– Понимаешь, староста, дело-то в чем, – задумчиво начал Ругир. – Ежели парнишка так здесь в деревне до седых волос и просидит, то оно конечно… тут ты прав. Да только сдается мне, у мальчонки другая судьба…

Староста нахмурился.

– Ты тут это… ребятам голову-то не мути. И так вся наша ребятня стонет, на ваши с парнем занятия глядючи.

Ругир усмехнулся.

– За это не бойся. И сам я никуда отсюда уходить не собираюсь, и парней на такое дело подбивать не буду. И вообще, как ты думаешь, староста, почему я за все эти годы никому и ничего не рассказывал о своей прошлой жизни. Ты же не думаешь, что мне нечего рассказать?

Староста нахмурился.

– Мгум… ну…

– Именно потому, что в рассказах это всегда выглядит намного привлекательнее, чем на самом деле. А уж мне-то есть о чем рассказать. Ты, наверное, слышал об отряде наемников, который во время Картолернского похода захватил мост Вознесения и держался почти трое суток? Я был в этом отряде. А о Большой охоте на Темных графа Илмера? Я в ней участвовал. О-о, мальчишки слушали бы меня развесив уши. А я чувствовал бы себя самым крутым парнем в нашей деревне. – Ругир мечтательно закатил глаза, потом резко открыл и упер в старосту тяжелый взгляд. – Правда, лишь до того самого момента, пока кто-нибудь из мальчишек, а может быть, двое, трое, пятеро… не сбежали бы из деревни в большой мир, навстречу подвигам и славе, а потом мы отыскали бы их изуродованные тела в паре дней пути отсюда у Одинокой горы или Сумрачного урочища… Поэтому я молчу.

Староста кивнул.

– Мгум, вот я и говорю…

– Только… – не дал ему закончить Ругир, – одних можно уберечь от этого, а других нет. Потому что это судьба. И, сдается мне, эта самая судьба, пусть и не слишком скоро, но уведет от нас Троя. И единственное, что мы можем сделать, это получше подготовить его к тому, с чем он повстречается далеко за околицей деревни. Поэтому прости, староста, но давай решим так: я по-прежнему буду молчать, а ты не будешь мешать мне заниматься с Троем…

К весне Трой уже мог десять раз подтянуться на ветке, свободно доставал пяткой подбородок и отжимался на каждой руке по четыре раза. Однако Ругир был недоволен.

– Слишком уж быстро ты растешь. Боюсь, не получится из тебя настоящего аль-харай.

– Почему это? – обиделся Трой. Но Ругир только молча покачал головой.

После сева Ругир отпросился у старосты и, прихватив Троя на пару с Тристаном, ушел к дальним болотам. Там были срублены зимники – земляные избушки, в которых мужики и старшие дети жили с начала уборки урожая и, почитай, до самого Хлойна – дня, когда окончательно пробуждается темная нежить и темные твари вступают в самую силу. Трой кроме своей доли припасов, обливаясь потом, волок еще грубо сделанный меч из сырого железа и тяжеленное лезвие топора длиною с его локоть, которые выковал сам под руководством Тристана. Впрочем, инициатором сего мероприятия все равно был Ругир. В очередной раз окинув Троя критическим взглядом, он тяжело вздохнул и глубокомысленно произнес:

– Да-а, учить тебя работе кунаками – только время терять, все равно не освоишь.

– Это почему это? – оскорбился Трой.

– Здоров больно. Уже сейчас. А как чуть подрастешь – вообще кабаном станешь. А в технике кунаков главное не сила, а скорость. А такой груде мышц, какой ты станешь, нужной скорости никогда не добиться. – Тут Ругир улыбнулся. – Но ты не обижайся. Вот, скажем, Тристану кунаки никогда не осилить, но, если б мне надо было решить, с кем встать спина к спине против толпы орков, я бы не колеблясь выбрал Тристана. Ты бы видел, как он работает двуручником… – Ругир мечтательно закатил глаза.

– И чего? – настороженно переспросил мальчишка.

– А того, – передразнил его Ругир. – Тебе тоже, пожалуй, не стоит увлекаться оружием, которое требует скорости и точности. А вот силовое – твое. Так что давай-ка… Ты хотел обучиться ковке, вот сам себе и скуешь тренировочный двуручник и двуручный топор.

– Вау! – восторженно возопил Трой и тут же бросился в кузню с криком: – Дядя Тристан, дядя Тристан, я буду ковать себе меч! Настоящий!

На болотах они провели почти полтора месяца. Кроме занятий с двуручным оружием, которые по большей части вел Тристан, Ругир продолжал гонять Троя по всем остальным дисциплинам, которыми тот занимался раньше. Кроме того, он вбил колья в болотное дно и, нарочно отобрав самые кривые и суковатые палки, перекинул их от кола к колу и принялся гонять Троя по ним, будто белку. Впрочем, эту науку в то лето Трой так и не осилил. Лучшим результатом для него стало прохождение устроенного Ругиром эквилибристического аттракциона всего с пятью падениями в вонючую и грязную болотную жижу.

