Вскоре начался штурм уже полуразрушенной, но отчаянно сопротивлявшейся столицы гитлеровского райха. В районе Трейенбритцен шел жестокий танковый бой. В одной из машин находился генерал, который с земли руководил действиями нашей эскадрильи.

Вдруг слышу его голос:

— Бейте по моей машине!

Я не мог поверить такой команде и переспросил.

— Бей, черт тебе в душу! Бей! Приказываю!

Мы быстро построились в круг и один за другим начали, пикируя, бить танки. С воздуха было видно, как машины с крестами на башнях окружили несколько «тридцатьчетверок». Генерал вызывал огонь на себя, жертвовал жизнью ради уничтожения вражеских танков.

Никогда еще не работали мы с таким предельным напряжением. Каждый летчик старался быть идеально точным. «Ильюшины» клевали и клевали фашистов, пока те не поползли в разные стороны. Мы сделали двенадцать заходов, и после каждого на поле оставался пылающий костер.

— Молодцы, летчики! — кричит в микрофон танковый командир. — Спасибо за выручку! Идите домой!

Вернулись на аэродром. А вечером в полк приехали несколько танкистов во главе с генералом.

— Ну, показывай своих орлов, — обратился генерал к нашему командиру.

— Они в столовой, ужинают.

— Прекрасно. Пошли, товарищи, в столовую. Я слышал, что штурмовики народ хлебосольный.

Мы сдвинули столы, усадили гостей, и генерал предложил тост за боевую дружбу.

— Скоро вместе выпьем за победу, — говорил он, когда танкисты усаживались в машины. — Милости просим в гости. После сегодняшнего боя мы у вас в долгу.

Тем временем бои шли уже в пригородах Берлина. С утра до вечера наш полк летал на штурмовку артиллерийских позиций. Это были последние вылеты. Все реже и реже поднимались мы в воздух — бои подошли к центру города.

Через несколько дней пал рейхстаг. Германия капитулировала. У себя на аэродроме в Фюнстервальде мы торжественно отметили победу.

Поверженная в прах, лежит у наших ног гитлеровская Германия. Ни выстрела, ни сигнала тревоги. Тишина. На рейхстаге, поднятое ценой крови наших солдат и офицеров, реет знамя Победы.

Победа! К ней мы шли через болота, леса, поля, через руины наших городов и сел. По пути к ней мы хоронили боевых друзей. Сколько безвестных могил было на нашем пути вперед, на запад? Много. Не одна семья, получив похоронную, проклинала врагов, принесших огонь и стоны на нашу священную землю.

…Аэродром неподалеку от Берлина. Наш полк обосновался здесь прочно. Стоят на бетонированной стоянке самолеты. Механики — вечные труженики боевой службы — могут сейчас отдохнуть. Чехлами затянуты моторы «ильюшиных», но каждый из них готов к полету, каждый снабжен полным боекомплектом.

Как и в дни суровых испытаний, несут дежурства пилоты и стрелки. Знамя победы реет над обуглившимся рейхстагом, но враг еще огрызается, он еще сеет смерть. Рано, рано праздновать окончательную гибель фашизма!

Тихо в Берлине, прошли встречи на Эльбе, но еще не все кончено.

Рано утром восьмого мая меня вызвал командир корпуса генерал Рязанов. Его штаб стоял неподалеку от Фюнстервальде, и вскоре я уже вошел в уцелевший двухэтажный особняк.

Несмотря на прекращение огня по всему фронту, здесь, в штабе, кипела работа. Прохожу по комнатам, здороваюсь с офицерами и останавливаюсь перед массивной дубовой дверью.

— По вызову? — спрашивает дежурный.

— Да.

— Сейчас доложу.

Через несколько минут вхожу в кабинет, вижу своего генерала, рядом с ним еще несколько крупных военачальников. Доложив о прибытии, отхожу в сторону.

— Предстоит полет, — говорит генерал Рязанов. — Тяжелый, но необходимый. Подойдите к карте.

Подхожу.

— Смотрите, — командир корпуса отдернул шторы на карте, взял карандаш. — Сюда, к Праге, идут наши танковые армии. С Чехословакией у нас заключен договор о дружбе и взаимопомощи. В районе Праги еще живы немецкие войска, а в самой столице восстал народ. Нужно слетать в Прагу, разведать обстановку. Воздух чист, но на всякий случай даю прикрытие.

Через полчаса мой «ИЛ» с номером тринадцать на стабилизаторе поднялся в воздух. Все летчики, механики и стрелки провожали меня в этот полет. На земле остался и стрелок моего самолета.

