволила себе именовать его ненавистью. Не позволила, потому что это было неправильно, нечестно по отношению к Антону. Это же грех, в конце концов, – ненавидеть собственного мужа. Его можно либо любить, либо нет, но вот ненавидеть было нельзя. Она и не позволила себе. И в глубине души начала потихоньку привыкать к мысли, что все ее страдания – это нечто временное. Что когда-то они закончатся, и она снова обретет свободу и станет счастливой. Но уже без него, без Антона, без его вечного похотливого голода, без его грубых алчных рук, которым вечно хотелось ее тела. Это стало для нее главной и единственной теперь мечтой – освободиться от него. К этому она решила неторопливо стремиться и именно об этом заговорила сегодня с теткой, а она…

– Милая моя девочка, – переваливаясь с ноги на ногу, как огромная грузная утка, Полина Ивановна вплыла в кухню, где Полина страдальчески всхлипывала у окна. – Я не стану к тебе больше приставать с Антошей, поверь мне. Веришь?

Полина не верила, конечно, но все равно кивнула, чтобы не расстраивать тетку.

– Умница, – похвалила ее та, подошла к ней и погладила по плечу. – Просто ответь мне: вот если ты разведешься с Антоном, будешь всю оставшуюся жизнь коротать одна?

– Нет, – почти не раздумывая, ответила Полина и нисколько не лукавила. – Почему одна? Нет. Просто я хочу, чтобы у меня было так же, как у тебя с дядей Володей. Он такой был…

– Да обычный он был, Полька, – рассмеялась тетка, легонько ткнув ее кулаком между лопаток. – Обычный! Такой же, как и все. Просто он был именно моим мужчиной, понимаешь? И мне плевать было, что он сморкается утром в раковину, что сидит в туалете по полчаса с газетой и дымит «Беломором» при этом, что храпит ночами… Господи, да я любила его со всем его дерьмом, уж прости меня! И нисколько не идеализировала, как ты свою мечту о принце.

– Ну почему обязательно о принце.

Полина недоверчиво покосилась на тетку. Поверить в то, что можно самозабвенно любить мужчину, вытворяющего все это, ей было очень сложно. Это, мало сказать, было неэтично, это было… было отвратительно! Ведь можно же жить как-то без всего этого, а? Как-то отгородив друг от друга все эти вынужденные гигиенические непристойности, можно ведь?

– Совсем безнадежная, – вздохнула тетка, выслушав ее недоуменную тираду. – Ты никогда не найдешь себе мужика, Полинка, если бросишь Антошу. Никогда!