Ну а по вечерам Ругир с Тристаном устраивали спарринги на кулачках. Деревенская жизнь их изрядно расслабила, и Ругир по себе замечал, как сильно он сдал. Да и Тристан тоже сначала был несколько неуклюж. Впрочем, ему было легче, кузнечная работа напрягает как раз те группы мышц, что нужны для двуручного оружия, так что ему нужно было лишь вновь привыкнуть к балансу и вспомнить некоторые приемы. А вот Ругиру пришлось попотеть.

В деревню они вернулись к сенокосу. Староста ничего не сказал по поводу их столь долгого отсутствия, но по его взгляду было видно, что он сильно недоволен.

К осени Ругир решил, что Трой уже дозрел до легких спаррингов с оружием. Первый же бой закончился тем, что взмыленный и запыхавшийся Трой проводил тоскливым взглядом выбитый из его руки меч и шмякнулся на землю, получив напоследок плашмя мечом по заднице. А поскольку к этому времени сам Трой уже твердо решил для себя, что он самый лучший боец всех времен и народов (ну еще бы, дядя Ругир все время говорит, что Трой – редкий молодец и у него все получается), то его едва не прошибла слеза. Вечером, когда Трой немного успокоился и перестал дуться, Ругир подозвал его к себе и, усмехнувшись, спросил:

– Ну как, сильно расстроен?

– И чего вы меня все учили, если я до сих пор ничего не умею! – зло пробурчал Трой.

– Ну почему же, кое-что умеешь. Но к главному мы пока еще не приступали.

– А чего не приступали-то! – сердито бросил мальчишка. – Чего время тянуть?

– Пойми, все, чем мы занимались с тобой до этого, всего лишь общая подготовка. Прежде чем работать над техникой боя, нужно было хотя бы немного укрепить мышцы, связки, поднять координацию, отработать дыхание. Без этого нельзя.

Трой пару минут раздумывал над его словами, потом, уже спокойнее, спросил:

– Дядя Ругир, а сколько мне надо заниматься, чтобы научиться… ну, хорошо… ну, с мечом там, с топором…

Ругир поморщился.

– Да-а-а, парень, пожалуй, стоит заняться с тобой еще и риторикой. Хотя в этом я учитель, считай, никакой, но… – И он глубоко задумался. Трой пару минут постоял, ожидая, пока Ругир обратит-таки на него внимание, не дождавшись, дернул его за рукав.

– Дядя Ругир, я же спросил!

– Чего?

– Ну, сколько мне еще заниматься, чтобы как вы… или дядя Тристан.

Ругир улыбнулся, потрепал мальчишку по вихрастой голове и спокойно ответил:

– Всю жизнь.

– Аклх… – Наверное, человек, привязанный к пыточному щиту (если это еще можно было назвать человеком), попытался в очередной раз просипеть проклятие, но на этот раз у него ничего не вышло. Его легкие уже были заполнены кровью, и поэтому вместо слов раздался только хрип и бульканье. Палач наклонился над телом и пару мгновений придирчиво всматривался в искаженное мукой лицо. Да нет, не притворяется, все верно. Он повернулся к хозяину, по своему обыкновению на время допроса уютно устроившемуся в своем массивном деревянном кресле, установленном в дальнем углу пыточной, и молча поклонился. Герцог Эгмонтер неторопливо поднялся из кресла и, сделав два лениво-изящных шага, в свою очередь склонился над телом, распятым на пыточном щите. Распятый отходил. Впрочем, это было понятно. Если бы в пыточной присутствовал кто-то посторонний, обладающий к тому же достаточно крепкими нервами и привычкой к пыткам (ибо, чтобы выдержать даже лишь шестичасовое созерцание подобных пыток, одних лишь крепких нервов было бы явно недостаточно), то он был бы изрядно поражен тем, как долго это продолжается. Впрочем, однажды так и случилось. Правда, не в этот раз. Полтора года назад барон Грондиг был удостоен чести присутствовать при пытках главарей банды разбойников, которые на протяжении нескольких месяцев изрядно беспокоили земли герцога и барона. Главарей было двое – мужчина и женщина. Он был ремесленником, горшечником из Буавилля, а она – мельничихой из Дальних холмов. Оч-чень романтическая история… могла бы быть… если бы ему не перевалило за пятьдесят и он не был бы одноногим горбуном и бывшим солдатом, а она – сорокалетней бабищей весом под десяток пудов и матерью семерых детей. Причины, по каким они подались в разбойники, тоже были далеки от романтических и даже от сколь-нибудь разумных.