И, словно избавляя ее от греха, желудок ее и впрямь тонко и болезненно заныл.
– Рвота есть? – деловито осведомилась Ражева, она любила всех лечить и всем советовать, в ее сумке постоянно лежала косметичка, набитая под самую застежку всяческими таблетками и пилюлями.
– Рвоты пока нет, но тошнота присутствует, – продолжила свое вдохновенное вранье Дина. – Боюсь, что это желудочный грипп.
– Ах, брось ты эти американские диагнозы! Дизентерия у тебя начинается, вот что. Срочно вызывай врача, дорогая моя.
– Они меня в клинику положат с такими-то симптомами, – возразила Дина, подумав, что это неплохой вариант – скрыться от подозрений и преследований.
– И хорошо! И правильно! Нельзя же тебе людей заражать. Это же инфекционное заболевание, Дина! Все, лечись и не вздумай завтра являться на работу. Поняла?
Еще бы! Дина сердечно поблагодарила Ражеву, пообещав ей всерьез заняться своим здоровьем, и на всякий случай отпросилась еще и на следующую неделю тоже.
– Если это то, что вы имеете в виду, за два дня мне не вылечиться, – закончила она с печалью.
– Конечно! Двадцать один день все это лечится, как минимум. Двадцать один день… Ладно, я руководству передам, а ты лечись. Будет больничный, внесем в табель, и все.
Итак, в запасе у нее двадцать один день. За это время ей необходимо: либо скрыться куда-нибудь на веки вечные, чтобы никто не нашел ее – никогда. Либо сделать что-то такое, что на нее даже тень подозрения не падет. Либо отыскать этого мерзавца, который постоянно опережал ее минут на пять-десять, убивая людей наповал, и сдать его правоохранительным органам, получив за это не медаль – нет, а просто спокойную, размеренную жизнь. Ту самую, о которой она вечно мечтала.
Поразмышляв минут десять, Дина поскучнела.
Скрыться ей не удастся. Как говорилось давным-давно: велика Россия, а отступать некуда. Найдут! Везде найдут!
Убийцу ей тоже поймать не по силам. Не такой он дурак, чтобы наследить. А вот она-то…
Она-то наследила, и как! Отпечатков ее пальцев и в доме Иванцовых, и в квартире Валерия Юрьевича предостаточно, на три досье хватит. Опять же, имеются свидетели. В дачном поселке – пожилая женщина, которая помогла ей найти нужный дом. В районе новостроек – подростки. Они прекрасно слышали, о чем она говорила со своим боссом, ныне покойным. Ухмылялись, перешептывались. И угрозы ее в его адрес они тоже слышали. И охранник подтвердит, что она клянчила у него адрес босса.
И поэтому выходило, что избавиться от подозрений ей никак не удастся.
Что же остается? Явка с повинной? Не вариант. Ей никто не поверит. Свидетелей ее невиновности нет. А единственное доказательство – коробка, врученная ей Валерием Юрьевичем, – оказалась пустышкой. Нет, она не заглядывала внутрь. Не до того ей было. Она ее просто долго трясла возле уха и поняла почти сразу, что коробка пустая. В ней ничто не шуршало – ни странички, ни бумажечки, ничто не толкалось о бока и днище. Там вообще ничего не было!
Она вспомнила, конечно, куда она ее подевала. Посидела дома, в душноватой тишине, пожевала бутерброд, поговорила с Ражевой – и вспомнила, выстроив в ряд всю последовательность недавних событий.
Коробку Дина оставила на автовокзале, как сомнамбула, уехав из района, где проживал ее шеф, в камере хранения. Почему ее повлекло именно туда после визита к трем покойникам, Дина объяснить никак не могла. Просто она наконец все вспомнила: как вылетела на проезжую часть с вытаращенными глазами и вскинутой над головой рукой. Как она остановила частника и велела отвезти ее на автовокзал. Там она швырнула в пустую ячейку пустую коробку, потрясла ее у своего уха, не особо заботясь при этом, что ее могут увидеть. Села в машину, уже в другую, конечно. Доехала до своего района, уселась на скамейку – и почти умерла. Себя саму она в тот момент не ощущала, точно. И мысли ни одной у нее не было.
Зато теперь от них в голове стало тесно.