Помахав по традиции крыльями, я взял курс на Прагу.

Прошло не больше пятнадцати минут, и с соседнего аэродрома поднялась восьмерка «Яковлевых» во главе со старшим лейтенантом Михаилом Токаренко. Истребители, разделившись на группу непосредственного прикрытия и ударную группу, пошли со мной одним курсом. По радио я все время поддерживаю связь с их ведущим.

Нужно сказать, что Михаил Токаренко выручил меня однажды из большой беды, еще во время Яссо-Кишиневской операции.

Дело было так.

Я вел эскадрилью на штурмовку под прикрытием шестерки истребителей Токаренко. Атаковали, сбросили бомбы, реактивные снаряды и начали разворот для второго захода. В это время зенитный снаряд разорвался в нескольких метрах от моего самолета. Удар воздушной волны был так силен, что машину подбросило вверх метров на сорок. Видно, пробило баки, и масло снизу струей ударило мне в лицо. Как на грех, я летел без очков, и глаза залепило.

Кричу в микрофон:

— Ничего не вижу, передаю командование левому ведомому.

В эфире тишина. В эскадрилье было много молодых летчиков. Они пошли в атаку за новым ведущим, и никто не ответил мне.

Лечу вслепую, выполняю команду воздушного стрелка, стараюсь держать самолет горизонтально и в это время слышу вдруг в шлемофоне незнакомый голос:

— Ручку на себя. Тринадцатый, ручку на себя.

Исполнил команду. И вновь тот же голос:

— Тринадцатый, держи так. Проходит несколько минут, лечу, исполняя команду неведомого летчика.

— Вышли на свою территорию, — слышу его голос. Только тут вынул платок, кое-как протер глаза, осмотрелся.

Оказалось, что командир эскадрильи прикрытия старший лейтенант Токаренко понял, что я попал в беду. Он передал командование истребителями (благо, воздух был чист) и пошел мне на выручку. Он встал рядом с моим самолетом и, командуя по радио, вел меня, как слепца.

В тот день вся моя эскадрилья без потерь вернулась на аэродром. Молодые штурмовики даже растерялись, когда узнали, что их командиру грозила опасность врезаться в землю. А действительно, много ли нужно, чтобы машина, управляемая слепым пилотом, вошла в штопор!..

Лечу на Прагу. Сверху восьмерка Михаила Токаренко. Все время держу связь с КП, докладываю генералу об обстановке.

Пока ничего страшного нет. Вижу внизу наши войска, вижу населенные пункты, дороги между ними. По дорогам идут автомашины, танки.

Под крылом появляются горы, набираю высоту. Эти горы — граница двух государств. За ними Чехословакия.

Вновь опускаю самолет. Истребители кружат где-то вверху. Иду на Прагу. Непрерывно докладываю на командный пункт о состоянии дорог, обо всем, что вижу.

Наконец в серой дымке показался город. Прага! Делаем широкий вираж над пригородами. Внизу кажущееся спокойствие. Под крылом аэродром — центральный аэропорт столицы Чехословакии. Слышу голос Токаренко: «Все ясно. Пошли домой».

Нет, думаю, ясно далеко еще не все. Снижаюсь, выпускаю шасси и захожу на посадку. Вдруг навстречу поднимаются белые ракеты. Вижу людей, которые бегут к взлетно-посадочной полосе и машут руками.

— Сумасшедший, что ты делаешь? — кричит Токаренко. — Смерти ищешь?

И тут раздался залп. Это еще что за сюрприз? Даю газ. Ухожу на второй круг.

— Пошли домой, — настойчиво твердит Токаренко. — На аэродроме немцы.

Нет, думаю, что-то здесь не так. Не похожи на гитлеровцев люди, бегущие к самолету. Вторично захожу на посадку. Колеса уже касаются полосы, скорость машины все ниже и ниже. Наконец «ИЛ» останавливается. Откидываю фонарь, но мотор не выключаю. Мало ли что может случиться!

Сверху, построившись в круг, ходит восьмерка истребителей. Они не дадут в обиду.

К самолету бегут люди. Они в штатском, но все вооружены. Высовываюсь из кабины и показываю пальцами, чтобы подошел только один человек. Держу наготове пистолет. Люди бегут и что-то кричат, но рев мотора заглушает их голоса. Стреляю в воздух. Бегущие останавливаются. Они, наконец, поняли меня, и от толпы отделяется один человек. Вот это хорошо. Один на один я беседовать согласен.