- И что это может значить? Рындин пожал плечами:
- Кто знает... Просто надо на всякий случай запомнить эти отпечатки.
- А может, пустить по ним Рекса? - предложи./! Радов, глянув на собаку, не спускавшую глаз с хозяина.
- Не стоит, тот, кто их оставил, наверняка дошел уже до самых дач. А там местные собаки поднимут такой пепеполох - хлопот не оберешься. Да и что это даст? Ну, увидим мы какого-нибудь шалопая вроде того, в шляпе, он же нам и нахамит. Мало ли кого тут нелегкая носит. Впрочем, постой! Взгляни-ка сюда, - он поднял с земли смятую пачку из-под сигарет и протянул ее Радову. - Видишь, что здесь написано?
- «Мэйд ин Дели», - прочел тот, рассматривая пестро раскрашенную упаковку. - Сделано в Индии?
- Несомненно.
- И ты думаешь...
- Пока ничего не думаю. Ничего конкретного. Только больно уж много всякой азиатчины появилось в этих местах.
- И это может грозить Нуэле?
- Как тебе сказать... Сама эта пачка ни о чем еще не говорит: мало ли всякой зарубежной дряни завозят сейчас в нашу страну. Но если собрать все воедино... Словом, шпарь-ка поскорее к своей «дочке», а то, не ровен час…
- А ты? Может, заскочишь к нам?
- Ну куда я с собакой! Да и заждалась, наверное, моя старуха, что-то ей опять стало хуже. Иди, иди, не трать время!
Рындин, ссутулясь, повернул обратно. А Радов чуть не бегом припустил к себе домой, моля Бога, чтобы ничего не случилось с Нуэлой.
Однако на даче все было спокойно. Нуэла встретила его, как всегда, на пороге дома веселая, раскрасневшаяся, в легком домашнем халатике, с поварешкой в руке - видно было, что она только что отошла от кухонной плиты, - и сразу забросала его вопросами:
- Ну, как сходили? Сделали все, что надо? А как тот ваш суровый приятель, встретили вы его? И почему бы ему как-нибудь не навестить нас?
Радов приготовился было подробно отвечать на все эти вопросы. Но Нуэла уже схватила его за руку и потянула в дом:
- Нет-нет! После! А сейчас - мыть руки и за стол. Обед давно готов.
Можно ли было остаться равнодушным к этому милому щебетанию очаровательной девушки, в глазах которой не угасало самое искреннее расположение к нему, Радову, не избалованному женским вниманием? Но можно ли было отделаться и от страшного чувства тревоги, от сознания того, что какие-то черные, недобрые силы все ближе подбираются к самому дорогому для него человеку? Правда, все эти опасения его были пока лишь из области догадок и предположений. Но Рындин, похоже, имел для этого весомые основания. Дай-то Бог, чтобы он ошибался!
Глава седьмая
Минуло еще две недели, и жизнь Радова и Нуэлы окончательно вошла в размеренную, устоявшуюся колею.
Вставала Нуэла рано. И сразу же принималась за приготовление завтрака. Потом они вместе работали в саду или бродили по лесу, вместе готовили обед и ходили в райцентр за продуктами, вместе просматривали очередные главы рукописи Радова и намечали ход дальнейшего повествования, причем нередко Нуэла делала столь неожиданные и дельные замечания и высказывала столь оригинальные мысли, что Радов не мог не подивиться ее острому уму и умению быстро и точно формулировать самые сложные вопросы. Словом, везде и во всем она оказалась просто незаменимой помощницей Радову. А очень скоро начали сбываться и ее обещания поправить его здоровье.
Он не замечал, чтобы она производила над ним какие-то специальные манипуляции, и тем не менее с удивлением убеждался, что постепенно пропала мучившая его одышка, прекратились боли в груди, исчезли ставшие почти привычными слабость и апатия, вернулась вера в свои силы.
И дело было не только в том, что ему доставляло неиссякаемую радость присутствие в доме молодой, красивой девушки. Это само собой. Главное же заключалось в том, что он чувствовал, почти физически ощущал, что глаза Нуэлы, ее руки, все существо ее источают какие-то неведомые флюиды, от которых захватывало дыхание, начинала кружиться голова и казалось, будто все тело пронизывают невидимые токи, заставляющие трепетать каждую клеточку, каждый нерв, каждую каплю его крови.