Коробка в камере хранения? А и пусть она там лежит! Когда ее припрут к стенке, загонят в угол, тогда у нее хоть что-то будет. На ней – на коробке этой – отпечатки Валерия Юрьевича должны иметься. Это слабый, но – аргумент в ее защиту. Больше-то ее защищать некому и нечему. Она попалась! И попалась скверно. Как, впрочем, и тогда – много лет тому назад…
Глава 3
Поминальный обед продолжался три с половиной часа. Уже давно минул тот критический временной момент, когда гости, изрядно захмелев, переставали сохранять приличествовавшие печальному случаю скорбные выражения на лицах. Уже улыбки украдкой переросли в откровенные смешки и похохатывания. Женщины вспотели, сидя внутри душной утробы ресторана, сбросили траурные накидки, обнажив голые плечи и спины. Мужчины раскраснелись, принялись тискать под столом коленки соседствующих с ними дам. Кто-то выдал похабный анекдот. Посмеялись.
Как бы до песен дело не дошло, нервозно подумал Влад и покосился на Ленку.
Вот кто действительно страдал. Вот в ком скорби было на троих! Потерять родителей, сразу обоих, еще и при таких страшных трагических обстоятельствах – такое выдержит не каждый. Она еще молодцом, держится. Страдает, но держится. Не бьется в истерике. Не рыдает, повиснув у него на шее. Не причитает без умолку. Он бы тогда точно с ума сошел!
Нет, этого ничего не было. Было тихое вселенское страдание. Влад буквально физически ощущал, как корчится в муках Ленкина невыплакавшаяся душа. Он вчера вечером, когда они уехали на ночь домой, чтобы утром, переодевшись, оказаться пораньше в крематории, не выдержал и попросил:
– Лен, ты бы поплакала, что ли!
– Зачем?! – просипела она, взглянув на него полными страдания глазами.
– Легче будет, Лен.
– А я… Я не хочу, чтобы было легче, Владик, – ответила она и зажмурилась. – Я хочу, чтобы мне было так больно… Так… Чтобы рвало все на части!
– Зачем? – Он пожал плечами и отвернулся, принявшись готовить себе ромашковый чай.
Он всегда его сам себе на ночь заваривал. Домработница Маруся к тому времени уже уходила домой. Ленка не умела делать чай так, как он любил, вот он и привык к самообслуживанию.
– Это твое здоровье, между прочим. А ты его гробишь таким вот неразумным образом. Страданию должен быть выход, – Влад встряхнул ситечко, надавил на горку раскисших от кипятка цветков пальцем, с удовольствием вдохнул травяной аромат. – Поплачь, покричи, там, я не знаю… С подругами поделись, если со мной не хочешь.
– У меня нет подруг, – сонно отозвалась Ленка.
Она сидела на широкой, обитой велюром скамейке у стола, как-то странно сгорбившись и растрепав волосы.
– Давно нет подруг.
Что да, то да. Влад за всю их недолгую совместную жизнь не помнил ни одной ее подружки. Даже шикарная свадьба обошлась без их присутствия. Были ее сестры, братья, а подруги – ни одной.
– А разве у тебя есть друзья, Владик?
– Да нет, наверное, – Влад взял кружку, подсел к столу напротив Ленки. – Знакомые, приятели имеются. А таких друзей, чтобы и в радости, и в горе… Кажется, нет.
– Как ты хорошо сказал: и в радости, и в горе, – Ленка подняла на него диковатый взгляд, повела плечами, будто замерзла. – В горе друзей иметь проще, милый. А вот в радости…
– Почему? – Влад удивленно поднял брови, радуясь уже одному тому, что ей удалось отвлечься от темы гибели родителей.
– Горе твое может кого-то озадачить, кого-то порадовать, кому-до доставить удовольствие. Не все кинутся тебе помогать, это я знаю. Но кто-то рядом с тобой все равно будет, опять же, из каких побуждений?
– Из каких?
Он изумленно смотрел на жену поверх чашки. Вот тебе и тугодумка! Какие перлы выдает! Четырех лет оказалось ничтожно мало для того, чтобы понять ее. Или все ее время всегда поглощали ее родители: ее внимание, вынужденную дочернюю заботу?
Скорее всего, скорее всего…
– Из каких же побуждений кинутся помогать тебе в беде ложные друзья, Лен? Что ты замолчала?
Она вновь поежилась и потянулась к его чашке:
