Но сердцем армии и ее ударной силой была тяжелая конница – гетайры или «царские сотоварищи». У них были шлемы, щиты, нагрудники и копья, но поскольку стремена еще не успели изобрести, копье использовалось не как пика, а для того, чтобы вонзать его во врага. Служить в «сотоварищах» было почетно, а почетнее всего было попасть в эскадрон из двухсот пятидесяти человек, который всегда находился на крайнем правом фланге, в самом опасном месте, и был известен под названием агемы – «царской дружины». Затем Филипп услышал, что в греческих городах Италии появились машины, умевшие разбивать каменные и бревенчатые стены, под защитой которых преимущественно находились города; он привез в страну тамошних инженеров и заставил их создать первый в истории передвижной осадный обоз с тяжелыми средствами прорыва.

Все рода войск состояли на действительной военной службе, где их тщательно муштровали, заставляя совершать марш-броски на тридцать пять миль в день в полном снаряжении. К весне 358 года у царя было 10 тысяч обученных пехотинцев и 600 конников, с которыми он пошел на племена горцев, которые так ему досаждали. Пеонийцы сдались после первого не очень тяжелого боя; иллирийцы были достаточно сильны, чтобы выстоять в сражении в традиционном греческом стиле, но Филипп показал им нечто новое в военной тактике. По приказу царя левый фланг избегал боя, пока в центре и с правого фланга наступали щитоносцы и фалангиты, но, когда на переднем крае создалась неразбериха, конница на левом фланге бросилась на противника и практически уничтожила его.

После этого горцы утихли, немало рекрутов из их племен влились в растущий корпус национальной армии, что способствовало объединению Македонии, поскольку новобранцев не распределяли по национальностям, поэтому армия сплачивалась. В последовавшие шесть лет, пока царь совершенствовал свою армию и свой план – не больше и не меньше как нападение на громаду персидской империи, не случилось ничего заметного, кроме нескольких стычек с греческими полисами (например, к возмущению Афин, Филипп штурмом взял Амфиполь). Совершать это нападение он собирался не как царь Македонии, а главнокомандующий лиги всех государств Греции. Словом, он увидел то, что проглядел Демосфен: персидская система вытеснит греческую цивилизацию, если греки не объединятся, а Персия сохранит свои размеры и богатства. Более чем вероятно, что Филипп намеревался создать мощное государство на территории, населенной греками; чтобы не завоевывать, а сосуществовать.

Демосфен не проглядел значение первых этапов процесса объединения Греции. По его мнению, результатом должно было стать подавление демократии (в том числе лишение демократического государства привилегии воевать с любым другим государством). Когда по тщательно организованной просьбе граждан Филипп вмешался в один из локальных конфликтов и вышел из него официальным главой фессалийской конфедерации, оратор выступил со своей первой филиппикой. И продолжал выступать до конца своих дней.

Здесь нужно заметить, что Филипп был дипломатичным лжецом крупного калибра, распутником, пьяницей и разбойником, а с гражданскими делами управлялся так же ловко, как с военными. Правление его было эффективно. Золотые рудники, разработка которых началась при нем, позволяли ему за все платить наличными; при дворе у него царила справедливость, и под его руководством народ процветал. Что толку в демократии, если при Филиппе жить лучше? Таким образом, в большинстве городов крепли профилипповские настроения, и задача Демосфена весьма осложнилась. Нет нужды останавливаться на каждом па в этом запутанном танце, но в 338 году союзные армии Афин, Фив и нескольких городов помельче вышли против македонской армии в Херонее. Фиванцы были уничтожены, афиняне потерпели сокрушительное поражение.

К удивлению побежденных, победитель не занялся ожидаемыми вымогательствами и репрессиями, а созвал греческие города, в том числе Афины и Фивы, на совет в Коринфе. Филипп стал председателем на этом совете; зная, что греки думают своими языками, он разрешил им ораторствовать сколько вздумается. В конце концов было заключено общее соглашение, запретившее междоусобные войны и для верности назначившее Филиппа главнокомандующим коринфской лиги. Кроме полицейской функции, лига полагала целью войну с Персией – войну возмездия, ибо нападения начались за полтора века до того времени и не прекращались, хотя изменили характер. Эта концепция помогла промакедонским партиям; что могло быть популярнее, чем союз гомонойи против великой державы, которая не признавала греческое единство.

В 357 году Филипп взял седьмую жену, эпирскую принцессу по имени Олимпия, которую он встретил в Самофракии во время празднования мистерий. Она была орфическая жрица и вакханка, утверждавшая, что ведет свой род от Ахилла, участвовавшая в странных ритуалах и дружившая со змеями. В каком-то смысле она стала его единственной женой, женщиной, способной соответствовать ему. В брачную ночь ей приснилось, будто в ее лоно ударила молния, и в положенное время она родила сына, которого назвали Александром.

Первым наставником Александра был человек необычайной строгости, который заставлял его маршировать до полуночи, чтобы нагулять аппетит к завтраку, и не давал есть досыта за завтраком, чтобы нагулять аппетит к обеду. Когда Александр вышел из возраста начальной школы, его перепоручили заботам Аристотеля. Обучение шло как в философском, так и в военном духе; Александр с ранних лет отличался такой силой, такой ловкостью, такой необычайной привлекательностью, такой находчивостью и сообразительностью, что ввиду тесных связей его матери с таинственными божествами поползли слухи о его возможном сверхъестественном происхождении. Мужая при дворе, он, бывало, выпивал за компанию глоток-другой вина, но не больше. Он проявлял необыкновенное воздержание и выходил из спальни с презрительной усмешкой, когда отец посылал куртизанку к нему в постель; он был равнодушен и к азартным играм. В восемнадцатилетнем возрасте он командовал отрядом гетайров, когда началось решительное наступление на Херонею. Когда Александру исполнилось двадцать, передовые войска под командованием Пармениона заняли позицию на Дарданеллах для нападения на Персию, Филиппа убили, и Александр стал царем Македонии.

Главные города оппозиции, Афины и Фивы, пришли в восторг от известия о смерти чудовища, но он быстро охладел, стоило только Александру перейти через перевалы во главе своей армии. В покоях отца молодого царя избрали главнокомандующим лиги, и он вернулся в Северную Македонию, где провел две стремительные кампании на Дунае и в Иллирии, чтобы укрепиться на передовых позициях, прежде чем предпринять великий поход против Персии. Источники мало сообщают об этих кампаниях, но они стали ключевыми событиями. Дело было не только в том, что Александру удалось так обуздать племена, что они в течение целого поколения не причиняли ему беспокойства, но и в том, как он это сделал. Он еще жестче, чем Филипп, вел войска в поход; он был в середине каждой битвы и всегда с тем отрядом, который предназначал для решающего удара: то с фалангой, то с гетайрами, то с гипаспистами, а порой с легкими лучниками. Иными словами, он принял новую тактическую концепцию. Маневры Александра приводили бывалых военачальников, прослуживших Филиппу по два десятка лет, в изумление и даже некоторое возмущение; но они должны были признать, что все шло как задумано, и между молодым полководцем и его войском наладились отношения прочного доверия.

Пока Александр был в походе, персидский царь Дарий III Кодоман, который полностью представлял себе намерения македонцев, испробовал старый безотказный трюк – подкупил греков, вынудив их сражаться друг с другом. Спарта, не входившая в члены Коринфской лиги, взяла у него деньги; так же поступил и Демосфен от имени Афин, хотя официально город отказался; Фивы, наверное, тоже не упустили своего. Поползли слухи о том, что в северных землях Александра убили, для доказательства были сфабрикованы улики. Фиванцы восстали и напали на македонский гарнизон, расположенный в городской цитадели; Афины решали, не следует ли предпринять какие-либо серьезные шаги, когда как гром среди ясного неба свалился Александр со своей армией, взял штурмом Фивы (при этом погибли 6 тысяч жителей в уличных боях) и приказал сровнять город с землей. К Афинам он отнесся с величайшим вниманием не только под влиянием эмоций, так как считал их сердцем греческой культуры, но и по практическим соображениям: Афины обладали могущественным флотом. Как правило, для любого поступка у Александра находилось не меньше двух причин.