Больше всего это чувство охватывало его, когда Нуэла садилась за пианино и чарующие звуки шопеновских вальсов заполняли уютный полумрак гостиной. И не было у Радова большего удовольствия, чем сидеть в такие минуты в своем любимом кресле, слушать волшебную музыку, смотреть на тонкие пальчики, пробегающие по клавишам, и замирать от щемящей радости, переполняющей душу.
Не меньшее удовольствие доставляли ему и их беседы за чашкой чая. Говорили они обо всем: о музыке и литературе, о телепатии и полтергейсте, о Рерихе и Достоевском, об апокалипсисе и возникновении жизни на Земле. И Радов снова и снова не мог не удивляться ее начитанности, сообразительности и меткости суждений.
Не обходилось, конечно, и без споров. Несмотря на юный возраст, Нуэла никогда не отступала от своих убеждений, особенно если это касалось религии. Юная индианка не сомневалась, что еще до рождения прожила не одну жизнь, и была уверена, что в одной из них уже встречалась с ним, Радовым.
С не меньшей убежденностью она верила в предопределение и почти убедила Радова, что именно по велению судьбы они встретились и оказались вместе.
Впрочем, это его как раз вполне устраивало, потому что в значительной мере позволяло преодолевать чувство неловкости, которое он не мог не испытывать при столь тесных контактах с молодой, красивой девушкой.
С судьбой не поспоришь. И ни к чему было искать какие-то оправдания тому, что он не мог и минуты пробыть без своей «дочери». А та, в свою очередь, держалась с такой естественной непосредственностью, что казалось, и в самом деле прожила с ним не одну жизнь. Так, но крайней мере, представлялось Радову, пока не произошло одно маленькое происшествие.
День их был заполнен до предела. А по вечерам, когда на землю опускалась бархатистая летняя ночь, излюбленным занятием их стало сидеть на скамеечке под старой яблоней и смотреть на далекие звезды. Что при этом думала Нуэла, подняв голову к ночному небу, Радов не знал, он старался ни о чем не расспрашивать ее. Но однажды она сама тронула его за рукав и сказала:
- А вы не хотели бы посмотреть, как я летаю?
- Очень, очень хочу! - обрадовался Радов. - Я давно собирался просить тебя об этом.
- Тогда встаньте вот сюда, к дереву, и постарайтесь ничему не удивляться.
- А ты не улетишь совсем? - в шутку, но не без тревоги спросил Радов.
- Из своего гнезда не улетают, - просто ответила Нуэла. - А чтобы вы не беспокоились, дайте ваш фонарик.
Она зажгла фонарик, отрегулировала яркость, пристегнула его к пояску своего платья:
- А теперь смотрите!
Радов отошел чуть в сторону, Нуэла вскочила на скамью, слегка приподнялась на носочки, запрокинула голову назад, подняла руки вверх и, легонько оттолкнувшись от скамьи, взмыла в сгустившуюся черноту ночи.
Ноги ее были плотно сжаты, тело словно вытянулось в тугую, упругую струну, и только руки, как два больших тонких крыла, плавно и синхронно изгибались из стороны в сторону, задавая направление полету.
Впрочем, все это лишь на мгновенье мелькнуло перед глазами Радова и тут же исчезло во мраке ночи. Лишь крохотная искорка света от фонарика продолжала подрагивать в сажистой тьме, уносясь все выше и выше к сияющим звездам.
И сразу жуткое предчувствие охватило Радова. Ему вдруг представилось, что Нуэла не вернется, что он снова останется один в этой опустевшей даче, в этой жизни, где она была единственным светлым пятнышком на фоне серой, безликой действительности. Он готов был уже закричать от охватившего его отчаяния. Но крохотное пятнышко вновь закружилось над его головой - и Нуэла, радостная, возбужденная, с лету бросилась к нему на грудь.
- Вы чем-то расстроены, мой друг? - спросила она, всматриваясь в его лицо.
- Н-нет... Просто я вдруг подумал, что ты сможешь когда-нибудь вот так же улететь и... не вернуться.
